Ideophones in Finno-Ugric Languages [RU]

Государственное образовательное учреждение высшего образования Московской области Московский государственный областной университет На правах рукописи Иванов Владимир Андреевич Идеофоническая лексика в финно-угорских языках пермской и волжской групп Специальность 10.02.20 — Сравнительно-историческое, типологическое и сопоставительное языкознание Диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук Научный руководитель доктор филологических наук, доцент Евграфова Юлия Александровна Мытищи — 2022 2 Оглавление Введение ........................................................................................................................... 4 Глава 1. Теоретическая база исследования................................................................. 18 1.1. Данные языка бесермян: примеры и наблюдения ........................................ 18 1.2. Изобразительные слова в финно-угроведении: исторический обзор ......... 22 1.3. Идеофоны: типологический аспект ................................................................ 33 1.4. Периферийность, аномальность, экспрессивность ....................................... 38 1.5. Относительное единообразие формы идеофонов ......................................... 44 1.6. Мотивированность и звуковой символизм .................................................... 45 1.7. Пополнение изобразительной лексики незвукосимволическими словами 52 1.8. Денатурализация звукосимволических слов ................................................. 54 1.9. Идеофоны в системе изобразительной лексики ........................................... 57 1.9.1. Идеофоны и «смежные» классы .............................................................. 57 1.9.2. Идеофоны и звукоподражания ................................................................ 58 1.9.3. Идеофоны и междометия ......................................................................... 62 1.9.4. Идеофоны и подзывы для животных ..................................................... 66 1.9.5. Идеофоны и детские слова ...................................................................... 68 1.9.6. Языки с идеофонами и языки без идеофонов (на примере русского) . 70 Выводы по Главе 1 .................................................................................................. 75 Глава 2. Идеофоническая система финно-угорских языков с типологической точки зрения.............................................................................................................................. 78 2.1. Замечания о материале исследования ............................................................ 78 2.2. Семантика идеофонов ...................................................................................... 80 2.3. Морфология идеофонов (аффиксация) .......................................................... 85 2.4. «Внутренняя» морфология идеофонов .......................................................... 90 2.5. Особенности редупликации идеофонов ........................................................ 98 2.6. Фонетика, фонология идеофонов ................................................................. 110 2.7. Синтаксис идеофонов .................................................................................... 114 2.8. Положительная и отрицательная полярность ............................................. 119 3 2.9. Идеофоны как лексико-грамматическая категория .................................... 122 Выводы по Главе 2 ................................................................................................ 125 Глава 3. Исследования по идеофонической лексике финно-угорских языков ..... 128 3.1. Идеофонические системы финно-угорских языков в сопоставлении с тюркскими ............................................................................................................. 128 3.2. Звукоизображения ударов в финно-угорских языках в сопоставлении с тюркскими ............................................................................................................. 135 3.3. Семантическая типология и семантическое развитие идеофонов ........... 142 3.4. Формант -ак в идеофонах языка бесермян ................................................. 146 3.5. Синтаксис идеофонов в финно-угорских языках ....................................... 151 3.6. Употребление идеофонов в значении и в функции интенсификатора (на примере языка бесермян) ........................................................................................... 164 Выводы по Главе 3 ................................................................................................ 171 Заключение .................................................................................................................. 175 Список сокращений и условных обозначений ......................................................... 178 Список литературы ..................................................................................................... 182 4 Введение Настоящая диссертация посвящена исследованию и д е о ф о н и ч е с к о й л е к с и к и в финно-угорских языках пермской и волжской групп. Понятие и д е о ф о н было введено К. Доком [Doke, 1935] для описания соответствующего явления в языках банту. В современном понимании идеофоны — это аномальные лексические единицы, часто звукосимволические, изображающие (передающие) чувственные впечатления [Dingemanse, 2012]. Данное понятие широко используется в африканистике и в типологических работах, но почти не используется в финноугроведении. В финно-угорских языках обычно выделяют особую группу изобразительных слов (также называемых подражательными, имитативными, описательными и др.) 1, элементы которой часто имеют звукосимволическую природу, а также на всех уровнях языка проявляют ряд аномальных черт. Данная лексическая группа может включать такие традиционно выделяемые категории, как звукоподражания, междометия, слова — обращения к животным, слова детской речи и некоторые другие. Тем не менее ядро этой лексической группы составляют слова, которые можно с уверенностью относить к идеофонам. В центре внимания данной работы находятся: — категориальные характеристики идеофонической лексики; — ее место в системе языка и отношение к прочим категориям изобразительной лексики; — место финно-угорских языков среди языков с развитыми идеофоническими системами; — основные типологически релевантные характеристики идеофонической лексики финно-угорских языков. 1 Мы выбираем термин и з о б р а з и т е л ь н ы е слова, поскольку именно он чаще всего используется в работах по финно-угорским языкам, — по-видимому, вслед за М. А. Сахаровой [Сахарова, 1949] и Д. В. Бубрихом [Бубрих, 1949]. 5 Актуальность выбранной темы определяется следующими причинами. Во-первых, многие финно-угорские языки весьма богаты в отношении идеофонической лексики, но при этом понятие идеофона почти не применяется к описанию финно-угорских языков. Вместе с тем интерес к идеофонам как с точки зрения конкретных языков, так и с точки зрения лингвистической типологии в настоящее время весьма заметен, см. [IDEO 2001, Dingemanse, 2012, 2019, 2021]. Во-вторых, т.н. изобразительная лексика финно-угорских языков, в составе которой традиционно рассматриваются идеофоны, занимает место на периферии описаний конкретных идиомов. К описанию изобразительной лексики в финноугроведении не выработан единый подход; в частности, не существует более или менее общепринятого определения и понимания границ этого понятия. Во-третьих, бо́льшая часть существующих описаний и специальных работ по изобразительной лексике в финно-угорских языках относится к середине XX в. и, таким образом, не может учитывать новых данных по конкретным языкам, равно как и современных теоретических установок и достижений типологии. В то же время практика создания словарей, грамматик, учебных пособий по финноугорским языкам требует иметь подход к изучению и описанию изобразительной (и в частности, идеофонической) лексики, отвечающий стандартам современной лингвистической науки. Степень разработанности темы. Изобразительная лексика, ядро которой де-факто составляют идеофоны, является настолько яркой чертой финно-угорских языков, что она сразу бросается в глаза внимательному исследователю. По этой причине упоминания о ней мы находим уже в работах XIX века: например, у И. А. Куратова (коми-зырянский язык) [Куратов, 1939] и Г. Е. Верещагина (удмуртский язык) [Верещагин, 1924]. Начало научного изучения изобразительной лексики в нашей стране связано с именами тюркологов Н. И. Ашмарина и Н. К. Дмитриева, привлекавших к исследованиям также данные финно-угорских языков [Ашмарин, 1918, 1925, 1928; Дмитриев, 1962а, 1962б 2]. 2 Указанные работы Н. К. Дмитриева впервые были опубликованы в 1926–1928 годах на 6 В финно-угроведении изобразительными обычно называют неизменяемые слова, передающие различные характеристики (звуковые, зрительные, двигательные и др.) предметов или ситуаций; а кроме того, в широком смысле, — морфологически производные от этих слов глаголы, существительные и др. Неизменяемость часто оказывается тем свойством изобразительных слов, на которое в первую очередь обращают внимание исследователи. Во многом по этой причине в традиционном финно-угроведении изобразительные слова обычно рассматриваются вместе с неизменяемыми классами слов — наречиями либо междометиями, в зависимости уже от синтаксических особенностей (этой стратегии придерживаются, например, авторы [ОФУЯ, 1975; ОФУЯ, 1976]). В традиции описания коми-зырянского языка [ГЛКЯ, 1949] рассматриваются так называемые изобразительные глаголы — слитные сочетания изобразительных слов с десемантизированными глаголами. Попытки найти для изобразительных слов место среди «традиционных» частей речи неизбежно приводят к противоречиям в описаниях: например, одно и то же слово в совершенно сходных употреблениях может рассматриваться в одном случае как междометие, в другом — как наречие и т.п. В настоящее время исследователи оценивают такой подход как устаревший и настаивают на выделении идеофонов в качестве самостоятельной категории, ср., например, [Рожанский, 2015]. Работ, специально посвященных проблеме изобразительной лексики финноугорских языков, в отечественном финно-угроведении сравнительно немного. Подробный обзор литературы по исследованию изобразительности в финноугорских языках дан в статьях [Шляхова, 2011а, 2011б, 2011в]. Среди работ по пермским языкам прежде всего следует назвать статьи В. И. Алатырева [Алатырев, 1948а, 1948б, 1949], Д. В. Бубриха [Бубрих, 1949], М. А. Сахаровой [Сахарова, 1949], А. С. Кривощековой-Гантман [Кривощекова-Гантман, 1961, 1962, 1964], К. Е. Майтинской [Майтинская, 1964]. В указанных статьях представлена общая немецком языке. 7 характеристика изобразительных слов в удмуртском и коми языках, а также отмечены наиболее яркие их черты: редупликация, аномальность формы, особенности семантики. М. А. Сахаровой также был составлен рукописный «Словарь изобразительных слов в коми языке», см. [Бубрих, 1949, с. 85]. Среди работ по волжским языкам следует отметить статьи Н. Ф. Цыганова [Цыганов, 1947], Р. А. Заводовой [Заводова, 1962, 1963], М. Д. Имайкиной [Имайкина, 1964], диссертацию [Имайкина, 1968] по мордовским языкам; статьи М. П. Чхаидзе [Чхаидзе, 1938], Ф. И. Гордеева [Гордеев, 1981], С. Д. Дмитриева [Дмитриев, 1983], книгу З. В. Учаева [Учаев, 1983] по марийскому языку. Все авторы признают, что изобразительная лексика имеет важное значение как для мордовских, так и для марийского языков, но при этом они не предлагают никакого последовательного подхода к ее описанию. В указанных выше работах сформировался подход к изучению и описанию финно-угорских изобразительных слов, который можно назвать «традиционным» для отечественного финно-угроведения. Из более близких к нам по времени финноугроведческих работ, специально посвященных исследованию изобразительной лексики в удмуртском языке, нужно назвать работы [Тараканов, 1990а, 1990б; Максимов, 1994; Соколов, 1996; Шибанов, 2002, 2003а, 2003б, 2006а, 2006б, 2008, 2009, 2010, 2013, 2017а, 2017б, 2018а, 2018б, 2020а, 2020б, 2021; Широбокова, 2013а, 2013б]. В работах [Лудыкова, 1992; Шляхова, Петрова, 2000; Шляхова, Лобанова, 2012; Шляхова, 2013, 2014, 2016; Klumpp, 2014; Рожанский, 2015; Федюнева, 2015] исследуется материал коми языков. Обзор по пермским языкам см. [Bartens, 2000б, с. 270–272, 326–328]. По марийскому языку см. работы [Saarinen, 1991, s. 114–136; Рожанский, 2002; Сибатрова, 2016б], по мокшанскому языку [Моськина, 2014; Кашкин, Никифорова, 2018]. В указанных работах, за редким исключением, авторы в основном следуют традиционному подходу, рассматривая новый языковой материал или указывая на не отмечавшиеся ранее особенности. В работах [Saarinen, 1991; Mikone, 2001; Рожанский, 2002, 2015; Klumpp, 2014; Кашкин, Никифорова, 2018] в отношении финно-угорских языков применяется понятие «идеофон». 8 Существует также некоторое количество работ по прочим финно-угорским языкам, рассмотрение которых в целом остается за рамками работы. Ср. по венгерскому языку [Skalička, 1935 (Скаличка, 1967); Allport, 1935; Bencze, 1991]; по эстонскому языку [Пылма, 1967; Вельди, 1988, 1989; Veldi, 1994, 1997, 1999; Erelt, 2008]; по финскому языку [Rytkönen, 1935; Anttila, 1975; Олыкайнен, 1981; Jarva, 2001; Austerlitz, 2004; Jääskeläinen, 2013; Виймаранта и др., 2016]; по вепсскому языку [Зайцева, 1963]; по саамскому языку [Сенкевич-Гудкова, 1963]. См. также сравнительные работы: по прибалтийско-финским языкам [Mikone, 2001], по нескольким финно-угорским языкам [Kiss, 1976]. В работах [Казакевич, 1990; Казакевич и др., 2002] рассматривается материал северноселькупского языка — представителя самодийской ветви уральской языковой семьи. Объектом исследования является идеофоническая лексика финно-угорских языков пермской и волжской групп. Предмет исследования составляют категориальные характеристики идеофонической лексики, ее типологически релевантные свойства в исследуемых языках (фонетические, морфологические, синтаксические, семантические), ее место в системе языка. Основная цель данной работы состоит в типологически ориентированном описании идеофонических систем исследуемых языков, сравнении этих систем между собой и с системами других языков, установлении места рассматриваемых языков среди языков с развитыми идеофоническими системами. В соответствии с заявленной целью определены следующие задачи. Во-первых, в рамках подготовки теоретической базы работы (Глава 1): — продемонстрировать на конкретном языковом материале ряд особенностей идеофонов, которые составляют сложность при их изучении и описании и в дальнейшем будут в центре внимания данной работы (1.1); — дать обзор существующих подходов к изучению и описанию идеофонов в финно-угорских языках (1.2); — дать типологически ориентированное определение понятию «идеофон» и обосновать применимость этого понятия к материалу финно-угорских языков (1.3); 9 — рассмотреть важнейшие категориальные характеристики идеофонов, определяющие их место в системе языка и конкретные свойства (1.4–1.8); — установить место идеофонов в системе изобразительной лексики и их отношение к прочим изобразительным категориям (1.9). Во-вторых, рассмотреть идеофонические системы финно-угорских языков с типологической точки зрения (Глава 2), особенности идеофонов в плане семантики (2.2) и в плане формы, в том числе морфологические (2.3–2.5), фонетические (2.6) и синтаксические (2.7–2.8) характеристики, а также вопрос частеречного статуса идеофонов (2.9). В-третьих, с целью иллюстрации отдельных явлений, характеризующих идеофоны в исследуемых языках, а также апробации выработанных подходов исследовать подробно отдельные фрагменты идеофонических систем конкретных идиомов (Глава 3). Методологическую базу исследования составляют общенаучные методы анализа и синтеза, сравнения, обобщения и интерпретации научных данных. В ходе исследования также применялись следующие частнонаучные методы. Сбор данных в ходе лингвистических экспедиций проводился с помощью традиционных методов полевой лингвистики [Кибрик, 1972; Кузнецова, 2009]. При формальном, грамматическом и семантическом анализе материала использовались методы описательной и структурной лингвистики. При сравнении языков использовались типологический, сопоставительный и ареальный подходы. Научная новизна работы определяется следующими обстоятельствами. Ранее попытки сравнительно-сопоставительного изучения идеофонической лексики нескольких финно-угорских языков практически не предпринимались. Рассматривая отдельные аспекты данной проблематики в конкретных языках, многие авторы привлекали для сопоставления данные других языков, но лишь эпизодически. В нашей работе рассматриваются идеофоны финно-угорских языков пермской и волжской групп, объединенных как генетической, так и ареальной близостью. 10 В нашей работе обосновывается применимость понятия «идеофон» к финноугорским языкам; ранее данный вопрос не рассматривался настолько же подробно. Идеофоны финно-угорских языков изучались только в составе более широких классов, иногда безосновательно смешиваясь с другими группами, такими как звукоподражания, междометия и нек. др.; в нашей работе не только проводится разграничение идеофонов с другими группами, но устанавливается характер связи между ними. Наконец, работа опирается прежде всего на новый, не рассматривавшийся ранее материал, собранный автором в ходе лингвистических экспедиций. Теоретическая значимость данной работы заключается в следующем. В работе предлагается типологически ориентированный подход к изучению и описанию идеофонической лексики, устанавливается ее место в системе языка. Теоретически обосновывается связь идеофонов с такими лексическими группами, как междометия, различные типы звукоподражаний, подзывные слова, «детские» слова и др. Общее и различное между этими группами выделяется на базе таких категориальных характеристик, как мотивированность знака, периферийность, аномальность, экспрессивность. В работе устанавливается место финно-угорских языков среди языков с развитыми идеофоническими системами. Дается типологическая характеристика идеофонических систем исследуемых языков, определяется их специфика, а также сходство и различия языков между собой. Выявляются частные характеристики идеофонов, среди которых особое внимание уделяется универсальным, то есть повторяющимся от языка к языку (в рамках группы исследуемых языков). К практическим результатам работы относятся фрагменты описаний идеофонической лексики рассматриваемых языков. Результаты работы могут быть использованы: — при составлении словарей 3 и грамматик финно-угорских идиомов; 3 Результаты исследований по бесермянскому наречию удмуртского языка легли в основу лексикографического описания идеофонов и прочих звукоизобразительных единиц данного 11 — в исследованиях (в том числе полевых) идеофонической лексики других языков; — при подготовке учебных пособий по финно-угорским языкам; — при подготовке и в преподавании учебных курсов по грамматике и лексике финно-угорских языков. При выборе материала исследования учитывались различные факторы: генетический, типологический 4, ареальный. Языковым материалом настоящего исследования служат данные языков пермской (удмуртский, коми-зырянский, коми-пермяцкий) и волжской (марийский, мокшанский, эрзянский) групп финноугорской ветви уральской языковой семьи 5. Для сопоставления привлекаются данные русского языка и некоторых тюркских (прежде всего ареально близких) языков; данные еще ряда языков привлекаются при необходимости в качестве типологического фона. Основу материала составляют прежде всего данные полевых исследований, собранные в ходе лингвистических экспедиций автора [ПМА], см. Таблицу 1. Таблица 1. Полевые исследования (лингвистические экспедиции) автора Язык удмуртский Идиом Место бесермянское Юкаменский р-н наречие (диалект) Удмуртской Респ. Годы 2011–2021 Численность 6 2201 7 идиома [Усачева (ред.), 2017]. 4 Имеется в виду в том числе и внутригенетическая типология, которая предполагает рассмотрение родственных языков как объекта типологических исследований [Кибрик, 2003; Агранат, 2016; Шлуинский, 2014]. 5 В отношении классификации уральских языков следуем [Хайду, 1985]. 6 Как правило, приводится число жителей территории распространения данного идиома, указавших соответствующую национальность во время Всероссийской переписи населения 2010 года (https://www.gks.ru/free_doc/new_site/perepis2010/croc/perepis_itogi1612.htm). Реальное число носителей идиома может существенно отличаться от приведенных данных. 7 Общее число бесермян по данным переписи населения 2010 года. Точность данных подвергается сомнению, см. [Попова, 2011]. 12 татышлинский говор периферийноюжного диалекта горное наречие марийский (горномарийский язык) центральный мокшанский диалект, северная группа говоров эрзянский Респ. Башкортостан Горномарийский р-н Респ. Марий Эл Темниковский р-н Респ. Мордовия зырянский 2019, 2021 2016–2018 2013–2015 около 5400 8 230629 около 250 10 шокшинский Теньгушевский р-н 2006–2007, около диалект Респ. Мордовия 2013 540 11 Шурышкарский р-н коми- 8 Татышлинский р-н ижемский диалект Ямало-Ненецкого АО 2009, 2011–2012 15607, 1002 в ЯНАО 12 Приводятся данные 2010 года по удмуртам Татышлинского района Респ. Башкортостан. Некоторые носители татышлинского говора проживают также в соседних районах Пермского края. 9 Всего носителей горномарийского языка по данным 2010 года. 10 Приводится примерная численность жителей (2010 г.) исследованных населенных пунктов, среди которых большинство являются носителями языка. Общее число носителей центрального диалекта мокшанского языка, распространенного в нескольких районах Респ. Мордовия, значительно выше. 11 Приводится число жителей с. Шокша (2010 г.), среди которых большинство являются носителями языка. Иногда к шокшинскому диалекту относят также говоры других населенных пунктов. 12 Приводятся данные в соответствии с Всероссийской переписью населения 2002 года (http://www.perepis2002.ru/content.html). Коми-ижемцы проживают в Ижемском районе Респ. Коми, Ямало-Ненецком и Ханты-Мансийском автономных округах (Тюменская область), Мурманской области. 13 В значительной мере привлекаются данные словарей и грамматик финноугорских и тюркских языков, а также данные, заимствованные из специальных работ по теме изобразительности в различных языках и диалектах. Ряд примеров получен посредством языковых корпусов и систем информационного поиска в сети Интернет. Более подробные сведения об объеме материала исследования и его представительности даются в начале Главы 2. Языковые примеры представлены в работе следующим образом. Отдельные слова и выражения даются прямо в тексте и выделяются курсивом, их значение приводится в одинарных (т.н. «марровских») кавычках. Предложения выносятся в отдельный абзац, имеют сквозную нумерацию и даются в три строки: текст примера, поморфемная нотация, перевод. Список глосс приводится в конце работы. Текст примера записывается на основе графики и принципов орфографии соответствующего языка. Однако следует учесть, что диалектные формы могут существенно отличаться от соответствующих форм литературного языка; эти отличия по возможности передаются в записи. Примеру или группе примеров предшествует указание на его языковую и (или) диалектную принадлежность. Список сокращений названий языков и диалектов приводится в конце работы. Диалектные пометы приводятся, по возможности, максимально подробно; при отсутствии таковых предполагается, что данные относятся к литературной разновидности языка и (или) распространены повсеместно. В Таблице 1 указаны периоды, в которые велась полевая работа с теми или иными идиомами. При представлении материала мы не указываем год, когда был записан данный пример, поскольку примеры обычно многократно перепроверяются, в т.ч. в разные годы. Т.н. отрицательный языковой материал (т.е. неправильные или потенциально возможные, но незасвидетельствованные формы) отмечается знаком «*» (астериск); формы, корректность которых вызывает сомнения, отмечаются надстрочными знаками вопроса: «???». Отсылки к примерам даются в круглых скобках. На защиту выносятся следующие положения: 1. Идеофоническая система является подсистемой изобразительной системы языка. Сближение идеофонов с изобразительными словами других классов 14 (звукоподражаниями, междометиями и т.д.), смешение их в некоторых описаниях мотивированы общностью ряда их категориальных характеристик: аномальности, экспрессивности, мотивированности. Идеофоны оказываются системообразующим центром изобразительной системы конкретного языка. Если идеофоны занимают в языке маргинальное положение, системообразующую роль могут принимать на себя другие классы изобразительных слов — например, междометия. 2. Финно-угорские языки пермской и волжской групп обладают богатыми и развитыми во всех типологически релевантных отношениях идеофоническими системами. С типологической точки зрения идеофоны финно-угорских языков пермской и волжской групп демонстрируют свойства, характерные для идеофонов других языков. 3. Характеристики идеофонов финно-угорских языков пермской и волжской групп в целом не сводятся к характеристикам какой-либо одной лексикограмматической категории; идеофоны могут быть выделены в отдельную категорию. 4. Идеофонические системы пермских и волжских финно-угорских языков сходны с идеофоническими системами тюркских языков. Сходство имеет место на уровне структуры и может объясняться влиянием тюркских языков на финноугорские. 5. Идеофоны с общим значением, в т.ч. различные по форме и по происхождению, в разных языках могут быть объединены общей закономерностью семантического развития. Исследование такого развития позволяет сделать предположение о том, что звукоизображения незвуковых явлений возникают не как результат примарной мотивированности, а как результат дальнейшего семантического развития прежде всего изображений звучаний. Апробация работы. Основное содержание представленных в диссертации результатов исследования апробировано в ходе обсуждений на заседаниях кафедры теории языка, англистики и прикладной лингвистики ИЛиМК МГОУ, а также в докладах на следующих конференциях: 8-я Конференция по типологии и грамматике для молодых исследователей (Санкт-Петербург, 17–19 ноября 2011 г.); 15 14-я Всероссийская научная конференция «Актуальные проблемы диалектологии языков народов России» (Уфа, 20–22 ноября 2014 г.); 11-я Конференция по типологии и грамматике для молодых исследователей (Санкт-Петербург, 27–29 ноября 2014 г.); Региональная конференция «Языки народов Сибири и сопредельных регионов» (Новосибирск, 6–9 октября 2015 г.); 15-я Всероссийская научная конференция «Актуальные проблемы диалектологии языков народов России» (Уфа, 20 ноября 2015 г.); Международная научная конференция «Проблемы лексико-семантической типологии» (Воронеж, 18–19 марта 2016 г.); 10-й Международный симпозиум «Языковые контакты народов Поволжья: актуальные проблемы нормативной и исторической фонетики, грамматики, лексикологии и стилистики» (Ижевск, 17–19 мая 2016 г.); Всероссийская конференция «Языки народов Сибири и сопредельных регионов» (Новосибирск, 11–14 октября 2016 г.); 16-й Международный симпозиум «Диалекты и история пермских языков во взаимодействии с другими языками» (Сыктывкар, 27–28 октября 2016 г.); 13-я Конференция по типологии и грамматике для молодых исследователей (Санкт-Петербург, 24–26 ноября 2016 г.); 6-я Межвузовская научно-практическая конференция с международным участием «Актуальные проблемы языкознания» (Санкт-Петербург, 20 апреля 2017 г.); 17-я Всероссийская научная конференция «Актуальные проблемы диалектологии языков народов России» (Уфа, 1–2 июня 2017 г.); Международная научная конференция «Проблемы компьютерной лингвистики и типологии» (Воронеж, 29–30 сентября 2017 г.); Всероссийская конференция «Языки народов Сибири и сопредельных регионов» (Новосибирск, 2–5 октября 2017 г.); Рабочее совещание по глаголам падения в языках мира (Санкт-Петербург, 26 ноября 2017 г.); 11-й Международный симпозиум «Языковые контакты народов Поволжья и Урала» (Чебоксары, 21–24 мая 2018 г.); Международная научная конференция «Языки народов Сибири и сопредельных регионов: актуальные проблемы экспериментальной и прикладной лингвистики» (Новосибирск, 8–11 октября 2018 г.); 4th Workshop on Languages of the Volga-Kama Sprachbund (Москва, 16–18 ноября 2018 г.); 18-я Всероссийская научная конференция (с международным участием) «Актуальные проблемы 16 диалектологии языков народов России» (Уфа, 24–26 мая 2018 г.); 48-я Международная филологическая научная конференция (Санкт-Петербург, 18–27 марта 2019 г.); Всероссийская научно-практическая конференция «Языки народов Сибири и сопредельных регионов» (Новосибирск, 8–11 октября 2019 г.); 10-я Межвузовская научно-практическая конференция с международным участием «Актуальные проблемы языкознания» (19 апреля 2021 г.); Международная научная конференция 29-е Дульзоновские чтения: комплексное изучение языков и культур аборигенных народов Сибири (15–17 сентября 2021 г.); 50-я Международная филологическая научная конференция (Санкт-Петербург, 15–23 марта 2022 г.). Материалы и результаты исследования отражены в 17 публикациях, общим объемом 7,81 п.л., в том числе в 6 статьях, опубликованных в научных изданиях перечня ВАК при Минобрнауки РФ. Структура работы. Настоящая диссертация состоит из Введения, трех Глав, Заключения, Списка сокращений и Списка литературы. Главы разделяются на параграфы, отсылки на которые в тексте даются в круглых скобках. В конце каждой из Глав кратко суммируются выводы. Во Введении дается общая характеристика диссертации: определяются цели и задачи исследования, обосновывается его актуальность и научная новизна, рассматривается теоретическая и практическая значимость, описывается материал исследования, формулируются положения, выносимые на защиту. В Главе 1 содержится изложение теоретико-методологической базы исследования: постановка проблемы, обзор литературы, определение ключевых понятий, обсуждение категориальных характеристик объекта исследования — идеофонов. В Главе 2 делаются замечания о материале исследования. Рассматриваются типологически релевантные характеристики идеофонов финно-угорских языков с точки зрения семантики, фонетики, морфологии, синтаксиса. Обсуждается вопрос о частеречном статусе идеофонов. В Главе 3 рассматриваются на конкретном материале отдельные вопросы, связанные с идеофоническими системами финно-угорских языков, проводится 17 сопоставление их с тюркскими языками. Рассматриваются вопросы семантической типологии идеофонов, проблема соотношения внутренних и внешних структурных элементов, вопросы синтаксиса и синтаксической типологии идеофонов. В Заключении суммируются основные результаты исследования, отмечаются перспективные направления для дальнейшей разработки темы. Список сокращений и условных обозначений содержит: сокращенные обозначения, используемые в отсылках на литературу и источники, в ссылках на языковые корпуса и иные технические средства; сокращения названий языков и диалектов; список глосс (обозначения, используемые при поморфемной нотации). В списке литературы приведены ссылки на использованную литературу и словари. 18 Глава 1. Теоретическая база исследования 1.1. Данные языка бесермян: примеры и наблюдения Во многих языках, в том числе финно-угорских, мы встречаем слова, ярко выделяющиеся на фоне остального массива лексики и в плане формы, и в плане значения, и в плане употребления, в связи с чем они обычно легко опознаются в словаре, тексте и живой речи. Подобные слова, называемые то подражательными, то изобразительными, часто вызывают затруднения при лингвистическом анализе (1.2) и даже при переводе. Рассмотрим несколько примеров употребления таких слов в языке бесермян 13, чтобы на конкретном материале увидеть их особенности, убедиться в их несхожести с обычными словами. УДМУРТСКИЙ (БЕСЕРМЯНСКОЕ НАРЕЧИЕ) [ПМА] (1) вал-эз мар-ке шыньыр-шаньыр : гыр-ыны уг лошадь-POSS3SG что-INDF ыробо-зэ пахать-INF IDEO 14 ну-ыны телега-ACC.POSS3SG тянуть-INF уг NEG.PRS NEG.PRS мын-ы, идти-3SG ворм-ы, юн восьтэт мочь-3SG очень тощий Лошадь что-то шатается: пахать не идет, телегу тянуть не может, очень тощая. (2) чындыр-чандыр мугор-ыз, кукъ-ёс-ыз IDEO тело-POSS3SG нога-PL-POSS3SG чындыр-чандыр-есь IDEO-PL Тощее тело, ноги тощие. 13 Бесермяне — коренной малочисленный народ РФ, компактно проживающий на северо- западе Удмуртской Республики. Численность по переписи населения 2010 года — 2201 человек. Язык бесермян представляет собой отдельное бесермянское наречие (бесермянский диалект) удмуртского языка [Тепляшина, 1970; Люкина, 2008, 2016]. Все материалы по языку бесермян в данном параграфе взяты из полевых записей автора. 14 В силу невозможности более или менее компактного перевода такого рода слов в строке подстрочного перевода и поморфемной нотации используется глосса IDEO (от англ. ideophone ‘идеофон’, см. об этом понятии ниже (1.3)). В переводах по возможности передается тот смысл, который выделенные слова приобретают в определенных сочетаниях. В случае необходимости даются пояснения о значении слова в сноске или буквальное соответствие в скобках. 19 (3) со-лэн тот-GEN макесъ-ёс-ыз быгыль-быгыл-есь бедро-PL-POSS3SG IDEO-PL У нее бедра полные. (4) сад-эз шыньыр-шаньыр векчи буд-эмын дерево-POSS3SG тонкий IDEO расти-RES Дерево слишком тонкое выросло. (5) чындыр-чандыр векчи тонкий IDEO гинэ, но чебер только но красивый {О девушке:} Очень худая только, но красивая. (6) кенер изгородь шыньыр-шаньыр сыл-э, ус-ёно кадь стоять-PRS.3SG упасть-DEB как IDEO Изгородь стоит покосившаяся, словно вот-вот упадёт. (7) со-лэн пинял-эз тот-GEN сын-POSS3SG быгыл-быгыль буд-э расти-PRS.3SG IDEO Ее сын полненьким растет. (8) ӟек-лэн одӥг стол-GEN ӟек-ез стол-POSS3SG один пыд-эз вакчи-гес, нога-POSS3(SG) короткий-CMPR шыньыр-шаньыр выр-е IDEO шататься-PRS.3SG У стола одна ножка короче, стол туда-сюда шатается. Возможно, первое, что обращает на себя внимание в примерах (1–8), — это «разнобой» в переводах подчеркнутых слов (будем пока называть такие слова и з о б р а з и т е л ь н ы м и). Трудности в переводе объясняются особенностями их семантики. Так, изобразительное слово шыньыр-шаньыр передает образ шатания из стороны в сторону, неустойчивого положения, обычно связанного с ветхостью; чындыр-чандыр выражает образ чрезмерно тонкого, до гибкости, предмета, по отношению к человеку — излишнюю худобу; быгыль-быгыль связано с образом округлых форм 15, а применительно к человеку — с полнотой: здоровой, если речь идет о маленьком ребенке, излишней, если речь идет о женщине среднего возраста, и т.п. Подобные значения вполне характерны для изобразительных слов, которые 15 Ср. прилагательное быгылес ‘круглый, округлый (о предметах вытянутой формы), овальный’: быгылес бутылка ‘круглая (на срезе) бутылка’. О плоских предметах говорят котырес: котырес шаньги ‘круглая шаньга’ [ПМА]. 20 часто обозначают крайние точки полярных понятий (ср. слишком худой — слишком толстый). Заметим также, что перевод в значительной мере зависит от контекста и во многом от синтаксической позиции изобразительного слова. В примерах (1–8) мы видим употребления изобразительных слов в атрибутивной (чындыр-чандыр мугорыз в (2)) и предикативной (1–3) позициях, характерных в языке бесермян для прилагательных. В предикативной позиции изобразительные слова, согласуясь с существительным во множественном числе, принимают показатель предикативной множественности -эсь, свойственный прилагательным. Примеры (4–5) показывают использование изобразительных слов в качестве модификатора прилагательного векчи ‘тонкий’; при этом изобразительные слова играют прежде всего роль интенсификатора, усиливая значение прилагательного. В примере (4) шыньыр-шаньыр векчи — (дерево) настолько тонкое, что может шататься, качаться (например, на ветру). В примере (5) чындыр-чандыр векчи — (девушка) очень худая. В примерах (6–8) изобразительные слова сочетаются с глагольной предикацией. В (8) шыньыр-шаньыр выполняет функцию обстоятельства, модифицируя глагол. Выражение ӟекез выре и без модификатора будет означать ‘стол шатается’; изобразительное слово шыньыр-шаньыр усиливает значение глагола выре и дополняет его образом неустойчивого положения и покачивания из стороны в сторону (туда-сюда). В примерах (6) и (7) показаны конструкции, сходные по значению с русскими конструкциями с творительным падежом прилагательного или с согласованным определением (ср. Он пришел домой пьяным / Он пришел домой пьяный) 16, что, по возможности, отражается в переводе. Изобразительные слова в данном случае характеризуют скорее субъект, нежели глагольный предикат 17. 16 См. подробнее, например, [Кузнецова, Рахилина, 2014]. 17 Вопрос о синтаксических связях изобразительного слова в данном случае непростой. Однако трактовка, при которой изобразительное слово синтаксически связано с подлежащим, по 21 Таким образом, уже из этих примеров видно, что изобразительные слова языка бесермян употребляются в различных синтаксических конструкциях; их свойства не сводятся полностью к свойствам какой-либо одной «традиционной» части речи (скажем, прилагательного или наречия). То же, в целом, справедливо и для других финно-угорских языков. Те же характеристики предметов и ситуаций могут быть выражены в языке бесермян средствами обычной, неизобразительной лексики. Так, вместо чындырчандыр можно сказать векчи ‘тонкий’, куанер ‘худой’, восьтэт ‘тощий’, чакот ‘тощий’, кесэг ‘худой, тощий’; вместо быгыль-быгыль — кыз ‘толстый’, быгыт 18 ‘полный (о частях тела)’, тыптаза ‘полный, упитанный’, кӧй ‘жирный’. Эти прилагательные могут занимать те же позиции и выполнять те же функции, что и изобразительные слова в примерах (1–8), с одним исключением: ни одно из них не может выступать в качестве интенсификатора или модификатора при другом прилагательном. Изобразительные слова почти всегда имеют экспрессивный компонент (1.4) в своей семантике. Их употребление сигнализирует о субъективно-эмоциональной оценке говорящим предметов или ситуаций. Именно это прежде всего отличает изобразительные слова от близких по значению неизобразительных слов. Экспрессивный характер изобразительных слов играет свою роль в тех трудностях, которые возникают при переводе их с языка на язык, так как разные языки имеют разные средства выражения экспрессивности. Например, в случаях, когда язык бесермян использует изобразительное слово вместо нейтрального (чындыр-чандыр вместо куанер), русский язык 19 может использовать специальные крайней мере возможна, поскольку в некоторых случаях наблюдется согласование по числу: ср. удм. бес. юбо-осPL чонь-чон-есьPL сыл-оPRS.3PL ‘столбы прямо/прямые стоят’. 18 Слова быгыт и быгыль, по-видимому, исторически имеют один и тот же корень быг- — возможно, изобразительного происхождения. Однако слово быгыт ни в плане формы, ни в плане содержания, ни в плане функционирования не имеет характерных признаков изобразительного слова. 19 Обзор некоторых средств выражения экспрессивности в русском языке можно найти, 22 суффиксы (худенький или худющий вместо худой). Та же экспрессивность определяет особенности в форме изобразительных слов: будучи противопоставлены обычным, нейтральным словам, изобразительные слова должны ярко выделяться на общем фоне, легко опознаваться среди других слов. Возможно, наиболее заметная из таких особенностей — редупликация (2.5), которая реализуется точным повторением (быгыль-быгыль) или сопровождается меной звуков в корне (чындыр-чандыр, шыньыр-шаньыр). К числу формальных особенностей, заметных на ограниченном материале, следует также отнести относительное единообразие формы (1.5). Рассмотренные слова имеют сходную структуру (2.4): «корневая» часть вида CVC(C) плюс «формант» — исход на -ыр/ -ыль 20. Эти и другие особенности отмечаются в описаниях и специальных работах по разным финно-угорским языкам (1.2). Наиболее сложными оказываются при этом вопросы об определении границ категории изобразительных слов, их частеречном статусе и, шире, о месте этой категории в системе языка. Как можно будет видеть из следующего далее обзора, эти вопросы в финно-угроведении все еще не имеют удовлетворительного ответа. 1.2. Изобразительные слова в финно-угроведении: исторический обзор В различных описаниях финно-угорских языков выделяется категория слов, называемых и з о б р а з и т е л ь н ы м и, п о д р а ж а т е л ь н ы м и, о б р а з н ы м и и другими терминами 21. Хотя многие финно-угорские языки обладают достаточно например, в статье [Зализняк, 2012]. 20 Понятия корня и формантов изобразительного слова поясняются далее (2.4). 21 Исследователи финно-угорских языков используют различные термины, среди которых звуковая мимика, звукоподражания, образоподражательные слова, образно-подражательные слова, дескриптивные слова, описательные слова, наречно-изобразительный слова, междометнонаречные слова-повторы, наречийно-изобразительные слова, изобразительные речения и др.; см. [Шляхова, 2011а]. В тюркологии употребительны также такие термины, как имитативы, 23 развитыми системами изобразительных слов, в богатой и длительной традиции финно-угроведения до сих пор не выработаны общий подход и теоретическая база для описания данного пласта лексики. Однако в различных работах имеются все же некоторые общие черты, характеризующие традиционный подход к описанию изобразительной лексики в финно-угорских языках. Изобразительные слова оказываются столь примечательной чертой финноугорских языков, что сведения о них мы находим в самых ранних работах. Так, на богатство коми-зырянского языка изобразительными словами обратил внимание еще в XIX веке коми языковед И. А. Куратов («Зырянский язык», 1865–1866): «Если вы понимаете речь зырянина, то замечаете в ней <…> весьма обыкновенное употребление звукоподражаний и слов, известных у лингвистов под общим названием звуковой мимики» [Куратов, 1939, с. 48] 22. В очень краткой заметке Куратов отметил важнейшие особенности, характерные для изобразительной лексики не только коми-зырянского, но и всех финно-угорских языков пермской и волжской групп. Куратов различает звукоподражания и звуковую мимику. Первые передают звуки и «могут быть общими на многих языках», тогда как звуковая мимика передает не звуки, а «движения» и «только у известного народа имеет значение» [Куратов, 1939, с. 48]. Автор отмечает, что звукоподражания и звуковая мимика не сразу развиваются в «речение», получая «гражданство» в лексикографии, и до тех пор употребляются в основном в виде повторов, часто с «переменой гласного». Используются подобные слова для придания речи «сжатости, жизни, картинности и рельефности» [Куратов, 1939, с. 48], иначе говоря, образности и экспрессивности. В своей грамматике зырянского языка Куратов называет обилие имитативные слова, мимемы, мимео-изобразительные слова и др. 22 В XX веке научное творчество И. А. Куратова получало абсолютно противоположные оценки: от вульгарно-восторженных (А. Вежев, см. [Куратов, 1939, с. 3–26]) до уничижительных (В. И. Лыткин). Попытки объективной оценки языковедческой деятельности И. А. Куратова предпринимались в работах Е. С. Гуляева и Г. И. Тираспольского [Тираспольский, 1999]. Как бы то ни было, упомянутые замечания Куратова об изобразительной лексике в коми языке являются, по нашему мнению, весьма интересными и достойными внимания. 24 изобразительных слов (прежде всего односложных) в числе трех особенностей, характеризующих строй коми-зырянского языка [Куратов, 1939, с. 68–69]. Удмуртский языковед и этнограф Г. Е. Верещагин в работе «Руководство к изучению вотского 23 языка» [Верещагин, 1924] рассматривает изобразительные слова одновременно в составе наречий и в составе междометий, что в дальнейшем воспроизводится в большинстве описаний финно-угорских языков. Такой подход связан, видимо, с силой воздействия, которое оказывала на составителя грамматики любого языка «Российская грамматика» М. В. Ломоносова, служившая образцом, от которого отталкивались многие авторы. Воздействие это выражалось в числе прочего в попытках распределить имеющиеся в языке лексико-грамматические категории по традиционным частям речи 24. Верещагин относит изобразительные слова к числу «наречий, усиливающих какое-нибудь качество[,] и наречий образа действия» [Верещагин, 1924, с. 69], ср. в числе примеров следующие: УДМУРТСКИЙ [Верещагин, 1924, с. 70] (9) милям сюрес-мы вӧл-вӧл вольыт мы.GEN дорога-POSS1PL гладкий IDEO Наша дорога очень гладкая. (10) та корка-н йыг-дым дэра этот дом-LOC IDEO холст ку-о ткать-PRS.3SG В этом доме ткут холсты со звуками йыг-дым (стук-грох). (11) я, ныс-ныс кыск-о-мы ну IDEO 25 тянуть-FUT-1PL ныр-а-мы тамак нос-LOC/ILL-POSS1PL табак Ну, с удовольствием потянем в нос табак, т.е. понюхаем. Междометия, по Верещагину, «выражают различные движения души и 23 Вотский — прежнее название удмуртского языка, использовавшееся как официальное до начала 1930-х годов. В настоящее время не употребляется. 24 Это воздействие, которое, как кажется, опосредованно продолжается и по сей день, отмечал в своей критике так называемой «Зырянской грамматики А. Флерова» И. А. Куратов [Куратов, 1939, с. 121]. 25 Удм. ныс-ныс изображает втягивание носом воздуха. 25 чувствования» 26, при этом «большая часть их служат и наречиями при глаголах» [Верещагин, 1924, с. 74]. К междометиям относятся эмоциональные реакции (эк! эк! эк! — выражение печали), волеизъявления (ме! ‘на!’), формы этикета (тау! ‘спасибо!’), слова клича и отгона животных (чиге! — подзыв овец, прыс! — отгон кошки), а кроме того, «к междометиям же должно причислить и наречия, которые составились из звукоподражаний» [Верещагин, 1924, с. 76]. В числе примеров мы находим и пример (10), то есть одни и те же единицы в совершенно сходных или даже в одинаковых употреблениях оказываются одновременно междометиями и наречиями. Этот же недостаток присутствует и в более поздних описаниях. В «Грамматике современного удмуртского языка» изобразительные слова отнесены к определительным наречиям: «в сочетании с глаголами они образно характеризуют действие, указывая на звуковой или зрительный его признак» [ГСУЯ, 1962, с. 303]. Ср. примеры (12–14). УДМУРТСКИЙ [ГСУЯ, 1962, с. 303–304] (12) чиль-чиль кисьтаськ-ыны блестеть-INF IDEO Сверкая, сильно блестеть. (13) кынм-ем писпу-ос лосыр-лосыр кар-ыса тӥя-ськ-о мерзнуть-PTCP дерево-PL делать-CVB ломать-DETR-PRS.3PL IDEO Мерзлые деревья хрустя-хрустя ломаются. (14) Катя Сергей-лэн ангес Катя Сергей-GEN зӥб-и-з=но прижать-PST-3(SG)=ADD подбородок выл-а-з на-LOC/ILL-POSS3(SG) чиньы-ен-ыз палец-INS-POSS3SG кит-кит серект-ӥ-з IDEO смеяться-PST-3(SG) Катя прижала пальцем подбородок Сергея и переливчато засмеялась. Особо отмечается, что изобразительные слова не следует смешивать с междометиями, так как последние не имеют номинативной функции и не могут являться членом предложения 27. В то же время на деле к междометиям отнесены 26 Ср. то же у М. В. Ломоносова: «Наречиями обстоятельства, междуметиями движения духа кратко представляются» [Ломоносов, 1755, с. 37]. 27 Ср.: «В речи междометия часто выполняют функции отдельного слова или самостоя- тельного предложения. Но в составе предложения междометия не имеют синтаксической связи с 26 не только слова, выражающие чувства и волеизъявления, но и звукоподражания 28 — «условное воспроизведение звуков природы, предметов человеческого труда, криков животных, птиц, а также человеческих звуков» [ГСУЯ, 1962, с. 360]. При этом «в большинстве случаев трудно сразу провести грань между звукоподражательными междометиями и изобразительными наречиями» [ГСУЯ, 1962, с. 360]. Одно и то же слово может квалифицироваться и как изобразительное наречие, если оно связано в предложении с глаголом (15), и как междометие, если оно не связано ни с каким членом предложения (16). УДМУРТСКИЙ [ГСУЯ, 1962, с. 360] (15) жин-жин-жин!.. 29 IDEO жингырт-э звенеть-PRS.3SG укно пияла окно стекло Жин-жин-жин!.. звенит оконное стекло. (16) ойдо-лэ давай-IMP.PL мын-оме бусы-е, / ойдо-лэ идти-HORT.PL поле-ILL давай-IMP.PL мын-оме бусы-е… идти-HORT.PL поле-ILL жин-жин! мусо нылъ-ёс! / жин-жин! чебер дзынь-дзынь милый девушка-PL IDEO нылъ-ёс! красивый девушка-PL Давайте пойдемте на поле, / Давайте пойдемте на поле… / Жин-жин! 30 Милые девушки! / Жин-жин! Красивые девушки! В (16) слово жин-жин трактуется [ГСУЯ, 1962] как звукоподражательное междометие, в (15) оно же считается изобразительным наречием, так как относится другими словами и, как правило, не являются членами предложения» [ГСУЯ 1962, с. 355]. 28 При этом, как отмечает С. Н. Широбокова, «в последней на данный момент грамматике удмуртского языка [Тимерханова (ред.), 2011, на удмуртском языке. — Прим. В.И.] звукоподражания выделены в отдельную, обособленную от междометий группу» [Широбокова, 2013б, с. 202]. 29 Заметим, что пунктуация здесь может не отражать реального интонационного членения предложения. В частности, в (15) знак !.. не обязательно предполагает паузу в произнесении. Это замечание распространяется на многие примеры, приводимые далее по ходу работы. 30 Согласно [УРС], жин-жин — подражание звону колокольчика. В северном наречии может также передавать звон, издаваемый во время косьбы, ср.: жин литовка ваз-е PRS.3SG ‘коса звенит (досл. дзынь коса окликает)’ [Шибанов, 2013, с. 166]. В случае (16) служит элементом припева удмуртской народной песни. 27 к глаголу жингыртыны ‘звенеть’. К числу междометий-звукоподражаний относится среди прочего слово бозбоз (выражает низкие звуки голоса), которое в действительности в языке может употребляться в функции обстоятельства (17) или определения (18), что полагается невозможным для междометия. УДМУРТСКИЙ (УД. 25.12.2009, CLU) 31 (17) но Громыко <…> боз-боз шу-и-з : но Громыко ул-ӥ мон котьку сказать-PST-3(SG) я IDEO всегда парти-лэн устав-езъ-я жить-PST(1SG) партия-GEN устав-POSS3SG-ADV Но Громыко, понизив голос, сказал: «Я всегда жил по уставу партии». УДМУРТСКИЙ (УД. 20.01.2010, CLU) (18) гондыр йыр-зэ медведь шуэм : голова-ACC.POSS3SG тӥ у-д сказать-PST2(3SG) вы NEG.PRS-2 лэз-ем но боз-боз куара-ен-ыз опустить-PST2(3SG) и IDEO голос-INS-POSS3SG пӧя-ськ-иськ-е=а? врать-DETR-PRS-PL=Q Медведь опустил голову и низким голосом сказал: а вы не врете? Таким образом, в [ГСУЯ, 1962] происходит смешение изобразительных слов с междометиями. Еще слабее данное разграничение проводится в «Грамматике мордовских языков». Здесь также выделяется группа изобразительных наречий, которые «образно определяют глаголы со стороны их звуковых, зрительных и моторных признаков» [ГМЯ, 1962, c. 331]. Вместе с тем в составе междометий рассматривается особая группа — изобразительные слова, «основное значение» которых — «наиболее образно, красочно передать видимое, слышимое или же осязаемое» [ГМЯ, 1962, с. 369]. Ср. примеры изобразительных наречий (19–20) и изобразительных слов (21–22). 31 Здесь и далее в случаях, когда примеры получены с помощью языковых корпусов, ссылка приводится следующим образом: сначала дается ссылка на текст (произведение, газета и т.п.), затем через запятую ссылка на корпус. Список сокращений и условных обозначений см. в конце работы. 28 МОКШАНСКИЙ [ГМЯ, 1962] (19) нултых-нултых сува-сь офт-сь зайти-PST.3(SG) медведь-DEF.SG IDEO Неуклюже качаясь, зашел медведь. (20) дубор-дубор ард-ы IDEO ехать-NPST.3(SG) С грохотом едет. (21) ктр-ктр рака-й IDEO цёра-ня-сь смеяться-PRS.3(SG) парень-DIM-DEF.SG Ха-ха-ха смеется ребенок. (22) дубор-дубор ласьк-их-ть IDEO бежать-PRS.3-PL ит-т-не ребенок-PL-DEF Дети бегут с топаньем. Из примеров видно, что слово дубор-дубор ‘с сильным грохотом, топотом’ рассматривается одновременно как наречие (20) и как междометие (22), причем в совершенно сходных употреблениях. Более того, к числу собственно междометий, которые определяются как «неизменяемые слова, служащие для выражения чувств и волеизъявлений» [ГМЯ, 1962, c. 361], относятся и некоторые звукоподражания («звукоподражательные междометия»), ср. (23). ЭРЗЯНСКИЙ [ГМЯ 1962, с. 361] (23) вир-сэ-нть маряв-сь лес-LOC-DEF калт-калт-калт слышаться-PST.3(SG) тук-тук-тук В лесу слышалось тук-тук-тук. В «Грамматике литературного коми языка» «изобразительные речения» (то есть изобразительные слова) рассматриваются в составе междометий. При этом уточняется, что под названием «междометия» объединяются «три глубочайшим образом различных пласта полновесных речений»: изобразительные, сигнальные и эмоционные. Изобразительные речения в предложении чаще всего выступают как «приглагольные слова», то есть в функции, близкой к наречию (24); однако встречаются они таже в позиции сказуемого (25) и определения (26) [ГЛКЯ, 1949, с. 196–197]. 29 КОМИ-ЗЫРЯНСКИЙ [ГЛКЯ, 1949, с. 197] (24) журк гӧнит-і-с IDEO тройка вӧл-ӧн ехать-PST-3(SG) тройка верх-LOC С шумом от движения воздуха промчался на тройке лошадей. (25) бать сы-лӧн отец тот-GEN скӧрм-и-с да ныл-ыс-лы — швач! сердиться-PST-3(SG) и дочь-POSS3SG-DAT IDEO Отец ее рассердился и дочери — хлоп! (26) зура-зара вӧв IDEO лошадь нетерпеливая, мечущаяся лошадь В учебнике «Современный коми язык» 32 выделяются как изобразительные наречия (связаны в предложении с глаголом), так и изобразительные междометия; к последним относятся только подражания звучаниям в изолированных позициях [СКЯ, 1955]. В учебнике «Коми-пермяцкий язык» 33 изобразительные слова также рассмотрены в разделе о междометиях, при этом последовательно рассмотрены их отличия как от междометий, так и от наречий [КПЯ, 1962]. Также особенностью традиции описания коми языков является выделение изобразительных глаголов в отдельную группу [ГЛКЯ, 1949; СКЯ, 1955; КПЯ, 1962] (см. далее). В грамматике марийского языка рассматривается группа подражательных слов, отделяемая и от наречий, и от междометий [СМЯ, 1961]. В предложении подражательные слова выступают в основном в сочетании с глаголом (27–28), но могут занимать позицию определения при существительном (29); для мордовских и удмуртского языков грамматики не отмечают такого употребления, хотя оно в этих языках возможно [ПМА]. МАРИЙСКИЙ [СМЯ 1961, с. 309, 312] (27) пӧрт покшел-не кылдык да изба середина-LOC IDEO да колдык Раман шогылт-еш IDEO Раман стоять-NPST.3SG В избе, кылдык да колдык переступая с ноги на ногу, стоит Раман. 32 Автор соответствующих разделов — В. И. Лыткин. 33 Автор соответствующих разделов — А. С. Кривощекова-Гантман. 30 (28) рвезе кыж-кож тӧршт-ен мальчик кынел-еш подпрыгнуть-CVB встать-NPST.3SG IDEO Мальчик резко вскочил (быстро подпрыгнув, встал). (29) выче-выче вараксим-же IDEO ласточка-POSS3SG тӱрволак йыма-ч ончал-еш застреха низ-EL посмотреть-NPST.3SG Ласточка-щебет (пестрая ласточка) наблюдает из-под застрехи 34. Вопрос о частеречном статусе изобразительных слов обсуждается также в специальных работах. Так, Д. В. Бубрих [Бубрих, 1949] сближает изобразительные слова в коми-зырянском языке с деепричастиями, отмечая их «приглагольную» позицию. М. А. Сахарова [Сахарова, 1949] рассматривает изобразительные наречия, которые, впрочем, могут приближаться и к междометиям, если выступают в изолированной позиции. В. И. Алатырев [Алатырев, 1948а], напротив, выделяет в удмуртском языке изобразительные междометия, которые в позиции обстоятельства сближаются с наречиями. Но уже в работах А. С. КривощековойГантман [Кривощекова-Гантман, 1961, 1962, 1964] (коми-пермяцкий материал) и М. Д. Имайкиной [Имайкина, 1968] (мордовские языки) изобразительные слова последовательно отделяются от междометий и отличаются от наречий, намечена тенденция к выделению изобразительных слов в особый грамматический класс. В настоящее время исследователями ставится вопрос об изобразительных словах как отдельной части речи (см., например, [Шибанов, 2010, 2017а, 2021] об удмуртском языке), что уже находит отражение в современных грамматических описаниях, ср. [Тимерханова (ред.), 2011]. При этом аргументация и теоретическая база пока не до конца разработаны. В целом неоднозначная интерпретация изобразительных слов оказывается вполне типичной для финно-угроведческих работ. Сближение их то с наречиями, то с междометиями можно объяснить, во-первых, стремлением распределить по традиционным категориям те языковые факты, которые в эти категории ни коим образом не вписываются; во-вторых, отчасти также двойственной природой самих изобразительных слов, которые способны употребляться как в изолированной 34 Застреха — желоб на краю крыши. 31 («междометной») позиции (16), так и в приглагольной («наречной») позиции (15). Указанные противоречия свидетельствуют об отсутствии в финно-угроведении последовательного подхода к описанию изобразительной лексики. Большое внимание уделяется формальным особенностям изобразительных слов. Специально вопросам редупликации посвящены статьи [Алатырев, 1948а; 1948б; Майтинская, 1964], рассматриваются они и в других работах. Чаще всего авторы выделяют простые (одиночные, односоставные), удвоенные (повторные, повторяющиеся, т.е. редуплицированные) и парные. К числу удвоенных обычно относят только случаи точной редупликации (удм. бес. быгыль-быгыль), а в число парных входят как случаи редупликации с дивергенцией (с изменением звуков, ср. удм. бес. чындыр-чандыр, шыньыр-шаньыр), так и слова, составленные из разных основ (ср. удм. бес. дымбыр-шалтыр) 35. Словообразовательный потенциал изобразительных слов часто описывается поверхностно. Например, в [Заводова, 1963] указывается, что в мордовских языках суффикс -ф (мокш.) служит для образования существительные, суффикс -д- (эрз. и мокш.) — глаголов, суффиксы -са (мокш.), -со, -сэ (эрз.) — наречий. При этом трактовка ряда примеров вызывает вопросы. Слово чёмболф в примере (30) — существительное, образованное вполне регулярным способом (суффикс -ф) от изобразительного слова чёмбол ‘бултых’, — определяется как «субстантивное изобразительное слово» [ГМЯ, 1962, c. 374; Заводова, 1962, с. 202] 36. Форма бзнай в примере (31) — действительное причастие (совпадающее с формой 3 лица единственного числа настоящего времени) от глагола бзнамс ‘жужжать’; нет 35 парных Заметим, что это не соответствует современным типологическим представлениям о словах [Wälchli, 2005, 2007] и редупликации [Рожанский, 2011]. При этом В. И. Алатырев [Алатырев, 1948а] справедливо отмечал, что в некоторых случаях эти явления сближаются, так что иногда их трудно отличить друг от друга. Вопросы редупликации в марийском и коми-зырянском языках на современном уровне рассмотрены в работах Ф. И. Рожанского [Рожанский, 2002, 2015]. Подробнее см. (2.5). 36 Статья [Заводова, 1962] и параграф «Изобразительные слова» [ГМЯ, 1962] практически дословно повторяют друг друга. 32 оснований считать его изобразительным словом, «переосмысленным как имя прилагательное» [ГМЯ, 1962, c. 374; Заводова, 1962, с. 202]. МОКШАНСКИЙ [ГМЯ, 1962, c. 374; Заводова, 1962, с. 202] (30) ляй-са маряв-сь река-LOC слышаться-PST.3(SG) чёмбол-ф IDEO-SUBST В речке послышалось бултыхание. (31) бзна-й кару-сь жужжать-PTCP муха-DEF.SG аф няе-в-и NEG виднеться-PASS-NPST.3(SG) Жужжащей мухи не видно. В коми-зырянском литературном языке выделяются два способа образования глаголов от изобразительных слов. Кроме обычных суффиксальных форм (ср. дзуж-гы-ны ‘шипеть’) рассматриваются сочетания с десемантизированными (вспомогательными, малознаменательными) глаголами, которые трактуются как «вторичные суффиксы»: дзужа-дзажа-кывны ‘пошипывать-потрескивать на огне’, дзиж-мунны ‘зашипеть, затрещать’ (кывны ‘слышать(ся)’, мунны ‘идти’; дзуж-/дзаж-/дзиж- — эффект дивергенции гласных в изобразительном слове) [ГЛКЯ, 1949, с. 162–163; Бубрих, 1949, с. 85–86]. В других языках, где сочетания изобразительных слов с вспомогательными глаголами проявляют больше свободы, обычно говорят об аналитических конструкциях [Тараканов, 1990а, 1998а]. Вопросы семантики затрагиваются в меньшей степени. Обычно отмечается, что изобразительные слова передают образы, связанные со звуковым, зрительным или тактильным восприятием. В остальном всё сводится обычно к выделению (на неясных основаниях) различного количества «групп по значению». Отметим также общую тенденцию к отделению изобразительных слов, передающих звуковые образы (звукоподражаний), от всех прочих изобразительных слов, передающих различные незвуковые (зрительные, тактильные, моторные и т.п.) образы. Многие авторы говорят об «образной» семантике изобразительных слов, не вполне четко при этом определяя, что за этим стоит (в частности, чем отличается «образная» семантика от «обычной»). Ср.: «Основное значение изобразительных слов заключается в том, чтобы наиболее о б р а з н о, красочно передать видимое, слышимое или же осязаемое» [ГМЯ, 1962, с. 369]; «Изобразительными наречиями 33 называются такие наречия, которые о б р а з н о определяют глаголы со стороны их звуковых, зрительных и моторных признаков» [ГМЯ, 1962, с. 331]; «Роль подражательных слов заключается в том, чтобы наиболее отчётливо, о б р а з н о, живо передать видимое, слышимое или осязаемое» [СМЯ, 1961, с. 308] (разрядка всюду наша). Отмечается, что употребление изобразительных слов более характерно для живых народных говоров и устной речи, нежели для кодифицированного языка и письменного текста. Так, в мордовских языках «изобразительные наречия больше всего встречаются в сказках, песнях и бытовой речи»; «распространение они получили в живой разговорной речи, а также в фольклоре, в художественной литературе. В политической и научной литературе они не встречаются совсем» [ГМЯ, 1962, с. 331, 369]. При этом в отношении марийского языка отмечается, что изобразительные слова «широко употребляются как в устной, так и в письменной речи» [СМЯ, 1961, с. 308]. По-видимому, под письменной речью здесь понимается в первую очередь художественная литература. Обобщая, можно сказать, что в отечественной традиции финно-угроведения изобразительными называют неизменяемые слова, образно передающие звуковые, зрительные, двигательные и иные характеристики явлений; в предложении они чаще всего относятся к глаголу и таким образом сближаются с наречиями, но могут иметь и «междометные» (т.е. изолированные) употребления. Как можно видеть из нашего обзора, в финно-угроведении нет не только единого термина, но и общепринятого определения изобразительных слов. Одни аспекты освещаются недостаточно подробно, другие — непоследовательно. Таким образом, одна из актуальных задача нашего исследования — подобрать ключи к последовательному описанию изобразительной лексики финно-угорских языков. 1.3. Идеофоны: типологический аспект В типологической литературе [Bartens, 2000а; IDEO, 2001; Dingemanse, 2012] рассматривается особый лексический класс — и д е о ф о н ы. Данное понятие было 34 введено К. М. Доком для описания соответствующего явления в языках банту 37, и бо́льшая часть западных исследований по идеофонам во многом опирается на классическую формулировку: «A vivid representation of an idea in sound. A word, often onomatopoetic, which describes a predicate, qualificative or adverb in respect to manner, colour, sound, smell, action, state, or intensity» 38 [Doke, 1935, p. 118; Цит. по Bartens, 2000а, p. 12]. Это лишь часть большого пояснения, которое дается понятию «идеофон»; однако К. Док не предложил ни семантического, ни синтаксического определения идеофонов, равно как и критериев их выделения [Voeltz, Kilian-Hatz, 2001, p. 2]. Понятие «идеофон» широко используется в африканистике и является в целом самым распространенным 39 названием соответствующего явления, однако в финно-угроведении оно почти не используется. При этом выявленные в финноугорских языках изобразительные слова (1.1, 1.2) можно уверенно соотносить с идеофонами как минимум по следующим признакам, выделенным в [IDEO, 2001], см. [Voeltz, Kilian-Hatz, 2001, p. 2]: аномалии или особенности в звуковом облике, необычная семантика (semantically highly marked), неопределенный частеречный статус (не укладываются в рамки «традиционных» категорий, но при этом могут выполнять характерные для них функции), а также употребление в основном в устной речи. 37 Ба́нту — группа языков бенуэ-конголезской семьи. Распространены на огромных территориях в Африке южнее Сахары. 38 «Яркое представление идеи в звучании. Слово, часто звукоподражательное, которое описывает предикат, определение или обстоятельство — с точки зрения способа, цвета, звука, запаха, действия, состояния или интенсивности» (перевод наш. — В.И.). 39 Другие термины используются в основном в частных традициях. Еще два достаточно распространенных англоязычных термина — expressive (языки Юго-Восточной Азии) и mimetic (японский язык) [Dingemanse, 2012]. Также используются названия descriptive adverb, descriptive complement, uninflected verb, onomatopoeic vocable, radical, graphic radical, intensive interjection, onomatopoeic adverb, onomatopoeia, mimic noun, indeclinable adjective, picture word и многие другие, см. [Voeltz, Kilian-Hatz, 2001; Smoll, 2014]. 35 Следующая формулировка, характеризующая идеофоны, очевидно подойдет и для финно-угорских изобразительных слов (по крайней мере тех из них, которые мы рассмотрели выше (1.1, 1.2)): «Ideophones are defined as marked words that depict sensory imagery» 40 [Dingemanse, 2012, p. 655]. Действительно, изобразительные слова финно-угорских языков заметно выделяются (marked) на фоне обычной лексики благодаря своим особенностям в плане формы. В плане содержания они скорее изображают (depict), а не описывают (describe) 41 чувственные впечатления (sensory imagery), в том числе звуковые, зрительные и т.д. (именно это обычно имеют в виду, когда говорят об «образной» семантике изобразительных слов (1.2)). Далее, говоря об изобразительных словах финно-угорских языков, будем называть их и д е о ф о н а м и. Существует некоторое количество работ, содержащих типологические обзоры по идеофонам: ср., например, [Samarin, 1965; 1971; Журковский, 1968; Diffloth, 1972; Childs, 1994; Kulemeka, 1995; Kilian-Hatz, 1999; Bartens, 2000а; IDEO, 2001; Watson, 2001; Güldemann, 2008; Dingemanse, 2012]. Однако финноугорский материал в этих работах почти не рассматривается. Отсюда актуальность еще одной нашей задачи — определить место финно-угорских языков среди языков с развитыми системами идеофонов (см. далее, а также Главу 2). Идеофоны считаются универсальной категорией и, по-видимому, в том или ином виде имеются почти во всех языках — в каких-то больше, в каких-то меньше [IDEO, 2001, p. 2–3]. Так, в некоторых языках Африки насчитывают по несколько тысяч идеофонов: например, в языке хауса 42 более 2000 [Журковский, 1972]. В коми-зырянском языке, как отмечал Д. В. Бубрих, идеофоны «насчитываются многими сотнями» [ГЛКЯ, 1949, с. 196]; при этом, по его же оценочному 40 «Идеофоны определяются как маркированные слова, изображающие чувственные впечатления» (перевод наш. — В.И.). 41 О различии между описанием (describe) и изображением (depict) см., например, [Clark, Gerrig, 1990], а также далее (1.6, 2.2). 42 Ха́уса — язык чадской семьи, распространен в Западной Африке. 36 суждению, «есть языки, где изобразительная стихия еще богаче» [Бубрих, 1949, с. 85]. По предположению Г. П. Мельникова [Мельников, 1969], количество идеофонов связано со строем языка: во флективных языках идеофонов заметно меньше, чем в агглютинативных (к числу которых относятся финно-угорские); см. об этом также [Хусаинов, 1990]. В самом деле, идеофоны не выделялись ни в классических индоевропейских 43, ни в славянских языках. Однако, возможно, причина здесь не в последнюю очередь заключается в давлении соответствующих лингвистических традиций. Возможно, правильнее говорить, морфологическим строем языка может быть связана ф о р м а что с бытования идеофонической лексики в языке. В финском языке имеется большое количество глаголов с идеофоническими корнями (основами), называемых дескриптивными (описательными) [Хакулинен, 1955]. При этом идеофоны в чистом виде (т.е. не оформленные морфологически) в финском языке употребляются редко [Mikone, 2001]. Вообще, в некоторых языках идеофонов в чистом виде почти нет, однако количество идеофонических корней может быть при этом весьма велико: они получают морфологическое оформление, характерное для разных частей речи, и рассматриваются в рамках соответствующих категорий. В таких случаях обычно говорят об и д е о ф о н и ч е с к и х с л о в а х 44, 43 Отметим при этом, что сведения о подражательных словах в классическом санскрите содержатся в грамматике Панини (около V века до н.э.) [Pāṇini, 1891–1898; Dingemanse, 2012]. Впрочем, лишь в сравнительно поздний период подражательные слова оказались признаны литературной нормой, ср.: «В эпоху классического санскрита запрещалось употреблять эти слова из-за их простонародного <…> характера. Звукоподражательные же глаголы были допущены в широкое употребление лишь в VII в. [н.э.]» [Чернышев, 1964, с. 255]. 44 Ср. Б. В. Журковский об идеофонах в бамана́ (< семья манде, Африка): «Идеофоны в бамана распределяются на следующие подклассы: идеофонические глаголы, идеофонические существительные, идеофонические прилагательные и идеофонические наречия. <…> Исходя из признаков нулевой морфологии и аномальной просодии, можно отнести «экспрессивные» [т.е. идеофонические. — Прим. В.И.] наречия в бамана к собственно идеофонам. С другой стороны, идеофонические глаголы, идеофонические существительные и идеофонические прилагательные 37 противопоставляя их и д е о ф о н а м в с т р о г о м с м ы с л е 45 [Bartens, 2000а, p. 25; Журковский, 1968, с. 14–16]. В качестве родовых мы будем использовать термины и д е о ф о н и ч е с к а я л е к с и к а или с л о в а и д е о ф о н и ч е с к о г о т и п а. С точки зрения морфологии среди слов идеофонического типа различаются следующие категории [Журинский, 1971, с. 252–253]: 1. Морфологически неоформленные знаки; 2. Морфологически оформленные знаки: 2А. Производные от неоформленных; 2Б. Непроизводные. Идеофоны в строгом смысле относятся к первой категории, идеофонические слова — ко второй. При этом производные от идеофонов глаголы и другие части речи относятся к 2А; непроизводные слова с идеофоническими корнями, как, например, финские дескриптивные глаголы, — к категории 2Б. Противопоставление идеофонов в строгом смысле и идеофонических слов ослаблено в языках со «слабой» морфологией. Например, английский язык богат словами идеофонического типа вроде shilly-shally (выражает колебания, неуверенность), pitter-patter ‘легкий стук’, helter-skelter ‘суматоха, неразбериха’ и т.п. При этом все они могут быть квалифицированы в рамках «традиционных» частей речи, ср. существительное: I heard a pitter-patter of rain ‘Я слышал стук дождя’; наречие: Her heart went pitter-patter ‘Ее сердце затрепетало’; глагол: She pitter-pattered along the hallway ‘Она простучала каблуками по коридору’. В большей части своих употреблений подобные слова будут иметь нулевое морфологическое оформление, но к идеофонам в строгом смысле их все равно не относят, говоря об идеофонических существительных, идеофонических наречиях, идеофонических глаголах и т.п. в бамана можно квалифицировать как и д е о ф о н и ч е с к и е с л о в а [разрядка наша. — В.И.]» [Журковский, 1989, с. 84–85]. 45 При необходимости подчеркнуть морфологическую неоформленность (т.е. отсутствие аффиксов) мы будем говорить также и д е о ф о н ы в ч и с т о м в и д е. 38 Отмечается, что идеофоны легко опознать в речи (identify), но трудно дать им определение (define) [Dingemanse, 2012]. В речи и тексте идеофоны опознаются по набору характеристик, таких как аномальность и вариативность звукового облика (1.4), относительное единообразие формы (1.5), непроизвольность связи звукового облика со значением (1.6) [Журинский, 1971]. Данные характеристики относительно универсальны, но в разных языках они имеют разную реализацию (реализация этих характеристик в финно-угорских языках рассматривается в Главе 2). Универсального (то есть подходящего для всех или по крайней мере для большинства языков) определения идеофонов не существует. Многие авторы при этом сходятся во мнении, что оно и не может быть найдено [Voeltz, Kilian-Hatz, 2001, p. 2; Tolskaya, 2012, p. 88]. Для каждого конкретного языка требуется свое определение идеофона, и такие определения могут достаточно сильно разниться между собой [Samarin, 1965, p. 117]. На практике принадлежность слова к классу идеофонов в конкретном языке определяется совокупностью признаков — фонологических, морфологических, синтаксических, семантических, — в каждом языке, вообще говоря, различных (см. Главу 2). При этом П. Ньюман замечает, что построить определение идеофонов в терминах синтаксиса невозможно, но используя фонетические и семантические основания, можно построить определение идеофонов как особого класса слов, применимое по крайней мере ко многим языкам Африки [Newman, 1968, p. 108]. 1.4. Периферийность, аномальность, экспрессивность Как отмечают В. М. Живов и Б. А. Успенский [Живов, Успенский, 1973] 46, противопоставление 46 центра и периферии есть универсальный принцип Далее в данном параграфе при обсуждении вопросов периферийности мы опираемся на эту работу. Периферийность (маргинальность) звукоизобразительных явлений в языке не только с лингвистических, но и с общенаучных и философских позиций также рассматривается в [Шляхова, 2003, 2004, 2005]. 39 организации языка; это находит отражение в описаниях: делая утверждение о структуре языка, лингвист всегда ориентируется на нормальную речевую деятельность и типичные элементы языка, отвлекаясь от маргинальных явлений. Например, формулируя законы звукового строя, лингвисты часто игнорируют отклонения в области заимствований или междометий: эти классы традиционно оказываются на периферии описаний. В то же время может не учитываться и специфика местоимений или императивов, без которых описание ни одного языка обойтись уже не может. При этом лингвисты, фиксируя случайные исключения из сформулированных правил, часто проходят мимо неслучайных, закономерных нарушений. П е р и ф е р и я в системе языка противопоставляется центру и определяется с и с т е м н о й а н о м а л ь н о с т ь ю: закономерности, характерные для центра, в периферийных зонах систематически нарушаются. При этом некоторые аномалии охватывают все или по крайней мере многие зоны периферии. То есть периферия не только находится в системном отношении к центру, но и сама по себе имеет системную организацию. Периферийные явления возникают в необычных речевых ситуациях и могут быть связаны с нестандартными способами речеобразования (пение, шепот, крик и т.п.), особенностями речи говорящего (ребенка, иностранца, носителя диалекта и т.п.), особенностями адресата (например, разговор с детьми или животными). В таких случаях говорят о п е р и ф е р и и р е ч и. С системной точки зрения больший интерес представляет п е р и ф е р и я я з ы к а, то есть элементы, систематически нарушающие характерные для языка в целом закономерности. К периферии языка относятся элементы, составляющие как бы «другую» [Шляхова, 2005], параллельную основной языковую систему; данная категорию также обозначается как в н е с и с т е м н а я периферия. К периферии языка также относятся элементы, выполняющие особые функции в процессе коммуникации: экспрессивные, т.е. ориентированные на говорящего (эмоциональная лексика), апеллятивные, т.е. ориентированные на адресата (вокативы, императивы и т.п.); данную категорию называют с и с т е м н о й периферией [Живов, Успенский, 1973]. 40 Если говорить о классах слов, то к периферии относят заимствования, междометия, подражания и т.п. Их периферийность определяется признаками аномальности, проявляющимися на разных языковых уровнях и характеризующими эти классы в целом, а не только отдельные их элементы. Аномальность — одна из тех характеристик, которые выделяют идеофоны на фоне других слов в разных языках, ср. [Журковский, 1968; Журинский, 1971; IDEO, 2001; Dingemanse, 2012] и нек. др. На фонетическом уровне аномальность может проявляться в наличии не характерных в целом для данного языка фонем, их вариантов или сочетаний. Так, для коми-зырянского языка в целом не характерны сочетания согласных в начале слова, но в идеофонах они возможны: ср. шпут ‘с пыхтением’, швач ‘хлоп’, бруз ‘бултых’ и др. [Бубрих, 1949, с. 89] (2.6). На грамматическом уровне идеофоны отличаются «нулевой» морфологией: обычно не присоединяют формообразующих аффиксов (о некоторых исключениях см. (2.3)). При этом идеофоны охотно вступают в словообразовательные связи, причем часто имеют уникальный набор аффиксов (2.3). Так, в языке бесермян для образования существительных от идеофонов используется суффикс -ы, более нигде не используемый, ср.: быгыр (выражает образ спиральных движений, например, клубящегося дыма) > быгыр-ы ‘спиралевидный шов’; в мокшанском используется суффикс -ф 47, ср.: мокш.ц. чатор (подражание треску) > чатор-ф ‘треск’ [ПМА]. Дескриптивные (т.е. идеофонические) глаголы финского языка оформляются обычными для финского глагола показателями, при этом некоторые из них в 3 л. ед. ч. презенса имеют параллельную форму с суффиксом -aja-/-äjä-. Л. Хакулинен полагает, что она происходит из восточных диалектов, вошла в финский язык под влиянием «Калевалы» и имеет дополнительный «поэтический» оттенок [Хакулинен, 1955, с. 19]. Интересная аномалия идеофонов и некоторых других периферийных групп заключается в нестабильности, «размытости» звукового облика [Журинский, 1971, 47 Суффикс, возможно омонимичный, используется для образования результативных форм от глаголов [ПМА]. Подробнее о мокшанском результативе см. [Козлов, 2016]. 41 с. 248–250]. В обычных словах значение закреплено за определенной звуковой оболочкой, и близкие по звучанию слова, как правило, не имеют ничего общего в значении. Идеофонам же свойственно образовывать «паронимические кластеры» [Рожанский, 2011, с. 112–113] — группы, слова в которых близки одновременно и по звучанию, и по значению. Это свойство обеспечивается возможностью ряда регулярных преобразований, таких как мена (дивергенция, альтернация) звуков в корне, метатеза анлаута и ауслаута корня, наращение различных «исходов» и др., см. подробнее (2.4). Ср., например, существующие варианты эст. koperdama ‘шарить, ощупывать’: kaperdama, köperdama, kooberdama, koomerdama, koperdama, poperdama, pökerdämä, tokerdama, tökerdama, toterdama, tuterdama, mükerdama [Mikone, 2001, p. 225]. Говоря об аномальности идеофонов, необходимо иметь в виду следующие соображения [Журинский, 1971, с. 241]. 1. Аномальность любых периферийных единиц, в том числе идеофонов, проявляется в отношении к центру к о н к р е т н о г о языка. Это означает, что а) идеофоны в разных языках характеризуются разными аномалиями; б) явление, аномальное для одного языка, в другом языке может не являться аномалией [Dingemanse, 2012]; в) степень аномальности идеофонов в разных языках различна. Таким образом, признак аномальности выделяет идеофоны в разных языках с разной четкостью. Так, аномальность фонологической структуры идеофона ярче проявляется в языках с более строгими ограничениями на структуру слова и слога. 2. Аномальность периферии (в частности, идеофонов) нужно понимать не как редкость в данном языке соответствующих явлений, а как инаковость, отличность от явлений, характеризующих центр данного языка. При этом сами периферийные элементы совершенно не обязательно редки: те же идеофоны могут быть довольно многочисленны в языке и к тому же широко употребительны в речи. 3. Аномальность идеофонов служит для выделения и опознания (identify) их среди обычных слов: таким образом говорящий дает адресату сигнал о том, что предмет речи характеризуется не описательно (describe), а (звуко)изобразительно 42 (depict) (1.6) и экспрессивно (см. далее) [Dingemanse, 2012]. При этом аномальными в языке могут быть не только идеофоны, но и другие слова. В. М. Живов и Б. А. Успенский относят к периферии языка явления, связанные с особой ориентацией на участников коммуникации: экспрессивные — с ориентацией на говорящего, апеллятивные — с ориентацией на слушающего. К апеллятивам относятся императивы, вокативы, вопросительные слова и формы, а также междометия волеизъявления и этикета (1.9.3). К экспрессивным элементам относятся эмоционально-оценочная лексика, междометия сферы эмоций (1.9.3), а также идеофоны (ср. анализ примеров в (1.1)) [Живов, Успенский, 1973]. Экспрессивная функция традиционно включается в число функций языка 48. Как отмечал Ж. Вандриес, «во всякой речи нужно различать то, что нам дает анализ представлений, и то, что говорящий в нее вносит своего: элемент логический и элемент аффективный» [Вандриес, 1937, с. 135]. А. А. Зализняк описывает экспрессивность как «передачу некоторых дополнительных смыслов, помимо основного содержания высказывания, прежде всего передачу некоторой информации о самом говорящем» [Зализняк, 2012, с. 650]. По наблюдениям А. А. Зализняка, экспрессивность в речи направлена на повышение или понижение престижа говорящего, даже в тех случаях, когда в речи выражается отношение к упоминаемым предметам. Говорящий выражает экспрессивность посредством выбора предназначенных для этого средств: маркированной просодии (как фразовой, так и словесной — ср. нестандартное место ударения), особых форм слов или морфем, эмоциональнооценочной лексики, а также с помощью междометий, звуковых жестов и средств невербальной коммуникации (мимики, жестов и др.). Мы будем понимать э к с п р е с с и в н о с т ь как выражение говорящим э м о ц и о н а л ь н о й о ц е н к и упоминаемых явлений (предметов или ситуаций). Эмоциональная оценка связана с личным отношением говорящего к явлению по 48 Эмоциональная функция языка — «быть одним из средств выражения чувств и эмоций» [Слюсарева, 2002, с. 564]. 43 шкале хорошо — плохо, ожидаемо — неожиданно, правильно — неправильно, приемлемо — неприемлемо, приятно — неприятно и т.д. Эмоциональная оценка противопоставлена и н т е л л е к т у а л ь н о й о ц е н к е: ср. высказывания Дом очень большой и Просто громаднейший домина! В первом случае говорящий дает оценку предмету по шкале размера, используя свой опыт и знания о мире, не выражая при этом никакого отношения к данному факту, не сигнализируя об испытываемых по этому поводу чувствах или эмоциях. Иными словами, говорящий выражает интеллектуальную оценку. Во втором случае говорящий также оценивает предмет с точки зрения размера («элемент логический» здесь тот же), но при этом дополнительно выражает собственное отношение, сигнализирует, что испытывает чувства и эмоции. Иными словами, говорящий дает эмоциональную оценку, для выражения которой используются экспрессивные средства: интонация, порядок слов, аффиксы -ейш-, -ин-а, выбор слова громадный вместо большой. Средства выражения экспрессивности различны в разных языках. Например, русский язык богат суффиксами субъективной оценки [Зализняк, 2012], тогда как в пермских языках таковые практически отсутствуют или употребляются очень редко. Употребление идеофонов вместо обычных, нейтральных слов — один из способов выражения экспрессивности в указанном выше смысле. Яркие, а подчас аномальные особенности идеофонов служат маркером их экспрессивности, дают понять, что говорящий не только характеризует явление, но и выражает свое эмоциональное отношение. Ряд аномалий имеет иконическое или символическое значение, а иногда и происхождение (1.6). Экспрессивность — важнейшая характеристика идеофонов, отличающая их от обычных (неэкспрессивных) слов, выражающих сходные понятия. Некоторые авторы включают идеофоны в «экспрессивный словарь» языка, противопоставляя его нейтральному словарю [Mithun, 1982; Mikone, 2001]. При этом, с одной стороны, в «экспрессивный словарь» языка могут входить и другие группы лексики; с другой стороны, не только идеофоны характеризуются 44 признаком аномальности 49. Вследствие этого важно далее проанализировать и другие категориальные характеристики, чтобы понять, какие из них выделяют идеофоны на фоне прочих аномальных и экспрессивных слов. 1.5. Относительное единообразие формы идеофонов Если на фоне обычных слов идеофоны выделяются своей экспрессивностью и аномальностью, то от других аномальных слов они отличаются относительным единообразием своей формы. Идеофоны строятся по нескольким определенным моделям, что облегчает «узнавание» их в потоке речи. Например, Н. И. Ашмарин выделяет для чувашского языка более ста таких моделей [Ашмарин, 1928], однако обычно выделяют 5–10 более общих CV-моделей: ср. модели, выделенные Ф. И. Рожанским для редуплицированных идеофонов в марийском [Рожанский, 2002], хакасском [Рожанский, 2011] и коми-зырянском языках [Рожанский, 2015]. Так, например, идеофон мар.л. йылт-йолт ‘сверкая, мерцая’ соответствует модели CVCC-CVCC с меной гласного ы ~ о [Рожанский, 2002]. На основании признаков аномальности и относительного единообразия формы А. Н. Журинский предложил следующую классификацию языковых единиц [Журинский, 1971, с. 243]. 1. Относительно 2. Относительно А. Обычная структура Б. Аномальная структура 49 единообразные разнообразные А1 А2 Б1 Б2 Что касается соотношения между аномальность и экспрессивностью, уточним, что аномальными могут быть не только экспрессивные, но и, например, другие периферийные элементы (в т.ч. заимствования, имена собственные); при этом экспрессивные элементы почти всегда в той или иной степени аномальны. 45 Обычные слова относятся к классам А1 или А2, в зависимости от строгости ограничений, накладываемых языком на структуру слова. Идеофоны относятся в основном к классу Б1; в тех языках где признак аномальности выделяет идеофоны менее четко, некоторая их часть может относится к классу А1. Такие близкие к идеофонам аномальные группы, как звукоподражания (особенно в тех языка, где идеофонов нет) и междометия, относятся в основном к классу Б2, хотя некоторые из них могут относиться к Б1: ср. русские «серии» междометий на -й (ой, ай, уй и т.п.) и на -х (ох, ах, ух и т.п.), см. подробнее (1.9.3). Признак относительного единообразия формы позволяет легче опознавать идеофоны в тех языках, где отсутствуют строгие ограничения на структуру слова и слога. В финно-угорских языках эти ограничения относительно сильны, так что идеофонические корни иногда неотличимы от обычных. Идентификация в таких случаях возможна благодаря приметам, связанным с «внутренней морфологией» идеофонов (2.4), к числу которых принадлежит «размытость» звукового облика, характерные «исходы» идеофонов, редупликация и нек. др. 1.6. Мотивированность и звуковой символизм Как известно, Ф. де Соссюр утвердил в науке принцип произвольности (немотивированности) языкового знака 50, ставший для лингвистов практически 50 Формулировка принципа такова: «Связь, соединяющая означающее с означаемым, произвольна; поскольку под знаком мы понимаем целое, возникающее в результате ассоциации некоторого означающего с некоторым означаемым, то эту же мысль можно выразить проще: языковой знак произволен», то есть «означающее немотивировано <…> по отношению к данному означаемому, с которым у него нет в действительности никакой естественной связи» [Соссюр, 1977, с. 100–101]. Важное уточнение сформулировал впоследствии Э. Бенвенист, заметив, что, говоря о произвольности языкового знака, то есть о произвольности связи между означаемым и означающим, Соссюр неявно вводит в рассмотрение третью сущность — явление реального мира, на которое указывает этот знак. Уточнение Э. Бенвениста касается внутренней связи: «Связь между означаемым и означающим не произвольна; напротив, она необходима» 46 аксиомой. При этом сам Соссюр предостерегал нас от абсолютного понимания принципа произвольности, допускал существование мотивированных знаков 51 и даже считал, что «все, относящееся к языку как к системе, требует рассмотрения именно <…> с точки зрения ограничения произвольности языкового знака. Это наилучшая основа исследования» [Соссюр, 1977, с. 165]. Однако идеофоны и некоторые близкие группы, как кажется, нарушают принцип произвольности. Уже Соссюр указывал звукоподражания и междометия как пример отступления от произвольности. При этом в полном соответствии с принципом отбора материала для лингвистических описаний, приведенным выше (1.4), сам Соссюр объявил эти явления периферийными и не заслуживающими серьезного внимания 52. Тем не менее исследования показывают, что подражания широко употребительны, имеют высокую словообразовательную продуктивность, могут развивать различные значения вплоть до абстрактных и т.д. [Воронин, 1999]. Явления, связанные с непроизвольностью, мотивированностью связи между звуковым обликом слова и полагаемыми в основу номинации признаками денотата (м о т и в а м и), называются з в у к о в ы м с и м в о л и з м о м (sound symbolism) или з в у к о и з о б р а з и т е л ь н о с т ь ю [Воронин, 1982; Левицкий, 2009; Hinton et al., 2004]. [Бенвенист, 1974, с. 92]. Что касается внешней связи, то, по мнению Бенвениста, вопрос о возможности мотивированности может быть решен только принятием той или другой точки зрения. 51 Ср.: «Основной принцип произвольности знака не препятствует различать в каждом языке то, что в корне произвольно, то есть немотивировано, от того, что произвольно лишь относительно. Только часть знаков является абсолютно произвольной; у других же знаков обнаруживаются признаки, позволяющие отнести их к произвольным в различной степени: знак может быть относительно мотивированным» [Соссюр, 1977, с. 163]. 52 Ср.: «Звукоподражания не являются органическими элементами в системе языка. Число их к тому же гораздо ограниченней, чем обычно полагают» [Соссюр, 1977, с. 102]. Впрочем, уже ученик Соссюра Ш. Балли отмечал ошибочность такой оценки [Балли, 1955, с. 146]. 47 Лингвисты, с университетской скамьи усвоившие принцип Соссюра, обычно с осторожностью говорят о звуковом символизме в идеофонах, выбирая предельно аккуратные формулировки, например: «Входящие в состав идеофона фонетические сегменты интерпретируются с семантической точки зрения» [Рожанский, 2015, с. 497]. Тем не менее в данный момент общепризнано, что идеофоны изображают (depict) в звуке (т.е. являются звукоизображениями) различные образы, связанные с ощущениями (sensory imagery), в т.ч. незвуковые [Dingemanse, 2012]. Возникает вопрос, каким образом устанавливается связь между звуковым обликом слова и незвуковым образом. Дело в том, что в основе звукового символизма могут лежать разные явления, прежде всего такие как звукоподражание, кинемика и синестезия. Звукоподражание 53, или imitative sound symbolism в терминах [Hinton et al., 2004], — это воспроизведение фонетическими средствами данного языка различных звучаний внешнего мира [Воронин, 1982]; возникающие в результате единицы называются акустическими ономатопами [Шляхова, 1991, 2003]. Кинемика, или corporeal sound symbolism в терминах [Hinton et al., 2004], — это совокупность непроизвольных движений мышц, сопровождающих ощущения, эмоции, физиологические процессы [Воронин, 1982]. Для воспроизведения таких явлений выбираются фонетические средства, при артикуляции которых движения речевых органов сходны с соответствующими непроизвольными движениями мышц (кинемами). Кинемы, сопровождающие физиологические процессы, такие как кашель, хрип, рвота и т.п., совмещают двигательный (артикуляторный) компонент как основной и звуковой (акустический) компонент как дополнительный [Воронин, 1982]. Единицы, возникающие в результате воспроизведения соответствующих движений и звуков, называются артикуляторными ономатопами [Шляхова, 1991, 2003] 54. Ср. удм. бес. кыз-, мар.г. кахыр- [ПМА], рус. кхе-кхе, передающие звуки 53 Звукоподражание — многозначный термин. О некторых его употреблениях речь пойдет далее (1.9.2). 54 Ср: «Артикуляторные ономатопы номинируют звуковые процессы, происходящие в 48 кашля и содержащие заднеязычные согласные, артикуляция которых сходна с положением соответствующих органов при кашле. Данное явление называют иногда «внутренним» звукоизображением 55 [Газов-Гинзберг, 1965]. С. С. Шляхова [Шляхова, 1991] отделяет от артикуляторных и выделяет в отдельную категорию речевые ономатопы — воспроизведение фонетическими средствами звучаний, характеризующих процесс речи (ср. бубнить, бормотать и т.п.). По-видимому, в случае речевых ономатопов, ведущую роль в выборе фонетических средств может играть как артикуляторный, так и акустический компонент; особого рассмотрения в этом смысле могут требовать и подражания «голосам» животных. Эти вопросы остаются за рамками нашей работы. Кинемы могут не иметь звукового (акустического) сопровождения. В этом случае единственным фактором, способным определить выбор фонетических средств, является артикуляторный компонент. Однако поскольку соответствующие явления не связаны ни с какими звучаниями, возникающие в результате единицы уже не называют ономатопами. К этой категории относятся мимические кинемы и воспроизводящие их слова, например, изображения улыбки [Воронин, 1982], ср. эрз.ш. низыль-, мокш.ц. мызыл-, удм. бес. мынь- [ПМА], в той или иной степени заставляющие растянуть губы в подобии улыбки (как англ. cheese, которое принято произносить при фотографировании). Более сложны для анализа «внешние» кинемы — мимические подражания «внешним» неакустическим объектам, их формам, размерам, движениям [Воронин, 1982, с. 76–77]. Ср. идеофон языка семаи 56 gepgwep, при произнесении которого полостях носа, рта и горла человека: рефлекторные (сопровождающие те или иные ощущения) и “выразительные” (сопровождающие эмоции) движения» [Шляхова, 2003, с. 57]. 55 На принципиальное (с точки зрения языка) различие между звуками внешнего мира и «органическими» звуками человека обратил внимание еще К. С. Аксаков в «Опыте русской грамматики»: «В природе видим мы два рода звука: внешний и внутренний, неорганический и органический, другими словами: стук и голос» [Аксаков, 1860, с. 8]. Слово «органический», на наш взгляд, является уместным переводом для «corporeal» из [Hinton et al., 2004]. 56 Семаи — мон-кхмерский язык, Малайзия. 49 рот открывается и закрывается — так же, как раковина моллюска, открывание и закрывание которой он изображает [Diffloth, 1972, p. 444]. Синестезия, или synesthetic sound symbolism в терминах [Hinton et al., 2004], — «феномен восприятия, состоящий в том, что впечатление, соответствующее данному раздражителю и специфическое для данного органа чувств, сопровождается другим, дополнительным ощущением или образом, часто характерным для другой модальности» [Воронин, 2002б, с. 166] 57. Существование связей между впечатлениями, поступающими от разных органов чувств, позволяет через звуки речи выражать впечатления от зрительных, тактильных, двигательных и прочих ощущений. Этот вид звукового символизма с лингвистической точки зрения изучен меньше других. Все перечисленные явления относятся к первичной мотивированности. В отличие от примарно (т.е. по происхождению) мотивированных слов, вторично мотивированные слова — это слова, в некоторый момент переосмысленные как мотивированные. Возможность существования вторичного звукового символизма (conventional sound symbolism в терминологии [Hinton et al., 2004]) предполагает, что звукосимволическими могут быть и слова, не имеющие звукосимволического п р о и с х о ж д е н и я. Например, такие слова, как хлябь, барбос, звякать, могут восприниматься как звукосимволические, при этом по происхождению таковыми не являясь. Переосмысление слова как звукосимволического может происходить не только потому, что оно, по меткому выражению Соссюра, «может поразить ухо суггестивностью своего звучания» [Соссюр, 1977, с. 102], но также и вследствие структурной или семантической близости к словам какого-либо звукосимволического класса (1.7). Разные явления, лежащие в основе мотивации, а также и их совмещение, устанавливают разные типы мотивированной связи между звуковым обликом слова и изображаемым явлением (такую связь еще называют и к о н и ч н о с т ь ю, 57 Различиями в понимании синестезии, имеющими место в работах С. В. Воронина и в [Hinton et al., 2004], мы в данном случае считаем возможным пренебречь. 50 англ. iconicity). Еще В. фон Гумбольдт, говоря о мотивированности, указывал три «способа обозначения понятий», то есть, другими словами, три типа иконичности [Гумбольдт, 2000, с. 93–94]. Данные идеи Гумбольдта (независимо или в результате опосредованного влияния) отражаются и в современных работах, ср., например, [Dingemanse, 2011, p. 163–188]. Первый тип по Гумбольдту, непосредственное подражание (imagic iconicity в терминах [Dingemanse, 2011]), связан только с ономатопеей, звукоизображением звучащих явлений. Только в этом случае можно говорить о материальном сходстве (непосредственной близости звукового облика слова к изображаемому звучанию), но при этом все же не о копировании: «звук, издаваемый предметом, имитируется в слове настолько, насколько членораздельные звуки в состоянии передать нечленораздельные» [Гумбольдт, 2000, с. 93]. Однако мотивированность не сводится к данному простейшему типу. Второй тип по Гумбольдту не предполагает материального сходства: «этот способ избирает звуки, которые отчасти сами по себе, отчасти в сравнении с другими звуками рождают для слуха образ, подобный тому, который возникает <…> под впечатлением от предмета» [Гумбольдт, 2000, с. 93]. В качестве простейшего примера можно привести передачу образа дрожания словами с вибрантом р. Для этого типа (Gestalt iconicity в терминах [Dingemanse, 2011]) характерно структурное подобие: отношение между элементами формы слова подобно отношению между элементами структуры изображаемого явления. Структурное подобие проявляется, например, в редуплицированных идеофонах (2.5), где посредством повторов на уровне формы передается повторяемость явления. Третий тип по Гумбольдту «строится на сходстве звуков в соответствии с родством обозначаемых понятий. Словам со сходными значениями присуще также сходство звуков, но при этом <…> не принимается во внимание присущий самим этим звукам характер» [Гумбольдт, 2000, с. 94]. Как и предыдущий, данный тип (relative iconicity в терминах [Dingemanse, 2011]) строится на структурном подобии: отношение между формами переносится на отношение между 51 значениями. Однако в данном случае речь идет об отношении между несколькими формами, подобном отношению между несколькими значениями. Например, идеофоны языка сиву 58 kpɛnɛnɛ ‘высокий, пронзительный голос’ и wɔrɔro ‘низкий, хриплый голос’ проявляют иконичность не сами по себе, а относительно друг друга: отношение между передним гласным /ɛ/ и задним гласным /ɔ/ подобно отношению между изображаемыми явлениями, схематически — /ɛ/ : /ɔ/ ~ высокий голос : низкий голос [Dingemanse, 2011, p. 170]. Данный тип проявляется в паронимических кластерах, объединяющих идеофоны, близкие и по звучанию, и по значению (1.4): отношение между формами здесь может коррелировать с отношением между значениями. Так, разные гласные в корне обычно связаны с высотой передаваемого звучания (2.4). Представленные типы мотивации не являются взаимоисключающими и могут сочетаться между собой. В целом в языке «чистые» знаки того или иного типа встречаются редко. Как полагал Ч. Пирс, мы употребляем смесь различных типов знаков и не можем обойтись без каждого из этих типов [Пирс, 2009, с. 94]. В звукосимволическом слове мы можем увидеть признаки разных типов мотивации вместе с элементами произвольности. Любые слова, имеющие звукосимволический характер, мы будем называть и з о б р а з и т е л ь н ы м и, а совокупность таких слов — и з о б р а з и т е л ь н о й л е к с и к о й. Термин «изобразительный» мы выбираем в соответствии с традицией финно-угроведения (1.2), а также вслед за С. В. Ворониным 59 [Воронин, 1982]. Идеофоны, таким образом, являются одним из подклассов изобразительной лексики наряду с междометиями, звукоподражаниями и некоторыми другими группами (1.9). В нашей работе мы не ставим задачу исследовать идеофоны с точки зрения звукового символизма, однако их звукосимволическую природу следует учитывать 58 Сиву (Siwu) — язык семьи ква нигеро-конголезской макросемьи, Гана. 59 С. В. Воронин использует термин з в у к о и з о б р а з и т е л ь н ы й; мы в данном случае считаем возможным пренебречь различиями и понимаем эти термины как синонимы. 52 в любых исследованиях. С мотивированностью идеофонов связаны «размытость» их звукового облика и паронимически кластерная организация (1.4): близость форм при близости значений объясняется непроизвольностью связи между значением и формой в идеофонах. А относительное единообразие (1.5), «шаблонность» формы позволяет строить новые идеофоны на базе существующих соотношений форм и значений, чем обеспечивается продуктивность идеофонической системы. 1.7. Пополнение изобразительной лексики незвукосимволическими словами В составе разных классов изобразительных слов, в том числе идеофонов, обнаруживаются слова с прослеживающейся незвукосимволической этимологией. Можно сказать, что изобразительная лексика имеет свойство «в процессе изменения языка затягивать в себя слова, ранее к ним не принадлежавшие» [Дыбо, 2004, с. 69]. Например, рус. звяк воспринимается в одном ряду со звукоподражаниями типа дзынь, бац и т.п. В действительности, однако, слова звяк и звякать являются однокоренными со словами звук, звенеть, звон и связаны с ними регулярным для славянских языков чередованием, восходящим к индоевропейскому аблауту звукоподражательного [Дыбо, 2004]; происхождения следовательно, исключена для них возможность вплоть до праиндоевропейского уровня. А. В. Дыбо справедливо утверждает, что «особенно хорошо поддаются затягиванию в имитативные [т.е. изобразительные. — Прим. В.И.] группы слова, вновь попадающие в язык, то есть заимствования» [Дыбо, 2004, с. 69]. В качестве примера приводится прамонгольская основа *balčir- (раннее заимствование из тюркск. *baltyr- ‘икра ноги, мышцы конечностей’). В большинстве монгольских языков первоначальное значение стирается, так как глагол от этой основы *balčiji- встраивается в группу изобразительных глаголов типа *balta-ji-, *balda-ji-, *balqa-ji-, *balba-ji- ‘быть толстым, неуклюжим’ и под. Благодаря фонетическому и определенному семантическому сходству оказалась возможна контаминация *balči-ji- с этой группой квазисинонимичных изобразительных глаголов, вследствие 53 чего, в частности, в монгольских языках появился изобразительный корень bal- с семантикой ‘толстый, широкий, круглый’. Далее, в таком виде он заимствуется в якутский язык, где получает характерное для изобразительных слов оформление [Дыбо, 2004]. В. Ярва приводит подобные примеры из финского языка [Jarva, 2001]. Так, финские диалектные слова kalkkala, kalkkalo ‘колокол, бубенчик’ заимствованы из древнерусского колоколъ < *kolkolъ, но под влиянием изобразительных слов вида k-lk- с различными огласовками (мена гласных: kalkkaista, kilkkaista, kolkkaista) переосмысляются как изобразительные слова 60 и начинают существовать по новым законам: в частности, «размывается» их звуковой облик (1.4). Вследствие дистантной диссимиляции возникают варианты kalkkana, kalkkara, kalkkaro с тем же значением. В результате дивергенции гласных kalkkaro переходит в kilkkaro ‘колокольчик’. И диссимиляция, и дивергенция характерны для изобразительных слов в финском языке. Наконец, под влиянием изобразительных слов вида k-k-r- (kakare, kikare, kokare и др.) с общим значением ‘небольшие округлые объекты’ происходит сдвиг в семантике, вследствие чего в финских диалектах появляется самостоятельный ряд изобразительных слов вида k-lk-r- с возможными значениями ‘колокольчик, бубенчик; скрученный пучок шерсти или волос; круглый кусок льда, грязи или навоза’ и т.д. Еще один пример: фин. tytinä ‘холодец, студень’ из рус. студень. В финском языке существует множество изобразительных глаголов вида CVCis-ta, которым соответствуют существительные CVCina, ср. hutina — hytinä, tutina — tytinä (мена гласных u ~ y), общее значение — ‘тряска, дрожь’. Русскому студень регулярно соответствует финское tyyteni, однако под влиянием ряда изобразительных слов указанного вида, вследствие фонетической близости и благоприятных условий с точки зрения семантики tyyteni меняется на tytinä. Следующее суждение носителя 60 Интересно, что само слово колокол имеет, возможно, звукоподражательные корни (хотя и очень глубокие): соотносится с др.-инд. kаlаkаlаs ‘беспорядочные крики, шум’ [Фасмер, 1986– 1987]. 54 финского языка демонстрирует результат переосмысления: Sitä sanotaan tytinäksi vissiin sitä vasten kun se tytisee ‘Я думаю, он [студень] называется tytinä, поскольку он дрожит (tytisee)’ [Jarva, 2001, p. 118]. Хотя заимствования сами по себе относятся к явлениям периферии [Живов, Успенский, 1973], а следовательно, характеризуются аномалиями, при сближении с изобразительными словами они приобретают черты аномальности, характерные именно для соответствующих групп изобразительной лексики. В данной работе мы не исследуем это свойство. Для нас важно, что среди изобразительных слов могут быть слова незвукосимволического происхождения, которые «затягиваются» туда по определенным причинам. Из этого, в частности, следует, что нам вовсе не обязательно д о к а з ы в а т ь з в у к о с и м в о л и ч е с к о е п р о и с х о ж д е н и е слова, чтобы причислять его к изобразительным. Достаточно показать его принадлежность изобразительной системе данного языка (например, классу идеофонов), а это не требует этимологических изысканий. 1.8. Денатурализация звукосимволических слов Если одни слова могут по тем или иным причинам «затягиваться» в число изобразительных, то другие, наоборот, вследствие каких-либо изменений могут терять статус изобразительного слова. По поводу звукоподражаний еще Соссюр отмечал, что, «войдя в язык, они в большей или меньшей степени попадают под действие фонетической, морфологической и всякой иной эволюции, которой подвергаются и все остальные слова» [Соссюр, 1977, с. 102]. А. А. Реформатский выделял несколько этапов в процессе развития звукоподражаний в языке: «Внеязыковые явления могут появляться в речевом поведении человека как неканоничные звукоподражания, а затем <…> получают доступ и прием в язык, а потом и полные языковые права, хотя и могут нести на себе печать неканоничности» [Реформатский, 1966, с. 107]. Сказанное равно относится к ономатопам любого типа (1.6) и может быть распространено на звукосимволические слова любой природы (1.9). 55 Первый этап — фонологизация — это прохождение звукоподражания через «фонологическое сито» [Трубецкой, 1960]. Это переход от «диффузного» [Щерба, 1974], «бесфонемного» [Газов-Гинзберг, 1965], «нечленораздельного» [Шаронов, 2009] звукового комплекса к фонемному, членораздельному. Второй этап — это первичная грамматикализация: фонемный комплекс начинает употребляться в предложении в качестве «аморфного» (не имеющего морфологической структуры и не способного присоединять морфемы) слова. На третьем этапе появляются грамматические признаки и «положительные» (выраженные) морфологические форманты. Примерно одновременно с А. А. Реформатским очень похожую схему предложил А. М. Газов-Гинзберг [Газов-Гинзберг, 1965, с. 27–29]. В качестве примера А. А. Реформатский приводит крик тетерева, который в своём нечленораздельном виде передаётся примерно как [чуфш] (в таком виде он используется охотниками). Пройдя сквозь «фонологическое сито», этот звуковой комплекс приобретает фонемную структуру: чуфыш — «название» тетеревиного возгласа. Далее возникает возможность употребления в составе предложения в аморфном виде: Из кустов послышалось призывное чуфыш. Наконец, происходит переход от аморфной единицы к корневой морфеме, ср. чуфыкать, чуфыканье [Реформатский, 1966]. При более подробном анализе могут быть выделены дополнительные или промежуточные этапы. Так, в качестве четвертого этапа можно указать развитие переносных значений (а как следствие, изменение и грамматических свойств): ср. ахнуть (кого-либо по голове), ухнуть (в яму), шикать (не о лебедях, а о зрителях в театре). На промежуточном этапе морфологические форманты присоединяются к еще не фонологизированным звуковым комплексам: ср. γ͂-ыкать или гм-кать (то есть хмыкать), ʁ-ыкать (о картавом произношении) и т.п. [Реформатский, 1966]. Эти идеи получили определенное развитие в последующих работах [Воронин, 1982; Шляхова, 2003; Шаронов, 2009; Флаксман, 2015, 2016; Flaksman, 2020]. Соответствующий процесс исследовался также зарубежными авторами [Kakehi, 1983; Anderson, 1988]. 56 Поскольку подражание проходит путь от максимально натуралистичного изображения явления к конвенционализованному знаку, этот процесс называют д е н а т у р а л и з а ц и е й (или к о н в е н ц и о н а л и з а ц и е й, или д е и к о н и з а ц и е й) языкового знака. Вслед за С. В. Ворониным [Воронин, 1982] мы называем данный процесс денатурализацией. М. А. Флаксман выделяет несколько стадий денатурализации 61 [Флаксман, 2016, с. 23–24], прохождение через которые сопровождается потерей фонетических аномалий, действием регулярных фонетических изменений и утратой первоначальной семантики. Всё это способствует разрушению непроизвольной связи звукового облика слова с его значением. Например, башкирские звукоизображения удара с анлаутным свистящим первоначально имели в анлауте аффрикату, ср. башк. сап (подражание шлепку) < *čap (то же) [Лапкина, 1979, с. 17]. Типологически в анлауте звукоизображений ударов распространены взрывные и аффрикаты [Воронин, 1982]: ср., например, тат. чап-, чаб- (о звуках шлепка), удм. бес. чапкыны ‘шлепнуть, дать пощечину’, эрз. цяпамс ‘хлопать в ладоши’, мокш.ц. тяпамс ‘то же’ [ПМА]. Ср. также удм. бес. тяп-тяп (детское слово, означающее ‘париться в бане’ < звуки шлепка веником или по воде) и башк. сяп-сяп (то же) [ПМА]. По-видимому, то же изменение коснулось эрз.ш. сятур (передает треск) при эрз. цятор, мокш. цятор, чатор, мар.г. цодыр, мар.л. чодыр (то же) [ПМА], ср. также башк. сытыр (то же). Таким образом, фонетическое изменение — переход аффрикаты в свистящий — ослабило связь звукового облика слова с его значением. Идеофоны, изначально передающие звучания, могут развивать незвуковые значения, в отдельных случая теряя первоначальную семантику. Так, изображения ударов и серий ударов развивают значения ‘дробно’, ‘быстро, наскоро’, ‘плохо, некачественно’ и т.п., см. подробнее (3.2) а также (3.3). 61 М. А. Флаксман использует термин д е и к о н и з а ц и я — «это процесс постепенной утраты иконической связи между фонетическим обликом звукоизобразительного слова и его денотатом в ходе языковой эволюции» [Флаксман, 2016, с. 23]. 57 Таким образом, с одной стороны, обычные слова могут приобретать черты аномальности, сближаясь с изобразительными словами (1.7). С другой стороны, аномальность звукосимволических слов при интеграции в систему языка, напротив, ослабевает (ср. [чуфш] > … > чуфыкать). Эти процессы в определенном смысле противоположны. 1.9. Идеофоны в системе изобразительной лексики 1.9.1. Идеофоны и «смежные» классы Н. И. Ашмарин, исследовавший подражательные слова («мимемы») в языках Среднего Поволжья (финно-угорских и тюркских), трактовал это понятие очень широко и включал в него следующие категории: 1) звукоподражания; 2) подражания явлениям движения, а также световым явлениям; 3) подражания звуковым явлениям, источником которых являются части речевого аппарата человека (отпечаточные слова); 4) подражания незвуковым явлениям, имеющим место в человеческом организме; 5) детские слова отпечаточного типа [Ашмарин, 1925]. Как справедливо отмечает Ф. И. Рожанский, «идеофоны — это значительно более узкий, чем мимемы [у Н. И. Ашмарина. — Прим. В.И.], класс слов» [Рожанский, 2011, с. 110–111]. Существуют ли все-таки основания для более широкого подхода, или такое совмещение — всего лишь следствие «наивного» понимания соответствующих явлений? Как было показано выше (1.2), во многих описаниях финно-угорских языков изобразительные (или подражательные) слова сближаются с междометиями и наречиями. Даже в тех случаях, когда подражательные слова выделены в отдельный класс [СМЯ, 1961], они все равно понимаются шире, чем идеофоны. Сближение с наречиями обосновано грамматическими характеристиками, а значит и различия следует искать в области грамматики (см., например, [Шибанов, 2010, 2017а]). Здесь же мы рассмотрим вопрос о соотношении идеофонов с такими 58 классами слов, как звукоподражания, междометия, детские слова, подзывы для животных. С этими классами идеофоны чаще всего сближаются или смешиваются в описаниях, однако природа этой близости обычно не рассматривается. 1.9.2. Идеофоны и звукоподражания В описаниях марийского языка подражательные слова обычно выделяются в отдельный класс [СМЯ, 1961; Саваткова, 2002]. При этом данный класс содержит не только идеофоны. Так, подражания звукам в (32–33) не удовлетворяют признаку относительного единообразия формы (1.5), не входят в паронимические кластеры (1.4), не способны вступать в словообразовательные связи (см. подробнее (2.3)), а значит, будучи звукоподражаниями, не являются при этом идеофонами. МАРИЙСКИЙ ЛУГОВОЙ [СМЯ, 1961, с. 308, 311] (32) кенета тр-р-р кӱчык очередь мӱгыралт-ен колт-а внезапно тр-р-р короткий очередь гудеть-CVB послать-NPST.3SG Вдруг тр-р-р застрочит короткая очередь из автомата. (33) ӱ-ӱ-ӱ! паровоз мӱгыралт-ен колт-а у-у-у паровоз гудеть-CVB послать-NPST.3SG У-у-у! Загудел паровоз. Вопрос о соотношении звукоподражаний с другими классами осложняется тем, что термины «звукоподражание», «звукоподражательный» употребляются в нескольких различных, хотя и связанных между собой значениях. Рассмотрим эти значения подробнее. Во-первых, звукоподражание — способ мотивации, при котором в звуковом облике слова фонетическими средствами данного языка воспроизводятся элементы различных звучаний реального мира, а также физиологические процессы, такие как кашель, хрип, рвота и т.п., имеющие звуковой компонент [Воронин, 1982], см. (1.6). Возникающие таким путем языковые знаки являются звукоподражательными п о п р о и с х о ж д е н и ю. При этом в процессе денатурализации (1.8) такие знаки могут меняться как в плане формы, так и в плане значения, и их звукоподражательное происхождение может быть затемнено. Звукоподражательное по происхождению слово остается таковым, если данный факт можно установить хотя бы в результате достаточно надежного этимологического анализа. Если же установить это не 59 представляется возможным, то слово следует считать незвукоподражательным 62. Таким образом, в указанном смысле звукоподражательными являются слова рус. брр, бац, тарахтеть, а также никак не связанное на синхронном уровне со звучанием слово свинья, но при этом не звяк, звякать 63. Во-вторых, звукоподражательность — это тип мотивированной связи между звуковым обликом слова и изображаемым звуковым явлением (тип иконичности, (1.6)). Такая связь может быть установлена как в результате звукоподражательного происхождения слова (ср. выше), так и в результате переосмысления слова иного происхождения (1.6, 1.7). Звукоподражательные в данном смысле слова или имеют звуковую семантику (передают / изображают / обозначают звучания), или связаны со звучанием прозрачным семантическим преобразованием. Таковы слова рус. брр, бац, тарахтеть и звяк, но не свинья, давно утратившее всякую связь со звучанием; бац при этом может передавать падение (бац на землю), а тарахтеть — движение (тарахтеть по дороге), но связь со звучанием остается очевидной. В-третьих, звукоподражания — это лексический класс, который выделяется на основании звукоподражательного происхождения и (или) типа связи и звуковой семантики слов. Далее, если не указано иное, мы будем употреблять термины «звукоподражание», «звукоподражательный» (а также «ономатоп», «ономатопея», «ономатопеический») именно в данном смысле. В число звукоподражаний в данном (третьем из указанных) смысле попадают многие из идеофонов, передающих звучания. Поскольку классы звукоподражаний и идеофонов выделяются на разных, но пересекающихся основаниях, нет ничего удивительного в том, что они имеют зону пересечения. Как звукоподражания, так и идеофоны характеризуются, кроме мотивированности, периферийностью, аномальностью и экспрессивностью (1.4). 62 В противном случае звукоподражательным можно назвать любое слово, в особенности если следовать подражательной теории происхождения языка [Воронин, 2002а; Voronin, 2003]. 63 В отношении звяк, звякать следуем за [Дыбо, 2004] (1.7); свинья к звукоподражанию возводится в словаре М. Фасмера [Фасмер, 1986–1987]. 60 Не все идеофоны, однако, являются звукоподражаниями, поскольку не все они передают звуковые образы и даже не все имеют очевидную связь со звучанием. И наоборот, не все звукоподражания являются идеофонами, поскольку не все они удовлетворяют признаку относительного единообразия формы (1.5), организованы в паронимические кластеры (1.4), могут вступать в словообразовательные связи (2.3), ср. выше (32–33). При необходимости мы будем различать с о б с т в е н н о з в у к о п о д р а ж а н и я [Журковский, 1968, с. 14] (звукоподражания, но при этом не идеофоны) и з в у к о в ы е и д е о ф о н ы (идеофоны, передающие звучания). См. схему, представленную в Таблице 2. Таблица 2. Соотношение звукоподражаний и идеофонов идеофоны собственно звуковые незвуковые звукоподражания идеофоны идеофоны звукоподражания (в третьем из указанных значений) Так же, как мы определили идеофонические слова в противопоставлении идеофонам в строгом смысле (1.3), можно говорить о звукоподражательных словах — глаголах, существительных и т.п., корни которых имеют звукоподражательный характер. Как и среди слов идеофонического типа, среди звукоподражаний следует различать следующие категории, ср. [Журинский, 1971, с. 252–253]: 1. Морфологически неоформленные знаки: 1А. Неспособные к словообразованию (непроизводящие); 1Б. Способные к словообразованию (производящие) 64; 2. Морфологически оформленные знаки: 2А. Производные от неоформленных; 2Б. Непроизводные. 64 1А, 1Б — наше дополнение к схеме А. Н. Журинского. 61 Если рассматривать материал русского языка, к первой категории следует отнести звукоподражания типа брр, ш-ш-ш, трах, бац, звяк. При этом брр, ш-ш-ш не могут вступать в словообразовательные связи (1А), а от трах, бац, звяк можно регулярным способом образовать глаголы (1Б). То есть к категории 1Б относятся звукоподражания, лучше освоенные (1.8) языком. Собственно звукоподражания финно-угорских языков, ср. (32–33), относятся к 1А, идеофоны — к 1Б. Вообще, в языках с развитыми идеофоническими системами, в т.ч. в финно-угорских, хорошо освоенные языком звукоподражания в основном попадают в число идеофонов, ср. [Журковский, 1968, с. 14–15; Живов, Успенский, 1973]. В этом плане интересным представляется вопрос об устройстве системы звукоподражательной лексики в языках «без идеофонов» (1.9.6). Русские звукоподражательные глаголы разделяются между категориями 2А (трах-нуть, бац-ать) и 2Б (тарахтеть, шипеть, шуметь, шуршать). В финноугорских языках глаголы категории 2А в основном идеофонические: удм. бес. тачыртыны ‘трещать’ < тачыр (подражание треску), тыккетыны ‘стучать’ < тык (подражание стуку). При этом существуют и непроизводные звукоподражательные глаголы (2Б): удм. бес. вузыны ‘выть’, ургетыны ‘тарахтеть’ (хотя в этих глаголах звукоподражательные корни легко вычленяются, соответствующие подражания отдельно в языке не употребляются) [ПМА]. Итак, и звукоподражания, и идеофоны характеризуются мотивированностью, периферийностью, аномальностью, экспрессивностью, способностью пополняться за счет слов, изначально немотивированных. Часть звукоподражаний оформлены так же, как идеофоны, и попадают в их число (звуковые идеофоны), т.е. эти классы существенно пересекаются. При этом собственно звукоподражания имеют ряд существенных отличий от идеофонов. Собственно звукоподражания, как правило, 1) хуже освоены языком и более аномальны в плане формы; 2) не оформлены единообразно; 3) не вступают в словообразовательные связи. Ср. также анализ некоторых различий между собственно звукоподражаниями и идеофонами в [Рожанский, 2011, с. 112–113], а также (3.5). 62 1.9.3. Идеофоны и междометия Междометия впервые упоминаются в греческой грамматике Дионисия Фракийского (170–90 гг. до н.э.); как часть речи они были впервые выделены в латинской грамматике Марка Теренция Варрона (116–27 гг. до н.э.) [Кручинина, 2002]. И уже в античную эпоху началась дискуссия о статусе междометий 65. Согласно «Русской грамматике», междометия — «это класс неизменяемых слов, служащих для нерасчлененного выражения чувств, ощущений, душевных состояний и других (часто непроизвольных) эмоциональных и эмоциональноволевых реакций на окружающую действительность: ах, ба, батюшки, брр, ну и ну, ого, ой-ой-ой, ох, помилуйте, то-то, тьфу, ура, ух, фи, черт; айда, алле, ату, ау, брысь, караул, стоп, улю-лю; кис-кис, цып-цып-цып» [РГ, 1980, т. 1, с. 731]. Интерес к данному классу возник вместе с интересом к описанию русского языка вообще: уже в «Российской грамматике» М. В. Ломоносова (1755) находим раздел о «междуметиях» 66, которые включаются в число частей речи. В дальнейшем в разных работах они то исключаются из частей речи, то приобретают «особый» статус, а иногда вовсе не признаются словами 67. Описания междометий финно-угорских языков демонстрируют полностью аналогичный подход, следуя русской традиции, а потому не требуют подробного рассмотрения; ср. [СМЯ, 1961; ГМЯ, 1961; ГСУЯ, 1962] и др. К Ломоносову восходят два важных противопоставления, которые так или иначе воспроизводятся в последующих описаниях: междометия эмоциональные (ах, черт!) vs волитивные (ау, эй), первичные (ах, эй) vs вторичные (черт!, стоп!). 65 Ср. Донат Элий (IV век н.э.): «Частей речи восемь: имя, местоимение, глагол, наречие, причастие, союз, предлог, междометие. Из них две основные части речи — имя и глагол. Римляне не причисляли к частям речи члена, греки — междометия» [Фрейденберг (ред.), 1936, с. 118]. 66 Термин введен в 1619 году в церковнославянской грамматике Мелетия Смотрицкого как буквальный перевод латинского interiectio. 67 Такую крайнюю точку зрения, по-видимому, впервые сформулировал К. С. Аксаков в статье «О грамматике вообще» (1838): «Что же касается до междометия, то оно вовсе не есть слово» [Аксаков, 1875, с. 7]. 63 Междометия выполняют особые функции в коммуникации: эмоциональные выражают экспрессивные реакции и ориентированы на говорящего, волитивные служат для установления контакта и ориентированы на адресата (апеллятивы), при этом они также не лишены экспрессивности. Таким образом, междометия следует отнести к периферии языка, ср. (1.4), [Живов, Успенский, 1973]. Первичные междометия «ведут свое происхождение от эмоциональных выкриков, <…> сопровождающих рефлексы организма на внешние раздражения» [РГ, 1980, т. 1, с. 731]. Иными словами, междометия — это артикуляторные ономатопы, подражания «внутренним» звукам (1.6), а следовательно, междометия являются мотивированными знаками 68. Сюда относятся как чисто эмоциональные реакции (ой, ого), так и звукоизображения физиологических процессов, которые в то же время могут служить экспрессивами 69 (брр, тьфу) или апеллятивами (ср. кхекхе для привлечения внимания). Вторичные междометия происходят от слов других частей речи. Т.е., иными словами, междометия «затягивают» слова незвукосимволического происхождения (1.7); данный процесс называют интеръективацией [Германович, 1966], ср. чёрт!, боже!, валяй!, пли! (< пали), чшш! (< тише). Часто интеръективации подвергаются заимствования: караул!, марш!, стоп!, полундра! и т.п. Аномальным характеристикам междометий посвящено немало работ, и нет необходимости эти аномалии перечислять. Рассмотрим здесь одну особенность, которая сближает междометия русского языка с идеофонами. Оказывается, русские междометия демонстрируют паронимически кластерную организацию (1.4), ср. ай, ой, эй и т.п.; ах, ох, эх и т.п.; ха, хо, хе и т.п.; ага, ого, эге и т.п.; ах, ай, ха, ага и т.п. 68 Ср., например, у С. Карцевского: «В семиологическом плане междометия представляют собой преимущественно мотивированные знаки» [Карцевский, 1984, с. 128]. 69 Ср.: «Следует заметить, что некоторые междометия в одном и том же предложении или в контексте могут выражать одновременно звукоподражание и чувство. В таких случаях трудно или невозможно провести грань между категорией звукоподражания и категорией эмоциональности» [ГСУЯ 1962, с. 363]. 64 Такие кластеры коррелируют со значением междометий. Подобные построения см., например, у С. Карцевского (1940) [Карцевский, 1984, с. 135–137], ср. также [Журинский, 1971, с. 245–247]. В работе Е. Г. Борисовой [Борисова, 2004] выявлен параллелизм значений групп междометий с одинаковыми гласными и с одинаковыми согласными, а также отмечены общие семантические черты у некоторых таких групп. Итак, междометия, как и идеофоны, характеризуются мотивированностью, периферийностью, аномальностью, экспрессивностью, способностью пополняться за счет слов, изначально немотивированных (в т.ч. заимствований). Как минимум некоторые междометия демонстрируют паронимически кластерную организацию и относительное единообразие формы. Отчасти с идеофонами и звукоподражаниями (в строгом смысле) междометия роднит неизменяемость (т.е. неспособность присоединять формообразовательные аффиксы), а также возможность употребления в изолированной позиции, вне связи с какими-либо членами предложения (такую позицию называют «междометной»). Именно в связи с этим некоторые идеофоны (в основном звуковые) в некоторых своих употреблениях (в «междометных» позициях) в описаниях финно-угорских языков относят к междометиям (1.2). Ср. (34) и (35). МОКШАНСКИЙ [ГМЯ 1962, с. 366] (34) вай, вай, ну и аля! — фкя-фкя-нь ёта-зь ой ой ну и парень один-один-GEN корхта-с-ть понятойх-не опередить-CVB говорить-PST.3-PL понятой-DEF(PL) Ой, ой, ну и парень! — наперебой говорили понятые. УДМУРТСКИЙ [ГСУЯ 1962, с. 361] (35) йыр йыл-тӥ снарядъ-ёс, пуля-ос лоба-ны кутск-и-з-ы. тачыр-р-р! голова верхушка-PROL снаряд-PL та-та-та-та-тат!.. — та-та-та-та-тат пуля-PL летать-INF вистэм-вожтэм тачырт-э беспрерывно начать-PST-3-PL трещать-PRS.3SG IDEO пулемёт. пулемет Над головой начали летать снаряды, пули. Тр-р-р-р! Та-та-та-та-тат!.. — беспрерывно трещат пулеметы. Междометия могут выступать в позиции и в функции интенсификатора, как это было отмечено для идеофонов (1.1), ср. коми-з. ой-ёй мича ныв ‘очень красивая девушка’, ой-ёй ёна вися ‘очень сильно болею’, ой-ёй шог меным ‘очень грустно 65 мне’ [Лудыкова, 2001, с. 164]. См. подробнее (2.7, 3.6) В то же время следует отметить ряд принципиальных отличий идеофонов от междометий 70. 1. Междометия — это звукоизображения эмоциональных и физиологических реакций человека на внешние раздражители, в то время как идеофоны изображают самые разнообразные явления действительности, в т.ч. незвуковые. Лишь немногие идеофоны являются артикуляторными ономатопами. 2. Даже с учетом того, что некоторые междометия могут характеризоваться паронимически кластерной организацией и относительным единообразием формы, они строятся, как правило, по совершенно иным моделям, нежели идеофоны. 3. Идеофоны более активно участвуют в словообразовательных процессах, чем междометия. Например, в удмуртском языке глаголы от междометий вовсе не образуются; в мокшанском языке глаголы, образованные от междометий, имеют несколько иной круг аффиксов, нежели идеофонические глаголы 71. 4. Лишь некоторые идеофоны и лишь в части своих употреблений занимают «междометную» позицию (35). Для междометий изолированная позиция является основной, ср. [Иванов, 2015б]. Таким образом, идеофоны и междометия — это совершенно разные классы изобразительных слов. Пересечение может иметь место в случае изображения физиологических процессов, происходящих в полостях носа, рта и горла человека. В этом случае имеется семантическое и, возможно, формальное сходство между идеофоном и междометием, но с функциональной точки зрения они различны: если междометие сигнализирует об эмоционально-физиологической реакции человека, то идеофон служит для передачи образа соответствующего явления. Некоторое 70 Мы ориентируемся прежде всего на финно-угорские языки, однако полагаем, что эти отличия релевантны для любого языка с богатой идеофонической системой. 71 От междометий образуются в основном глаголы на -кстомс: вай-кстомс, ой-кстомс ‘ойкать, охать’, от идеофонов — на -домс (цятор-домс ‘трещать’), -иемс (шлок-иемс ‘щелкать’), -нямс (жоль-нямс ‘журчать’) и нек. др. [ПМА]. 66 пересечение возможно также в области детских слов (см. далее). 1.9.4. Идеофоны и подзывы для животных 72 Подзывные слова, подзывы — обобщенное название для слов клича (зова, подзывания), отгона (отпугивания), подгона, выгона, загона и других команд для животных. Подзывы функционально близки к волитивным междометиям (точнее, к императивным, ср. рус. айда, марш и под.) — с той разницей, что адресованы они не людям, а животным. Данный факт стал для А. М. Пешковского основанием вывести подзывные слова за рамки языка «как системы социальных знаков человеческого общежития» [Пешковский, 1956, с. 168]. Такое решение продиктовано в том числе и аномальностью подзывов, которая особенно ярко проявляется на звуковом уровне, в связи с чем А. А. Реформатский включал подзывные слова в число фактов «неканонической фонетики» [Реформатский, 1966]. Среди аномальных черт можно отметить, например, нестандартные звуки, ср. губно-губной вибрант, обозначаемый обычно на письме как тпр-: рус. тпру (команда для остановки лошади). Специальных работ по подзывам в русском языке совсем немного, см. обзор [Кандакова, 2003]; финно-угорский материал рассматривается в [Гордеев, 1972; Иванов, 2014б, 2016б; Шибанов, 2017а, с. 66–73; Сибатрова, 2016а, 2017, 2018а, 2018б, 2019а, 2019б]. По происхождению подзывные слова различны. Как минимум некоторые из них связаны с подражаниями звукам соответствующих животных, ср. мар.г. типатипа подзыв птичьего молодняка (< подражание писку птенцов, ср. тиак-тиак), кылы-кылы подзыв цыплят (< подражание квохтанью, ср. кылыклаш ‘квохтать’, кылык цӹвӹ ‘курица-наседка’), кыт-кыт подзыв кур (< подражание кудахтанью, ср. кыт-кыдет, кыдетлӓш ‘кудахтать’); удм. бес. урс отгон свиней (< подражание хрюканью, ср. урскетыны ‘хрюкать’) [ПМА]. Некоторые подзывы представляют собой звуковые жесты неясной мотивировки, ср. губной кликс для подзыва, например, собак, при подгоне лошади и т.п. 72 В данном параграфе использованы материалы работ [Иванов, 2014б, 2016а]. 67 Данный класс с очевидность демонстрирует способность изобразительной лексики затягивать слова, изначально немотивированные (1.7); часто затягиванию подвергаются заимствования [Сибатрова, 2016а, 2017, 2018а, 2018б, 2019а, 2019б]. Подзывы часто происходят от названий животных (ср. рус. каба́сь-каба́сь подзыв свиней, каня́ш-каня́ш подзыв лошадей, струсь-струсь подзыв страусов 73 на Кубани) и других существительных, обозначающих связанные с животным понятия. При этом их фонетический облик может меняться до неузнаваемости: ср. рус. подзыв лошадей саў-саў-саў < оўса́-оўса́-оўса́ < овёс [Кандакова, 2003, с. 125– 127]. На примере слов клича домашних птиц в горномарийском языке можно продемонстрировать ряд аномальных фонетических особенностей подзывов. В подзыве для кур ци-ци-ци звук ц может быть как твердым, так и мягким, хотя мягкий ц отсутствует в основном фонетическом инвентаре. Слова клича домашних птиц характеризуются повторами с растягиванием гласных в первом элементе (это особенно характерно именно для клича домашних птиц); при значительном числе повторов могут происходит изменения в фонетической структуре: например, выпадение безударного гласного или переразложение в структуре слогов, ср. ууутя-утя-утя — уть-уть-уть — тю-тю-тю, типа-типа-типа — тип-тип-тип. Можно отметить также, что целый ряд подзывов нарушает установленные для горномарийского языка правила гармонии гласных [ПМА]. Подзывы входят в состав изобразительной лексики в широком смысле и часто рассматриваются вместе с изобразительными словами, ср. хотя бы [Шибанов, 2017а]. При этом данный класс, весьма интересный сам по себе, практически не пересекается с идеофонами, сближаясь с ними через посредство междометий и звукоподражаний. 73 Мы не говорим о более привычных соответствиях вроде кис-кис ~ киса, гули-гули ~ гуля, поскольку, по нашему мнению, в этих случаях не вполне очевидно, что от чего произошло. 68 1.9.5. Идеофоны и детские слова 74 Так называемые детские слова употребляются в рамках общения взрослых с маленькими детьми и в связи с этим оказываются противопоставлены нейтральным («взрослым») словам, выражающим те же понятия. Например, для объяснения того, что такое рус. бибика / бо-бо / баю-бай, можно сказать: то же, что машина / больно / спать, только в специфическом «детском» языке. Однако, по меткому замечанию Г. Пауля, «детский язык» в данном случае следует понимать как «язык не детей, а нянек и кормилиц», которые «объясняются с ребенком с помощью произвольных, намеренных звукоподражаний» [Вундт, 2002, с. 44]. Таким образом, можно сказать, что детские слова (англ. nursery words) принадлежат в действительности не речи детей (англ. child speech), а особому языковому регистру общения взрослых с детьми (англ. baby talk, child-directed speech). Научное изучение детских слов началось с работ Н. И. Ашмарина [Ашмарин, 1925, с. 97–99] и Э. Сепира [Sapir, 1929]. Детские слова финно-угорских языков с разной степенью подробности и последовательности фиксируются в словарях, обычно с пометой «детское». Существует некоторое количество работ по этимологии детских слов, ср. [Гордеев, 1982]; ряд функциональных и лексикосемантических особенностей рассматривается в статьях [Иванов, 2015а, 2016б]. Функции детских слов соотносятся с коммуникативными потребностями, имеющимися у ребенка на ранних стадиях развития коммуникации. На доречевой стадии развития ребенок взаимодействует с окружающими при помощи движений и звуков, направленных на установление контакта или сообщающих о физическом и эмоциональном состоянии [Лепская, 1997]. Эта коммуникативная потребность находит отражение в «детских междометиях»: в речи, обращенной к ребенку, они могут выражать неодобрение, предостережение или запрет, а также побуждение к чему-либо; в речи ребенка те же слова могут сигнализировать о желании или же отношении к чему-либо. 74 В данном параграфе использованы материалы работ [Иванов, 2015а, 2016б]. 69 Ср. слова, которыми предупреждают ребенка об опасности обжечься: мар.г. пӹж (Пӹж, тиштӹ шокшы! ‘Осторожно, здесь горячо!’), удм. бес. ып (Ып, гурез пӧсь! ‘А-яй, печь горячая’), мокш.ц. уф; мар.л. апа, коми-з. апа. При этом мар.г. пӹж может употребляться с вспомогательными глаголами ӹштӓш ‘делать’, лиӓш ‘стать, становиться’: пӹж ӹштӓш ‘обжечь’ (Шокшы чай пӹж ӹштӓ! ‘Горячий чай обожжет!’), пӹж лиӓш ‘обжечься’; удм. бес. ып может интенсифицировать прилагательное пӧсь ‘горячий’: Эн пыр отчы, отын ып-ып пӧсь! ‘Не лезь туда, там очень горячо!’ [ПМА]. Мар.г. пӹж, по-видимому, происходит от подражания шипению (например, жидкости на горячем), мокш.ц. уф и прочие варианты — от подражания дуновению, ср. также мар.г. ӹф (детск. ӹф ӹштӓш ‘дуть’, нейтр. ӹфӹлӓш ‘то же’): ребенка учат дуть на горячее, чтобы не обжечься. В период перехода от лепета к речи коммуникативные потребности ребенка оформляются в виде голофраз (греч. hólos ‘весь, целый’; phrásis ‘выражение’) — звуковых комплексов, обычно подражательных, используемых для обозначения целой ситуации [Лепская, 1997]. Соответствующие детские слова могут называть ситуации и одновременно выражают призыв, ср. мар.г. ням-ням ‘кушать’ (Олмам ням-ням! ‘Яблоко покушай!’), тяп-тяп ‘идти своими ножками’ (Айда тяп-тяп! ‘Давай иди ножками!’), льывы-льывы ‘мыться’ и т.п. В предложении такие слова часто употребляются с глаголом ӹштӓш ‘делать’: ням-ням ӹштӓш ‘кушать’, льывы-льывы ӹштӓш ‘мыть(ся)’ [ПМА]. Ср. также удм. бес. тяп-тяп ‘париться в бане’, буль-буль ‘мыться’, тпру ‘гулять’ (с губно-губным вибрантом), нёнь-нёнь ‘сосать грудь’, мам-мам ‘кушать’, употребительные также с глаголом карыны ‘делать’ [ПМА]. Такое употребление сближает детские слова с идеофонами. По мере развития ребенок накапливает опыт и знания об окружающей действительности, что влечет за собой потребность давать имена предметам, людям, животным. Часто такие слова воспроизводят детские лепетные структуры (с повторением слогов) и в этом смысле являются подражаниями с артикуляторным компонентом (1.6). Детские названия животных часто происходят от подражаний звукам этих животных, ср. мар.г. ио ‘лошадка’, мӱкӓ, мӧкӓ ‘коровка’ при обычных имни ‘лошадь’, ышкал ‘корова’, или от подзывов для животных, ср. мар.г. пыйца 70 ‘овечка’ (< подзыв для овец пыйца-пыйца), пытьыри ‘ягненок’ (< подзыв для ягнят пытьыри-пытьыри) при обычных шарык ‘овца’, патя ‘ягненок’ [ПМА]. Детские слова используются в «необычных» речевых ситуациях, связанных с особенностями адресата (разговор с детьми), в процессе коммуникации они выполняют особые функции (экспрессивы, вокативы, императивы и др.), имеют аномалии как в своей форме, так и в значении, а следовательно по всем параметрам должны быть отнесены к периферии языка и речи (1.4) [Живов, Успенский, 1973]. Детские слова не могут быть распределены по традиционным частям речи, и даже на фоне изобразительной лексики демонстрируют полифункциональность, что связано с нерасчлененностью, недиффиренцированностью коммуникативных потребностей ребенка: один и тот же звуковой комплекс может служить и для называния явления, и передавать отношение к нему, и выражать призыв или запрет. Таким образом, детские слова сближаются и с междометиями, и с идеофонами. С последними детские слова роднит возможность употребления с вспомогательными глаголами типа ‘делать’, см. подробнее (2.7, 3.5). 1.9.6. Языки с идеофонами и языки без идеофонов (на примере русского) Как указано выше (1.3), идеофоны так или иначе имеются, по-видимому, во всех языках — в каких-то языках их больше, в каких-то меньше. Если идеофоны составляют самостоятельный лексико-грамматический класс, то этот класс, как правило, является системообразующим центром изобразительной лексики языка. Этот класс не только оказывается самым многочисленным (в сравнении, например, c междометиями), но также «притягивает» слова других классов: звукоподражания в процессе освоения языком переходят в звуковые идеофоны, а детские слова и междометия могут употребляться по моделям, характерным для идеофонов. В некоторых языках — например, в русском — идеофоны традиционно не выделяются вовсе 75. С теоретической и типологической точек зрения интересно 75 Подчеркнем, что речь здесь идет не о терминологии: идеофоны могут выделяться под разными названиями. Речь идет о (не)выделении в описаниях некоторого класса, основу которого составляют лексические элементы, которые можно было бы обоснованно считать идеофонами. 71 было бы поставить следующие вопросы: 1. Как устроена (и как описывается) изобразительная лексика русского языка? 2. Имеется ли в русском языке какой-либо класс слов, претендующий на то, чтобы называться идеофонами? В русском языке не выделяют такой многочисленный и при этом достаточно однородный класс изобразительных слов, который претендовал бы на лексикограмматическую обособленность. В конечном счете той «последней» частью речи, куда те или иные элементы часто сбрасываются по остаточному принципу, стали междометия 76. Долгие дискуссии по поводу статуса данного класса привели, в конечном счёте, к тому, что междометия все-таки заняли свое «особенное» место в системе частей речи русского языка. И. А. Шаронов отмечает, что «вследствие нестрогости определения на статус междометий претендуют очень разнородные группы языковых единиц» [Шаронов, 2004, с. 660]. На практике к междометиям могут быть отнесены едва ли не любые единицы, которые, во-первых, не попадают в другие, более чётко определенные классы, во-вторых, хотя бы по некоторым признакам обнаруживают сходство с такими бесспорными междометиями, как ах, ох, ой и т.п. Часто авторы пишут о «примыкающих», «близких» к междометиям словах, об «особых группах» в составе междометий. В [ГРЯ, 1960] «примыкающими» к междометиям названы слова подзыва животных и глагольные междометия (см. ниже); звукоподражания названы «близкими» к междометиям. В [ГСРЛЯ, 1970] к междометиям примыкают звукоподражания, глагольные междометия примыкают к глаголам. [РГ, 1980] делит междометия с функциональной точки зрения на обслуживающие сферы эмоций, волеизъявлений и этикета. В то же время «по ряду признаков к междометиям примыкают звукоподражания, представляющие собой условные преднамеренные воспроизведения звучаний, сопровождающих 76 Ср.: «Разряд междометий превращается в кладовую, куда сваливают все слова, которые по тем или иным признакам не совсем подходят под категорию той или иной части речи» [Дагуров, 1959, с. 158]. 72 действия, производимые человеком, животным или предметом: кхе-кхе, уа-уа, ха-ха-ха, хи-хи; кря-кря, ку-ку, чик-чирик, тяф-тяф; бац, бум, трах, чмок, хлоп, хрусть» [РГ, 1980, т. 1, с. 731]. В качестве «особой группы» выделяются так называемые г л а г о л ь н ы е м е ж д о м е т и я: верть, глядь, мах-мах, прыг, скок и прочие. При этом они относятся к вторичным (то есть производным), а значит, надо полагать, возводятся к соответствующим глаголам (верть < вертеть(ся), глядь < глядеть и т.д.), и противопоставляются первичным звукоподражаниям типа бум, грох, тук, хлоп, щелк, которые полагаются мотивирующими для соответствующих глаголов (бум > бумкать, грох > грохать и т.д.). Если судить по грамматическим описаниям, то системообразующим центром изобразительной лексики русского языка оказывается именно класс междометий. При этом центральное положение среди самих междометий занимают междометия сферы эмоций: они обычно первыми упоминаются в описаниях, их считают прототипическими, ср. [Шаронов, 2004, 2009]. Слова других групп сближаются с междометиями на основании сходства по отдельным признакам (неизменяемость, изолированное употребление, экспрессивность и др.). Особый интерес представляют так называемые глагольные междометия 77: поскольку некоторые исследователи ассоциируют их с идеофонами [Tolskaya, 2011; Nikitina, 2012; Кашкин, Плешак, 2015], они оказываются своего рода «кандидатами в идеофоны» в русском языке. К этой группе могут относиться несколько категорий явлений — вообще говоря, различных. Во-первых, это отглагольные образования типа прыг, скок, хвать, толк и т.п., как правило, не связанные с изображением звучаний. Имеется несколько гипотез относительно появления подобных форм в русском языке, см. [Григорьев, 1953, 77 Другие варианты названия: междометные глаголы, глагольно-междометные формы, глагольные частицы, односложные глаголы, сокращенные глаголы, краткая (усеченная) форма глагола, ультрамгновенный вид глагола, сказуемостные междометия, предикативные частицы, нарративные предикаты, вербоиды и нек. др., см. [Григорьев, 1953; Швец, 1954; Кор Шаин, 2008]. 73 с. 4], но при этом большинство исследователей сходятся в том, что они вторичны по отношению к соответствующим глаголам (прыг от прыгать и т.п.). Во-вторых, это слова, выражающие звуковые эффекты (формулировка А. Н. Журинского [Журинский, 1971]), такие как (бух, буль, хлоп), относительно единообразные по форме и тяготеющие к употреблению в функции предиката. В основном это хорошо освоенные языком (1.8) звукоподражания (бух, буль, хлоп), а также слова незвукоподражательного происхождения (типа звяк), пополнившие (1.7) этот класс ввиду формального и (или) функционального сходства. Взгляды исследователей на связь таких единиц с соответствующими глаголами (бух — бу́хать, бу́хнуть; буль — булькать, булькнуть; хлоп — хлопать, хлопнуть) разнятся. С. Карцевский (1940) предположил, что от звукоподражания бух! образованы глаголы бýхать, бýхнуть, от которых затем образована глагольномеждометная форма бух [Карцевский, 1984]; эта идея была поддержана другими исследователи [Реформатский, 1963; Беляков, 1969; Кор Шаин, 2008]. В-третьих, к глагольным междометиям «примыкают» другие междометия и звукоподражания в тех случаях, когда они употребляются в позиции и в функции предиката как неспрягаемый аналог глагольного сказуемого (А она ах (т.е. ахнула) его по голове дубиной!). Таким образом, глагольные междометия — это неизменяемые, (как правило) односложные слова, выражающие звуковые эффекты или передающие связанные со звучаниями движения, употребляемые в функции предиката. Данные формы характерны более для разговорной речи (и оттуда попадают в язык художественной литературы) 78, обладают ярко выраженной экспрессивностью [Kanerva, 2018, 2020], часто имеют звукосимволическую природу. Если добавить к этому относительное единообразие формы, частотность редупликации, аномалии на 78 Ср.: «Глагольно-междометные формы присущи преимущественно народно-разговорной речи, чрезвычайно богатой различными и разнообразными экспрессивными наслоениями, и поэтому, проникая в русский литературный язык, они приносят с собой характерную для них в живой разговорной речи экспрессию, яркую модальность» [Прокопович, 1969, с. 38]. 74 уровне морфологии, в частности присоединение уникальных формантов [Германович, 1949; Григорьев, 1953; Швец, 1954], определенную грамматическую обособленность от всех прочих частей речи 79, то типологическое сходство с идеофонами оказывается довольно значительным. Обычно считается, что в кодифицированном языке количество глагольных междометий невелико, однако в разговорной речи, в фольклоре, а отчасти также и в художественной литературе они используются очень активно [Германович, 1949, Хвостунова, 2000; Nikitina, 2012; Kanerva, 2020] — так же, как и идеофоны (1.2). Также исследователи отмечают продуктивность этой лексической группы: активное образование новых форм (в т.ч. иногда окказиональное) [Кор Шаин, 2008] 80, пополнение за счет заимствований [Мхитарьян, Кичева, 2016] (ср. (1.7)), не говоря уже о регулярности данной модели в отдельных говорах [Григорьев, 1953]. Глагольные междометия служат паттерном, образцом, которому могут следовать прочие изобразительные единицы, такие как звукоподражания и междометия; в других языках такую роль системообразующего центра изобразительной лексики играют именно идеофоны (ср. выше). Вопрос о том, следует ли считать глагольные междометия в русском языке идеофонами, мы оставляем за рамками данной работы. Для нас важно следующее: изобразительная лексика тяготеет к системной организации, и идеофоническая система является одной из возможных и типологически распространенных форм самоорганизации и бытования в языке разных изобразительных единиц. Если же идеофоны по какой-либо причине занимают в языке маргинальное положение (например, идеофоны немногочисленны, разнородны или не вполне отчетливо выделяются на фоне прочей лексики и т.п.), системообразующую роль может брать на себя другой класс изобразительных слов — например, междометия. 79 Имеется в виду несводимость грамматических характеристик глагольных междометий к свойствам других традиционно выделяемых частей речи, в т.ч. междометий; ср. (1.3). 80 Ср. также: «Неоспоримо, что от множества глагольных корней любой русский человек произведет такие глагольные частицы сами собой, не спрашивая обычая, — и будет понят…» [Срезневский, 1853, столбец 336]. 75 Выводы по Главе 1 1. Финно-угорские языки богаты изобразительными словами, особенности которых не сводимы к характеристикам традиционных лексико-грамматических категорий (1.1, 1.2). 2. В финно-угроведении отсутствует единый, последовательный подход к изучению и описанию изобразительных слов. На основании сходств по отдельным признакам они сближаются то с наречиями, то с междометиями. В части описания изобразительных слов финно-угроведение испытывает прямое или опосредованное влияние русской лингвистической традиции (1.2). 3. Рассмотренные (1.1, 1.2) изобразительные слова финно-угорских языков по ряду признаков можно соотнести с идеофонами — выделяемым в некоторых лингвистических традициях и в типологической литературе особым классом изобразительных слов (1.3). 4. В тех случаях, когда изобразительные слова в описаниях финно-угорских языков выделяются в отдельный класс, этот класс включает, как правило, более широкий, чем идеофоны, круг явлений (1.3, 1.6, 1.9). 5. Идеофоны легко опознаются в речи, но им трудно дать определение. Повидимому, невозможно предъявить универсальное определение идеофонов. В речи и в тексте идеофоны опознаются по набору характерных признаков, относительно универсальных, но имеющих в разных языках разную реализацию (1.3). 6. Идеофоны следует отнести к языковой периферии. Их периферийность определяется признаками аномальности, проявляющимися на разных языковых уровнях и характеризующими эти классы в целом, а не только отдельные их элементы. Аномальность идеофонов по-разному проявляется в разных языках (1.4). 7. Аномальность идеофонов не следует переоценивать. Они не находятся вне системы языка, они лишь расширяют границы языка, но не игнорируют полностью его законы. Как отмечает П. Ньюман, аномальность и внесистемность идеофонов и прочих изобразительных слов варьирует от языка к языку, но, в конечном счете, все они являются неотъемлемой частью языка [Newman, 2001]. 76 8. Идеофоны являются лексическим средством выражения экспрессивности и эмоциональной оценки упоминаемых явлений. Эмоциональная оценка связана с личным отношением говорящего к явлению по шкале хорошо — плохо, ожидаемо — неожиданно, правильно — неправильно, приемлемо — неприемлемо, приятно — неприятно и т.д. и противопоставлена интеллектуальной оценке (1.4). 9. От прочих аномальных слов идеофоны отличаются относительным единообразием своей звуковой формы. Относительное единообразие формы также служит признаком, выделяющим идеофоны на фоне обычных (неэкспрессивных) слов (1.4). 10. Многие идеофоны имеют непроизвольную, мотивированную связь между звуковым обликам и положенными в основу номинации признаками денотата, т.е. имеют зукосимволический характер (1.6). 11. С мотивированностью идеофонов связаны многие их характеристики, в т.ч. «размытость» звукового облика и паронимически кластерная организация (1.4): близость форм при близости значений объясняется непроизвольной связью между значением и формой. А относительное единообразие (1.5), «шаблонность» формы позволяет строить новые идеофоны на базе существующих соотношений форм и значений, чем обеспечивается продуктивность идеофонической системы. 12. Экспрессивность также тесно связана с мотивированностью. Например, В. В. Левицкий, основываясь на экспериментальных данных, утверждает: «Слова с максимальным соответствием между лексическим значением слова и его фонетической мотивированностью обязательно должны обладать повышенной экспрессивностью» [Левицкий, 1973, с. 59]. 13. Не все идеофоны являются звукосимволическими по происхождению. Идеофоны и иные классы изобразительной лексики могут пополняться за счет слов незвукосимволического происхождения, однако переосмысленных как таковые. Особенно легко подвергаются такому переосмыслению заимствования и слова со стертой внутренней формой (1.7). 14. В то время как обычные слова могут приобретать черты аномальности, сближаясь с изобразительными словами (1.7), аномальность звукосимволических 77 слов при интеграции их в систему языка, напротив, ослабевает (1.8) 15. Сближение идеофонов с изобразительными словами других классов (звкоподражаниями, междометиями и т.д.), смешение их в некоторых описаниях и вообще более широкий подход к изобразительной лексике мотивированы не столько «наивностью» понимания соответствующих явлений, сколько общностью ряда их характеристик (1.9). 16. Если язык достаточно богат идеофонами для выделения их в отдельный класс, то этот класс оказывается системообразующим центром изобразительной лексики данного языка. В частности, в таких языках почти все звукоподражания попадают в число идеофонов (1.9). 17. В языках, в которых идеофоны по тем или иным причинам занимают маргинальное положение, системообразующую роль могут принимать на себя другие классы изобразительных слов — например, междометия (1.9). 18. Идеофоническая лексика является составляющей изобразительной лексики. Ввиду системной организации лексики данного типа можно сказать, что идеофоническая система есть подситема (звуко)изобразительной системы языка. 78 Глава 2. Идеофоническая система финно-угорских языков с типологической точки зрения 2.1. Замечания о материале исследования Как уже указывалось во Введении, в нашем исследовании мы рассматриваем прежде всего данные финно-угорских языков из числа полевых материалов автора, а также материалы, заимствованные из словарей, специальных работ и полученные посредством языковых корпусов. В связи с этим сделаем некоторые замечания по поводу объема этих материалов и их представительности. На богатство финно-угорских языков идеофонами указывают многие авторы (1.2, 1.3), но при этом сколько-нибудь точную количественную оценку дать весьма затруднительно. В коми-зырянском языке по оценке Д. В. Бубриха (1.3) идеофоны «насчитываются многими сотнями» [ГЛКЯ, 1949, с. 196]. Наши исследования языка бесермян показывают, что в говоре одной деревни может быть зафиксировано до пятисот идеофонов (не считая идеофонических глаголов, существительных и т.д.) 81. В других исследованных нами финно-угорских идиомах, полевая работа с которыми велась не столь длительное время, количество обнаруженных идеофонов можно оценить «многими десятками». Даже в рамках одного идиома (например, говора одной деревни) идеофоны демонстрируют значительную вариативность (ср. (1.4) о «размытости» звукового облика идеофонов, а также см. далее (2.4, 2.5)). Поэтому не всегда очевидно, какие единицы следует считать разными идеофонами, а какие — вариантами одного и того же идеофона. Говорить о количестве идеофонов в каком-либо языке в целом практически невозможно вследствие большой вариативности идеофонов по территориальным 81 Исследования проводились совместно с коллегами в ходе работы над словарем языка бесермян. Некоторые результаты этой работы доступны в [Усачёва (ред.), 2017], а также онлайн на странице http://beserman.ru/ в разделе «Словарь». 79 вариантам языка и неравномерной изученности этих вариантов. Использовать словари для более или менее точной количественной оценки числа идеофонов в языке также не представляется разумным. Идеофоны, будучи периферийными элементами, естественным образом оказываются на периферии описаний (1.4), в т.ч. лексикографических; в словарях они часто фиксируются непоследовательно. Кроме того, не всегда последовательно даются диалектные пометы. Имея в виду весь накопленный объем материалов, в нашем диссертационном исследовании, ориентированном прежде всего на типологически релевантные, а также на типологически нетривиальные особенности финно-угорских идеофонов, мы приводим ограниченный объем данных, необходимый для иллюстрации этих особенностей. Помимо отдельных слов и выражений в работе приводится около 200 примеров, представляющих собой развернутые предложения и снабженных поморфемной нотацией. В данной работе мы рассматриваем не все финно-угорские языки, а главным образом волжские (мокшанский, горномарийский, в меньшей степени эрзянский и луговомарийский) и пермские (удмуртский, коми-зырянский, в меньшей степени коми-пермяцкий); материал прочих финно-угорских (а также тюркских и нек. др.) языков приводится для сопоставления. Мы по возможности избегаем громоздких формулировок, а потому все утверждения относительно финно-угорских языков следует, если не указано иное, понимать как относящие к исследуемым финноугорским языкам, т.е. к финно-угорским языкам пермской и волжской групп. При этом исследуемые языки характеризуются обычно в целом, так как не все языки изучены одинаково хорошо, и отдельные факты для отдельных языков могут быть не установлены. Поэтому, если отсутствует указание на всеобщность, «в финно-угорских языках имеет место…» следует понимать как «по меньшей мере в некоторых из исследуемых финно-угорских языков имеет место…». Кроме того, нужно понимать, что мы не обладаем всей полнотой данных обо всех вариантах рассматриваемых языков и ориентируемся прежде всего на исследованные в ходе полевой работы идиомы (см. Введение). 80 2.2. Семантика идеофонов Немецкий миссионер и лингвист Д. Вестерман писал об одном специальном типе наречий (Adverbien) в языке эве 82, имея в виду как раз идеофоны: «Es sind dies die Adverbien, die meist nur eine Tätigkeit, einen Zustand oder eine Eigenschaft beschreiben, welche also nur einem Verbum angehören und nur mit diesem verbunden werden» 83 [Westermann, 1907, S. 83; Цит. по: Bartens, 2000а, p. 11]. Другими словами, идеофоны имеют чрезвычайно узкую семантику: они очень точно характеризуют с вполне определенной точки зрения конкретную ситуацию, откуда следует узкая лексическая сочетаемость. Ту же особенность отмечал Д. В. Бубрих для идеофонов в коми-зырянском языке: «Обобщающая сила изобразительных слов [т.е. идеофонов. — Прим. В.И.] чрезвычайно мала. Для изобразительных слов нет, например, просто битья, а есть бесчисленное количество всяких способов битья. Для них нет просто падения, а есть бесчисленное количество всяких способов падения. Для них нет просто ходьбы, а есть бесчисленное количество всяких способов хождения. Для них нет пребывания в неподвижности, а есть бесчисленное количество всяких способов пребывания в неподвижности. Для них нет просто света, а есть бесчисленное количество всяких способов свечения» [Бубрих, 1949, с. 91]. Эта черта семантики, которую можно обозначить как высокую степень конкретизации передаваемых явлений, вполне ожидаема для слов, входящих в экспрессивный словарь языка и таким образом противопоставленных словам нейтральным (1.4). Так, например, в финно-угорских языках встречается большое количество идеофонов, характеризующих походку человека. Каждый из них имеет весьма 82 Эве — язык группы гбе нигеро-конголезской макросемьи, распространен в Африке (Гана, Того, Бенин). 83 «Это наречия, которые, как правило, описывают только одно действие, одно состояние или одно качество и которые могут относиться только к одному глаголу и только с ним сочетаются» (перевод наш. — В.И.). 81 точный смысл, узкую семантику и относится только к одному из «бесчисленных способов хождения» 84. Ср. примеры: УДМУРТСКИЙ (БЕСЕРМЯНСКОЕ НАРЕЧИЕ) [ПМА] вӧйык-вайык ‘покачивая бедрами’; купыр-купыр ‘сгорбившись, ссутулившись’; лышык-лашык ‘шаркая’, мыкыр-мыкыр ‘согнувшись под тяжелой ношей на спине’; трик-трик ‘рысцой, трусцой’; трань ‘спешно’; учыш-уачыш (учык-уачык) ‘переваливаясь с ноги на ногу, вразвалочку’; чутык-чатык ‘хромая’. МОКШАНСКИЙ (ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ДИАЛЕКТ) [ПМА] копст-копст ‘вприпрыжку’; нулхт-нулхт ‘ссутулившись; переваливаясь’; тутолхт ‘переваливаясь, вразвалочку’; тутолхт-мятолхт ‘неуклюже’; чәжелхтвәжелхт 85 ‘шаркая’. МАРИЙСКИЙ ЛУГОВОЙ (НОВОТОРЪЯЛЬСКИЙ ГОВОР) [Рожанский, 2002, с. 90] кыпте-копто ‘неуклюже, неловко’, рышт-рошт ‘с силой ударяя ногой’, тырмыли-тормыли ‘ковыляя’, шыҥге-шоҥго ‘качаясь из стороны в сторону’, шыптыр-шоптыр ‘неуклюже’. МАРИЙСКИЙ ГОРНЫЙ [Саваткова, 2008; ПМА] йошт ‘прямо, выпрямившись’, кызырге ‘крадучись’, льоптыр ‘неуклюже’, мызырге ‘неторопливо’, пыйге ‘неуверенно’, пыйырге ‘крадучись’, ропке ‘шустро’, тӧпке ‘грузной поступью’. Существует множество семантических «классификаций» идеофонов: едва ли не каждый автор предлагает свой вариант, отличный от других. Можно пытаться выявить общие черты и таким образом выделить из множества частных вариантов 84 Заметим, что это весьма характерное значение для идеофонов. Например, в языке эве насчитывается более ста идеофонов, характеризующих походку человека [Westermann, 1907, S. 83–85]. 85 Здесь и далее при представлении мокшанского материала мы отступаем от принятых для данного языка принципов орфографии обозначаем звук [ә] дополнительной буквой ә в тех случаях, когда этот звук попадает под ударение (как правило, это имеет место как раз в звукоизобразительных словах). Орфографически этот звук в первом слоге не обозначается, ср. орф. бзнамс [бәзна́мс] ‘жужжать’, бзф [бә́зф] ‘жужжание’, дгордомс [дә́гәрдәмс] ‘греметь’. 82 несколько более общих подходов, однако критические недостатки можно видеть и невооруженным взглядом. Большинство таких «классификаций» не имеет ясных оснований 86; следовательно, эти результаты невозможно воспроизвести, а значит, и верифицировать. Даже в рамках одной «классификации» семантические группы выделяются по различным признакам, а потому могут, например, пересекаться. Тем не менее при анализе разных семантических «классификаций» нетрудно заметить, что в языках с развитыми идеофоническими системами (как, например, многие языки Африки) имеется относительно устойчивый набор семантических групп идеофонов. При этом, разумеется, можно по-разному эти группы выделять. Приведем один из вариантов «разбиения» на группы, опираясь на работу [Рожанский, 2011, с. 114–116], с примерами из финно-угорских языков [ПМА]. 1. Идеофоны, передающие различного рода звуки и шумы: удм. бес. тачыр — треск; мокш.ц. кажолхт — шелест; мар.г. кыж-гож — шорох. 2. Нестандартные 87 походки (примеры см. также выше), движения и позы: удм. бес. гань-гань ‘развалившись’ (лежать); мокш.ц. пәстерь-пәстерь ‘хаотично дрыгая, суча’ (ногами, руками); коми-з. турэн-тарэн ‘в спешке’. 3. Зрительные образы, связанные со светом и блеском: удм.бес. чиль-валь — о ярком блеске; мокш. пиндолхт — о ярком блеске; мар.г. цылт-цолт — о бликах, неровном свете. 4. Характеристика неправильной формы, нарушенной структуры и т.п.: удм. 86 Ср.: «Though there have been several attempts at semantic classifications of ideophones, all of them are plagued by the same problem: they rely on the analyst’s categories and therefore may tell us more about the analyst’s intuitions than about the structure of the domain itself» [Dingemanse, 2011, p. 231]. — «Хотя попытки семантической классификации идеофонов предпринимались неоднократно, все они имеют один и тот же недостаток: они основываются на представлениях исследователя, а потому могут гораздо больше рассказать об исследовательской интуиции, чем о семантической структуре данной группы лексики» [перевод наш. — В.И.]. 87 Нестандартность здесь нужно понимать как отклонение от представлений и ожиданий говорящего. Если характеристики ситуации не нарушают этих представлений и ожиданий, то говорящий не будет использовать идеофон, а выберет нейтральное слово. 83 бес. срет-срет ‘в клочья’, ньыкыр-някыр ‘выгнутый, кривой’; коми-з. шлюч-шляч ‘болтающийся, незакрепленный’. 5. Характеристика интенсивности действий или признаков: удм. бес. чыпак — интенсивность белого цвета (чыпак тӧдьы ‘кипенно-белый’); мокш.ц. лакшт (озамс) ‘резко (сесть)’; мар.г. тунгырт — интенсивность замерзания (тунгырт кӹльмен шӹнзӓш ‘намертво примерзнуть’); см. подробнее (2.7, 3.6). Эти группы можно разделить на более мелкие или, наоборот, объединить, а также добавить новые группы и т.п. Например, у Ф. И. Рожанского [Рожанский, 2011] не выделена группа идеофонов, передающих характеристики речи человека; ср., например, слова, выражающие «запинание» в речи: удм. бес. тык-мык ‘запинаясь’; мокш.ц. мок-мок ‘запинаясь’; мар.г. мык (мык манаш агыл ‘не издать ни звука, промолчать’) [ПМА]; мар.л. тык-мук, мык-мук ‘запинаясь’ [СлМЯ, 1990– 2005]. В данном случае важно, что при любом (но, конечно, не чересчур дробном) «разбиении» на семантические группы можно наполнить эти группы примерами из любого богатого идеофонами языка. Иными словами, в любом таком языке употребление идеофонов более всего ожидаемо в одних и тех же семантических зонах, в одних и тех же контекстах. Направление, изучающее эти семантические зоны и контексты в межъязыковом отношении, можно назвать с е м а н т и ч е с к о й т и п о л о г и е й идеофонов. Считается, что одни языки в отношении идеофонов богаче, а другие беднее (1.3) [IDEO, 2001]. Данное утверждение имеет не только количественный смысл: в одних языках идеофоны покрывают больше семантических зон, нежели в других. По-видимому, существуют языки, в которых идеофоны покрывают только сферу ономатопеи (т.е. звукоподражания) 88. К этой сфере могут примыкать движения, сопряженные со звучаниями (например, падение). Семантика идеофонов в языках 88 В качестве примера такого языка приводится навахо [Webster, 2008; Dingemanse, 2012]. Нава́хо (на́вахо) — атабаскский язык (семья на-дене), на котором говорят индейцы навахо, проживающие на юго-западе США. 84 Америки часто покрывает только эти зоны. Идеофоны в языках Африки могут выражать, кроме того, образы, связанные с чувственным восприятием: зрительные, тактильные и другие. Японские и корейские идеофоны способны также передавать внутренние ментальные и эмоциональные состояния [Dingemanse, 2012, p. 662– 664]. В соответствии с указанными типологическими наблюдениями может быть выстроена следующая иерархия, представляющая типологию идеофонических систем в семантическом отношении [Kilian-Hatz, 1999, p. 35–41, Dingemanse, 2012, p. 663]: SOUND < MOVEMENT < VISUAL PATTERNS < OTHER SENSORY PERCEPTIONS < INNER FEELINGS AND COGNITIVE STATES. Иерархию нужно интерпретировать следующим образом: если в языке есть идеофоны, передающие внутренние ментальные и эмоциональные состояния, то в нем также есть идеофоны, передающие звучания, движения, зрительные и другие «чувственные» 89 образы; если в языке имеются идеофоны для передачи зрительных образов, то в нем имеются идеофоны для передачи звучаний и движений; если в языке отсутствуют идеофоны, передающие зрительные образы, то в нем также отсутствуют идеофоны, передающие прочие «чувственные» образы и внутренние эмоциональные состояния; и т.д. В исследуемых финно-угорских языках идеофоны имеются во всех перечисленных семантических зонах, что позволяет обоснованно назвать их языками с развитыми идеофоническими системами. Примеры идеофонов, передающих (характеризующих) звучания, движения, зрительные образы, приводились выше. «Чувственные» образы могут выражаться, например, следующими идеофонами языка бесермян: гызыр передает неприятные тактильные ощущения; юзыр-языр передает ощущение бегущей по телу дрожи, мурашек; ныш-ныш выражает образ сильной тянущей боли. Эмоциональное или ментальное состояние передает идеофон кепыр, выражающий чувство неловкости отторжения, эмоционального дискомфорта, вызываемого кем-либо или чем-либо. Идеофон ынти-мынти выражает насмешку, неловкое положение (ынти-мынти 89 Более точная формулировка: образы, связанные с ощущениями. 85 карыны ‘высмеивать, выставлять в неприглядном свете’). Ср. примеры (36–40). УДМУРТСКИЙ (БЕСЕРМЯНСКОЕ НАРЕЧИЕ) [ПМА] (36) мон корка-сь пот-ӥ, я дом-EL выйти-PST(1SG) кезьыт-лэсь мугор-ы холод-GEN2 тело-POSS1SG юзыр-языр кар-и-з делать-PST-3(SG) IDEO Я из дома вышла, от холода у меня мурашки по телу побежали. (37) мар-ке чыртӥ-я-м что-INDF горло-LOC/ILL-1SG гызыр кар-э, кынм-и=а мар=а толон? делать-PRS.3SG замерзнуть-PST(1SG)=Q что=Q IDEO вчера Что-то у меня в горле першит, замёрз, что ли, вчера? (38) мынам пыдъ-ёс-ы уйбыд ныш-ныш вис-и-з-ы, узь-ыны э-й я.GEN нога-PL-1SG всю_ночь болеть-PST-3-PL спать-INF IDEO NEG.PST-1SG быгат мочь(SG) У меня ноги всю ночь очень болели, спать не могла. (39) мон сиён я дасьт-эм-лэсь есть-VN готовить-NMLZ-GEN2 кепыр кар-исько=ни IDEO делать-PRS(1SG)=уже У меня от готовки еды уже с души воротит. (40) клуб-ын со-е клуб-LOC тот-ACC ынти-мынти кар-и-з-ы, со бытча IDEO делать-PST-3-PL тот размером_с калык пӧл-ын! народ среди-LOC В клубе его высмеяли на глазах у стольких людей! 2.3. Морфология идеофонов (аффиксация) С точки зрения морфологии идеофоны (в строгом смысле) характеризуются как слова с «нулевой» или «отрицательной» морфологией, что следует понимать как в смысле отсутствия каких-либо морфологических показателей, так и в смысле «отрицания» морфологии, характерной для обычных слов [Журковский, 1968, с. 23], ср. также [Dwyer, Moshi, 2003, p. 186]. Неизменяемость, т.е. неспособность присоединять словоизменительные или формообразующие аффиксы, является универсальной чертой идеофонов. В целом идеофоны финно-угорских языков также характерна тенденция к неизменяемости, в связи с чем в описаниях часто сближаются с традиционными «неизменяемыми» частями речи — наречиями и междометиями (1.2). В то же время в финно-угорских языках можно наблюдать ряд отступлений от данной тенденции. Так, в языке бесермян идеофоны присоединяют показатель множественного числа -эсь, характерный для прилагательных в предикативной 86 позиции (41); ср. также (1.1), примеры (2–3). УДМУРТСКИЙ (БЕСЕРМЯНСКОЕ НАРЕЧИЕ) [ПМА] (41) вал-лёс чындыр-чандыр-есь, прось со-ос-ты ляб лошадь-PL IDEO-PL совсем тот-PL-ACC слабо сюд-о кормить-PRS.3PL Лошади худющие, совсем их плохо кормят. В коми-зырянском языке идеофоны могут принимать «застывшую» 90 форму творительного падежа (42–43). КОМИ-ЗЫРЯНСКИЙ (42) нывъ-яс вак-вак-ӧн девушка-PL IDEO-INS серӧкт-i-с-ны [Сахарова, 1949, с. 37] смеяться-PST-3-PL Девушки хо-хохотом засмеялись. (43) друг ыджыд грум-грам-ӧн да рутш-ратш-ӧн вдруг большой IDEO-INS юр выв-сянь-ныс голова верх-EGR-POSS3PL и IDEO-INS йиркнит-і-с… (Н. В. Мальцев. Кодлы колан, ККЯ). грохнуть-PST-3(SG) Вдруг сильным грохотом и треском над головой грохнуло… В горномарийском языке идеофоны при окказиональном употреблении в позиции и в функции существительного присоединяют показатели поссесива (44), аккузатив в позиции прямого дополнения (45–46). То же наблюдается в удмуртском языке, главным образом в диалектной речи (47–48). МАРИЙСКИЙ ГОРНЫЙ (44) каля-влӓ-н кыж-гож-ышты шакт-а мышь-PL-GEN IDEO-POSS3PL слышать(ся)-NPST.3SG [ПМА] Слышно шуршание мыши. (45) каля-влӓ цыдыр-цодыр-ым пу-ат мышь-PL IDEO-ACC давать-NPST.3PL [ПМА] Мыши издают шорох. (46) кызыр-мазыр-ым погалтал-шаш=ат, ке-шӓш веле [Саваткова, 2002, с. 280] IDEO-ACC собирать-OPT=ADD идти-OPT только Кое-что из мелочи собрать и можно идти. 90 Данная форма творительного падежа характеризуется как «застывшая» [Сахарова, 1949, с. 37] (т.е. нерегулярная, непродуктивная), т.к. идеофоны в коми-зырянском языке не могут регулярно присоединять другие падежные показатели. 87 УДМУРТСКИЙ (СЕВЕРНОЕ НАРЕЧИЕ) [Шибанов, 2017а, с. 88] (47) турын калт-ыны мын-ӥ-м но, гуӵ-гуӵ-мы быр-и-з сено убирать-INF идти-PST-1PL ADD IDEO-POSS1PL кончиться-PST-3(SG) Сено пошли убирать, и питье (гуӵ-гуӵ — звук, издаваемый при питье) закончилось. (48) колтыр-колтыр-дэ ӧ-д IDEO-ACC.POSS2SG NEG.PST-2 на=а еще=Q ванд-ы? резать-SG Индюка (колтыр-колтыр — подр. крику индюка) еще не зарезала? Типологически нетривиальный случай — «спряжение» идеофонов — засвидетельствован в печорском диалекте коми-зырянского языка: аффиксы, выражающие лицо, число и время присоединяются непосредственно к идеофону [Рожанский, 2015]. Далее (49) приведена «парадигма спряжения» идеофона, передающего ворчание человека. (49) КОМИ-ЗЫРЯНСКИЙ (ПЕЧОРСКИЙ ДИАЛЕКТ) [Рожанский, 2015, с. 509] ме брутка-бротка ми бруткам-броткам ‘я ворчу’ ‘мы ворчим’ тэ бруткан-броткан ‘ты ворчишь’ тi брутканныд-бротканныд ‘вы ворчите’ сійӧ бруткӧ-броткӧ ‘он/она ворчит’ найӧ бруткӧны-броткӧны ‘они ворчат’ ме брутки-бротки ‘я ворчал’ ми брутким-бротким ‘мы ворчали’ тэ бруткин-броткин ‘ты ворчал’ тi бруткинныд-броткинныд ‘вы ворчали’ сійӧ бруткис-броткис ‘он/она ворчал(а)’ найӧ бруткисны-броткисны ‘они ворчали’ Идеофоны в печорском диалекте коми-зырянского языка присоединяют лишь некоторые аффиксы глагольного формообразования («парадигма спряжения» их остается неполной); они также не образуют нефинитных форм и т.п., то есть в данном случае говорить о переходе в глаголы нельзя. В то же время идеофоны могут присоединять словообразующие аффиксы, получая вместе с тем оформление регулярными морфологическими показателями, 88 характерными для разных частей речи. В таких случаях обычно говорят (1.3) об идеофонических существительных, глаголах, наречиях и т.д. Наиболее регулярно в финно-угорских языках от идеофонов образуются глаголы [Тараканов, 1990а, 1990б, 1998б]. Причем, как отмечал И. В. Тараканов, «абсолютное большинство подражательных и изобразительных глаголов <…> имеет особый круг аффиксаций» [Тараканов, 1990б, с. 254] 91. Проиллюстрируем этот «особый круг аффиксаций». Так, в языке бесермян используется суффикс, по форме совпадающий с показателем транзитивизатора / каузатива, но при этом образуются непереходные глаголы, ср. удм. бес. тачыр (передает треск) > тачыр-т-ыны ‘трещать’. Заметим, что в татышлинском говоре удмуртского языка соответствующий суффикс, во-первых, имеет звонкий вариант, во-вторых, образует от идеофонов глаголы второго спряжения (т.е. на -а-ны), ср. жыльыр (передает звук текущей воды) > жыльыр-да-ны ‘журчать’, в то время как все глаголы с суффиксами транзитивизатора или каузатива — первого спряжения (т.е. на -ыны) [ПМА; Baydoullina, 2003]. Данное наблюдение позволяет усомниться в справедливости отождествления «дентального» суффикса идеофонических глаголов с показателем транзитивизатора / каузатива в удмуртском языке. В мокшанском языке используется суффикс, совпадающий по форме с непродуктивным показателем каузатива; как и в удмуртском языке, образуются при этом непереходные глаголы, ср. мокш.ц. чатор (передает треск) > чатор-д-омс ‘трещать’ [ПМА]. В горномарийском языке наиболее продуктивным суффиксом образования глаголов со значением ‘издавать соответствующий звук’ от идеофонов является суффикс -к-/-г- (распределение алломорфов тривиально: глухой после глухих, 91 То же отмечали и другие исследователи, ср.: «Одна из примечательных особенностей уральских языков состоит в том, что звукоподражательные глаголы этих языков характеризуются особыми суффиксами» [Серебренников, 1976, с. 237]; «Для изобразительных глаголов [комизырянского языка. — Прим. В.И.] характерен свой особый мирок суффиксации, хотя в них употребляют и суффиксы обычного порядка» [ГЛКЯ 1949, с. 162]. 89 звонкий после звонких согласных): мар.г. йочыр (подражание скрипу) > йочыр-гаш ‘скрипеть’, лоч (подражание удару) > лоч-к-аш ‘стучать’ [ПМА]. Формально он отчасти совпадает с показателем детранзитива -г- (ср. якшар ‘красный’ — якшаргDETR-аш ‘краснеть, делаться красным’ / якшар-тCAUS-аш ‘заставлять краснеть, делать красным’). Показатель детранзитива, однако, не имеет глухого аллофона (впрочем, мы не располагаем ни одним примером, где суффикс детранзитива -гприсоединялся бы к основе на глухой согласный). Возможно, мар.г. -к-/-г- соотносится с коми-з. -г-, ср. брин (передает звон) > брин-г-ыны ‘звенеть’, удм. бес. -к-/-г-, ср. чап-к-ыны ‘шлепнуть’, йыг (звук удара, стук) > йыг-г-ыны ‘стукнуть’. Коми-з. -г-, удм. бес. -к-/-г- относятся к числу специфических суффиксов, т.е. используемых только для образования глаголов от идеофонов. К числу специфических относятся также суффиксы коми-з. -гед-, ср. зиль (предает звяканье) > зиль-гед-ны ‘звенеть’, удм. бес. -кет-/-гет-, ср. тык (звук удара, стук) > тык-кет-ыны ‘стучать’, йыг (звук удара, стук) > йыг-гет-ыны ‘стучать’, удм.т. -ла-, ср. чыкыр (скрип) > чыкыр-ла-ны ‘скрипеть’ [ПМА]. Особые суффиксы используются и для образования существительных. Так, в языке бесермян существительные образуются от идеофонов (и только от них) с помощью суффикса -ы: быгыр (выражает образ спиральных движений, например, клубящегося дыма) > быгыр-ы ‘спиралевидный шов’; ӟыстыр-ӟастыр (выражает образ крайней изношенности, истрепанности ткани) > ӟыстыр-ы ‘ветошь, лохмотья’; впрочем, данный суффикс нельзя назвать продуктивным [ПМА]. В мокшанском языке, напротив, суффикс -ф абсолютно регулярно образует существительные от идеофонических основ: мокш.ц. чатор (подражание треску) > чатор-ф ‘треск’. Такой же по форме суффикс образует результативные формы глаголов, однако нет оснований их отождествлять, поскольку рассматриваемый суффикс присоединяется непосредственно к идеофонической основе: мокш.ц. бәз (подражание жужжанию) > бәз-ф ‘жужжание’ (ср. бәз-на-мс ‘жужжать’) [ПМА]. Подробнее результатив в мокшанском языке рассматривается в [Козлов, 2016], где, к сожалению, не освещаются подробности образования результативных форм от глаголов разного морфемного состава. 90 В горномарийском языке не обнаружено регулярного суффикса для образования существительных от идеофонов, при этом ряд существительных может быть образован бессуфиксально, ср. мар.г. тӱрдӱр ‘водопад’ < тӱр-дӱр (подражание звуку падения воды) [ПМА]. Вопрос об образовании наречий рассматривается в (3.4). 2.4. «Внутренняя» морфология идеофонов Идеофоны в строгом смысле (1.3) определяются как аморфные, не делимые на морфемы слова: присоединение словообразовательных аффиксов к идеофону обычно влечет переход в другую часть речи (2.3). Однако в языках обнаруживаются особые форманты, регулярно присоединяющиеся к идеофонам и модифицирующие их значение. Ср., например, цепочку чувашских идеофонов: йал — подражание неожиданному и энергичному воспламенению, йалт — подражание резкой вспышке огня, йалтӑрр — подр. однократной, довольно продолжительной вспышке молнии, йалтӑрт — подр. однократной, быстрой, как бы оборванной вспышке молнии, где все формы передают резкую вспышку огня или света, однако значение всё же несколько разнится [Ашмарин, 1928, с. 10]. Ср. то же в финно-угорских языках: мокш.ц. цят — цятор — цяторхт; удм. бес. тач — тачыр, кўаж — кўажыр; мар.г. йоч — йочыр — йочырт — йочырик (все слова без формантов передают стук / удар 92, с формантами — звуки типа треска, хруста, скрипа и под.) [ПМА]. Такие форманты мы будем называть и д е о ф о н и ч е с к и м и (они присоединяются к идеофонам, и в результате образуются новые идеофоны). Разные форманты связаны с разными значениями, которое зависит также от значения идеофона, к которому присоединяется формант. Например, формант -Vр 92 Удар — это «мгновенный» тон или шум, настолько краткий, что человеческий слух не успевает оценить его по временно́й протяженности и ощущает как отдельный импульс [Воронин, 1982]. 91 (т.е. гласный плюс сонант р) при присоединении к звукоизображениям ударов переводит их в звукоизображения диссонансов 93, ср. удм. бес. тык (подражание удару) (50) — тыкыр (подражание серии ударов) (51), тач (подражание краткому треску) (52) — тачыр (подражание более длительному треску) (53–54). УДМУРТСКИЙ (БЕСЕРМЯНСКОЕ НАРЕЧИЕ) [ПМА] (50) кинь-ке одӥг кто-INDF один пол косяг-е тык /*тыкыр раз окно-ILL IDEO кар-и-з делать-PST-3(SG) Кто-то один раз в окошко стукнул. (51) улча-йын улица-LOC уськыт-э йӧ, льыпет падать-PRS.3SG лед крыша выл-э тыкыр /*тык верх-ILL IDEO жуг-е бить-PRS.3SG На улице идет град, по крыше стучит. (52) боды тач /*тачыр чиг-и-з палка ломать(ся)-PST-3(SG) IDEO Палка с резким треском сломалась (53) горд красный лыс лапник ӟуа, гореть(PRS.3SG) тачыр /*тач IDEO кыл-ӥськ-е слышать-DETR-PRS.3SG Сухой лапник горит, потрескивание слышится. (54) чашша-ти мын-он дыръя-мы лес-PROL идти-VN тачыр /*тач IDEO кӧс во_время-POSS1PL сухой ул-вай-йос пыд ул-а-мы ветка-сук-PL нога низ-LOC/ILL-POSS1PL кия-ськ-о ломать-DETR-PRS.3PL Когда мы идем по лесу, ветки у нас под ногами с треском ломаются. Форманты типа -Vр реализуют в финно-угорских языках типологически распространенное явление — передачу в идеофонических словах таких значений, как длительность, протяженность, множественность и т.п. (обобщенно можно сказать — интенсивность) так называемыми R-формантами (т.е. формантами с сонантом типа р) [Воронин, 1982; Voronin, 2004]. Формант -т придает оттенок прерывистости звучания. Ср., например, мар.г. йочыр подражание продолжительному скрипу (55) — йочырт подражание более краткому или внезапно прервавшемуся скрипу (56). От формы йоч форма йочырт 93 Диссонансы — это серии ударов (вибрирующие, дрожащие звуки), в которых каждый удар почти уже не воспринимается отдельно, но полного слияния в единое звучание еще нет; [Воронин, 1982, 1967]. 92 отличается тем, что йоч может передавать один «квант» повторяющихся кратких («мгновенных») звуков (57), а йочырт передает всегда однократное звучание, которое мыслится носителями как неразложимое на отдельные «кванты», но при этом имеющее некоторую продолжительность 94. МАРИЙСКИЙ ГОРНЫЙ [ПМА] (55) амаса пач-ылт-еш, дверь чӱч-ӹлт-еш, открывать-MED-NPST.3SG закрывать-MED-NPST.3SG йочыр юк шакт-а IDEO звук слышаться-NPST.3SG Дверь открывается, закрывается, звук скрипения слышен. (56) мардеж трӱк ӹфӹл-ӓл-ӹ, ветер вдруг амаса йочырт шакт-ыш дуть-ATT-PST1.3SG дверь IDEO слышаться-PST1.3SG Ветер резко подул, дверь издала резкий скрип. (57) ӓтя ташкал-еш седӹрӓ мычкы, шӱкшӹ ханга-влӓ йоч-йоч шакт-ат отец ступать-NPST.3SG пол по старый доска-PL IDEO слышаться-NPST.3PL Отец ступает по полу, старые доски издают звуки скрип-скрип. По чисто формальным основаниям форманты типа -Vр, -т можно признать морфемами, так как для них можно построить правильные морфологические квадраты («квадраты Гринберга»): удм. бес. тач — тачыр мар.г. йочыр — йочырт куаж — куажыр кочыр — кочырт лач цодыр — цодырт — лачыр Форманты не только меняют значение идеофонов, но и могут влиять на морфологические свойства. Например, от идеофонов с разными формантами (или без них) по-разному образуются глаголы, ср. удм. бес. тык > тык-кет-ыны (но не *тык-(ы)т-ыны) ‘стучать’, тыкыр > тыкыр-т-ыны (*тыкыр-кет-ыны) ‘стучать’; мар.г. глаголы звука на -талт(ыл)-, по нашим данным, образуются только от основ на -Vр: йочыр > йочырталтылаш ‘производить скрип’ [ПМА]. Тот факт, что идеофонические форманты могут влиять на морфосинтаксические свойства 95 94 Т.е. человеческий слух успевает оценить его по временно́й протяженности; звучание, таким образом, ощущается не как «мгновенное», а как имеющее некоторую продолжительность. 95 Ср. также данные М. Тольской [Tolskaya, 2012] об идеофонах в удэге́йском языке (тунгусо-маньчжурский язык (тунгусская группа), Приамурье). 93 идеофонов, может служить аргументом в пользу признания этих формантов морфемами. Однако против такого решения имеются также имеются аргументы. В то время как одни идеофонические форманты, такие как -Vр или -т, регулярно присоединяются к идеофонам и могут быть связаны (хотя и не всегда) с определенным значением, другие форманты не демонстрируют регулярности. Так, М. Д. Имайкина, рассматривая структуру идеофонов в мордовских языках, выделяет несколько регулярных формантов — -к, -т, -Vр [Имайкина, 1968], однако во многих других случаях это сопряжено со значительными трудностями; попытки связать форманты идеофонов с другими морфемами в тех же языках также выглядят неубедительно 96: по нашим наблюдениям, идеофонические форманты используются только в структуре идеофонов. Еще сложнее установить более или менее регулярные соответствия между формантами и их значениями; часто не удается установить даже сами значения, поскольку идеофоны с разными формантами (и без них) во многих контекстах являются семантическими дублетами. Ф. И. Рожанский замечает, что проблема проведения границы между корнем и суффиксом проистекает из принципиально иного соотношения фонемы и морфемы в идеофонах, нежели в обычных словах [Рожанский, 2015, с. 511–512]: в идеофонах каждая фонема имеет определенную семантическую нагрузку (1.6), и многие идеофоны при очевидном сходстве звукового облика имеют близкое значение (ср. (1.4), а также [Журинский, 1971, с. 248–249; Журковский, 1968, с. 45]). Поэтому в результате добавления к идеофону фонемы определенного типа (например, взрывные -т, -к, вибрант -р и т.п.) может возникнуть новая форма с модифицированным в той или иной степени значением. Можно считать, что возник новый неразложимый идеофон или что возникла новая форма с суффиксом. 96 Укажем для примера, что попытки М. Д. Имайкиной связать формант идеофонов -т с именным показателем множественного числа мордовских языков -т неубедительны уже в свете использования того же форманта не только в мордовских, но и, как минимум, в марийском и чувашском языках (вне сочетания с формантом -Vр также и в удмуртском). 94 Например, при коми-з. печор. гир-гар (подр. тарахтению, скрежету и т. п.) форму гирска-гарска ‘шаркая, скребя’ можно рассматривать и как дериват от гир-гар , и как «независимый» идеофон (такое соотношение в данном идиоме не уникально). По мнению Ф. И. Рожанского, такие решения — «дело вкуса» исследователя [Рожанский, 2015, с. 512]. Ср. также мнение Н. И. Ашмарина, считавшего, что по крайней мере часть подобных формантов возникли в результате переразложения «хаотической» основы идеофонов и, таким образом, по происхождению аффиксами не являются [Ашмарин, 1928, с. 9]. В целом в финно-угорских языках вряд ли можно найти другую лексикограмматическую группу, морфологическая структура элементов которой была бы в той же степени бессистемна и непоследовательна. Это, впрочем, неудивительно с учетом того, что идеофоны в строгом смысле являются периферийными и аномальными единицами (1.4). Некоторые исследователи говорят о так называемой «экспрессивной» морфологии идеофонов в противопоставлении «обычной» морфологии (expressive morphology vs. plain morphology) [Zwicky, Pullum, 1987; Tolskaya, 2012]; ср. также «оценочная» морфология (evaluative morphology) [Körtvélyessy, 2015]. Все это, на наш взгляд, это не позволяет признать идеофонические форманты морфемами в полном смысле. Кроме того, такое решение неудобно с описательной точки зрения, поскольку оно разрушает противопоставление идеофонов в строгом смысле и идеофонических слов (1.3). Мы будем говорить о «внутренней» морфологии идеофонов в противопоставлении формообразовательной и словообразовательной аффиксации (2.3). Н. И. Ашмарин предложил для идеофонических формантов нейтральный термин о т л и ч и т е л и [Ашмарин, 1928, с. 9], которым мы будем пользоваться, если необходимо подчеркнуть неясный морфологический статус форманта. Часть идеофона за вычетом всех формантов («отличителей») будем называть и д е о ф о н и ч е с к и м к о р н е м. Идеофонический корень вместе с формантами (если таковые есть) составляют и д е о ф о н и ч е с к у ю о с н о в у. Идеофоническая основа присоединяет словообразующие аффиксы. 95 Идеофонические корни могут быть «связанными», то есть встречаться только в основах с «отличителями», ср. удм. бес. шынгыль ‘невнятно (о речи)’, ӟыкыр ‘со скрипом’, шыньыр-шаньыр ‘неустойчиво, шатко’, при этом формы *ӟык, *шынг, *шынь, *шань, *шынь-шань отсутствуют в языке бесермян; ср. также мар.г. основы кочыр- (передает скрип), кызыр- (см. пример 41), шагыр- (передает стрекот), при этом корни коч-, кыз-, шаг- не употребляются ни в качестве идеофонов, ни в качестве идеофонических основ в других словах [ПМА]. Заметим, что этот факт хотя и не исключает, но также затрудняет признание «отличителей» морфемами. В финно-угорских языках большинство идеофонических корней имеют структуру CVC, CVCC или CCVC. В случае кластера в исходе корня первый из двух согласных обычно сонорный, ср. мар.г. цонг-, шолт-, цорт-, удм. бес. шынг-, дымб-, шалт-; в случае кластера в начале корня второй из двух согласных обычно сонорный или губной, ср. удм. бес. шлач-, шрач-, мокш.ц. шлок-, коми-з. брин-, шлюч- [ПМА], швач-, шпут- [Бубрих, 1949]. Структуры VC, VCC встречаются в основном в корнях со звуковой семантикой, ср. удм. бес. ыргетыны ‘рычать’, ургетыны ‘урчать’, урскетыны ‘хрюкать’ [ПМА]. Единицы со структурой CV чаще всего относятся к собственно звукоподражаниям (1.9.2), нежели к идеофонам; ср. то же в тюркских языках [Хусаинов, 1988, с. 30–31]. Идеофонические корни в свою очередь имеют внутреннюю структуру, в которой можно выделить согласный анлаут, гласный инлаут и согласный ауслаут. Слова с изменением одного из компонентов идеофонического корня часто составляют квазисинонимический ряд: удм. бес. тачыр — лачыр — ўачыр — кўачыр — шачыр; тычыр — тыкыр, лачыр — лакыр, кўачыр — кўажыр (все слова передают звуки треска, хруста и под.); мар.г. шонгрыр — цонгыр — тьонгыр — льонгыр; шонгыр — шогыр — шодыр (все слова передают звуки типа ‘звенеть, греметь’) [ПМА]; коми-з. печор. лутш-латш ‘со скрипом, треском, хрустом’ — рутш-ратш ‘с громким треском’ — тутш-татш ‘со стуком’, буль-боль ‘о бульканье, журчании’ — гуль-голь ‘со звяканьем’ — зиль-зёль (передает звонкий звук, например, колокольчика, ручейка) — сюль-сяль ‘о плеске воды’ [Рожанский, 2015]. 96 Особенно регулярно наблюдается вариативность гласного в инлауте. Случаи дивергенции гласных идеофонического корня, коррелирующей со значением 97, в большом количестве обнаруживаются в диалектах финского языка, ср.: kalis-ta, kilis-tä, kolis-ta ‘бряцать, лязгать, греметь’; pihis-tä, pohis-ta, puhis-ta ‘шипеть, свистеть’ [Jarva, 2001, p. 117]; ratis-ta ‘скрипеть, потрескивать’, ritis-tä ‘скрипеть, потрескивать, хрустеть’, rytis-tä ‘трещать’ [Хакулинен, 1955, с. 19]. Еще бо́льшую системность в этом отношении обнаруживают тюркские языки: подъем гласных соотносится с высотой передаваемого звука, а ряд — с силой или громкостью, см. (3.1). В финно-угорских языках пермской и волжской групп ситуация может быть различной. Так, в мокшанском языке изменение гласного может практически не коррелировать со значением, ср. фонетические варианты: мокш.ц. чивор-домс, човор-домс, чәвор-домс ‘скрипеть’ [ПМА; Кашкин, Никифорова, 2018]. Впрочем, по нашим наблюдениям, семантика идеофонических глаголов вообще менее специфична: в то время как идеофоны с разными гласными различают тонкие оттенки звучаний, производные от них глаголы оказываются взаимозаменяемыми. В некоторых случаях один из вариантов вытесняет прочие. Например, в коми-з. иж. брин, брун, бран (передают звон) гласные коррелируют с высотой передаваемого звука, при этом глагол брин-гыны является общеизвестным и общеупотребительным, а варианты бран-гыны, брун-гыны характеризуются как окказиональные и редкие [ПМА]. В мар.г. шыгыр — шогыр — шугыр (о шуме, стуке, грохоте) изменение гласного коррелирует с интенсивностью и громкостью передаваемого звука, ср. примеры (58–60), в которых указанные формы не взаимозаменяемы (при этом произведенные от соответствующих основ глаголы опять-таки демонстрируют бо́льшую свободу) [ПМА]. 97 В переводах, однако, различия передать бывает довольно трудно. 97 МАРИЙСКИЙ ГОРНЫЙ [ПМА] (58) изи маленький пӱкш-влӓ стӧл вӹл-ец седӹрӓ-шкӹ шыгыр-ге 98 вил-ӹн-ӹт орех-PL стол верх-EL пол-ILL IDEO-ADV падать-PST2-3PL Маленькие орехи со стола на пол со стуком посыпались. (59) сала-влӓ-м мыш-мы годым таз гӹц шогыр-ге юк шакт-а ложка-PL-ACC мыть-NMLZ во_время таз EL IDEO-ADV звук слышаться-NPST.3SG Во время мытья ложек в тазу слышится стук. (60) кого кӱэр-влӓ вил-ӓт, большой камень-PL падать-NPST.3PL шугыр-ге юк IDEO-ADV звук шакт-а слышаться-NPST.3SG Большие камни падают, слышится грохот. Мена (дивергенция) гласного в идеофоническом корне — процесс, который часто сопровождает редупликацию идеофонов (2.5). Метатеза согласных анлаута и ауслаута идеофонического корня в финноугорских языках встречается в основном в межъязыковом плане: мокш.ц. чатор, эрз.ш. сятур, мар.г. цодыр vs. удм. бес. тачыр (передают треск, хруст); мокш.ц. чикор, эрз.ш. чикыр, удм.т. чакыр vs. мар.г. кочыр, удм. бес. кычыр (передают скрип, стрекот) [ПМА]. Корректность таких сопоставлений поддерживается тем, что в тюркских языках метатеза часто имеет место в рамках одного языка, см. (3.1). «Допустимые преобразования» — присоединение «отличителей», мена звуков в идеофоническом корне, метатеза — формируют характерный признак идеофонов, который одни исследователи называют «размытостью» звукового облика [Журинский, 1971, с. 248–250], другие — паронимически кластерной организацией [Рожанский, 2011, с. 112], см. (1.4). В англоязычной литературе употребляется также термин «шаблонная» морфология (templatic morphology) — в том смысле, что у идеофона имеется устойчивый сегментный «скелет» (шаблон) и вариативная часть, в которой возможны определенные, допустимые для данного языка преобразования [Dingemanse, 2011, p. 172]. Структура идеофонического корня и идеофонической основы вкупе с указанными преобразованиями составляют феномен, который мы называем «внутренней морфологией» идеофонов. 98 О форманте мар.г. -ге см. (3.4). 98 2.5. Особенности редупликации идеофонов Одной из наиболее заметных и типологически распространенных черт идеофонов является редупликация, ср.: «There is one morphonological process so characteristic of them [i.e. ideophones. — Прим. В.И.] that it can often be used to identify ideophones: reduplication/reiteration» 99 [Bartens, 2000а, p. 42], ср. также [Dingemanse, 2015]. В языках с развитыми идеофоническими системами более половины идеофонов могут употребляться в редуплицированном виде [Рожанский, 2011]. Редупликация в финно-угорских языках исследовалась в ряде работ, ср. [Алатырев, 1948а, 1948б; Майтинская, 1961, 1964; Bátori, 1969; Рожанский, 2002, 2015; Erelt, 2008; Шибанов, 2003б, 2017б], в которых в числе прочего рассмотрены и редуплицированные идеофоны. В финно-угорских языках редупликация идеофонов достаточно широко распространена. Не существует единого определения редупликации, признаваемого всеми специалистами: разные исследователи включают в это понятие разный круг явлений. В нашей работе мы опираемся на схему определения редупликации, предложенную Ф. И. Рожанским [Рожанский, 2011]. Данная схема основана на признаках, описывающих языковые явления, связанные с повторами 100; преимущество такого подхода заключается в некоторой свободе выбора: исследователь может решать, какие именно явления в данном случае относить к редупликации, в зависимости от целей исследования. По признаку количества повторов выделяют единицы с разным числом повторяющихся сегментов — от двух и более. По признаку уровня языковых единиц, к которому относятся повторяющиеся сегменты, выделяют повторы 99 «Существует морфонологический процесс, характерный для них [идеофонов. — Прим. В.И.] настолько, что часто он может быть использован для идентификации идеофонов, — это редупликация / многократное повторение» (перевод наш. — В.И.). 100 К редупликации обычно относят повторы на уровне формы. Повторы только на уровне содержания здесь не рассматриваются, см. [Рожанский, 2011, с. 23–24]. 99 фонем, слогов, морфем, слов, предложений. По признаку уровня языковых единиц, на котором производится повторение, выделяют повторы на уровне слова, предложения или текста. К ядру редупликации как явления относятся повторы на уровне слова морфем, слов, слогов и в большинстве случаев также повторы фонем [Рожанский, 2011, с. 25–30]. По признаку наличия исходного нередуплицированного коррелята (мотива) различают мотивированную и немотивированную редупликацию. По признаку изменения повторяемых сегментов различают точную и неточную редупликацию (последнюю также называют редупликацией с дивергенцией). В отношении идеофонов нас будут интересовать повторы целого слова, корня или основы на уровне слова, когда в результате повторений возникают новые слова (или формы) 101. Чаще всего имеет место повтор целого слова, ср. удм. бес. тачыр и редуплицированные формы тачыр-тачыр, тычыр-тачыр с меной гласного (все слова передают треск) [ПМА]. Повторы идеофонического корня (без повторения «отличителей») зафиксированы в марийском словаре В. М. Васильева [Васильев, 1926]: ср. мар.л. дӱб-дӱб-дӱбӹр (о звуках ног при пляске); ср. также в удмуртском языке: тачыр-тач пу ӝуа ‘с треском дрова горят’ [Шибанов, 2017б]. В наших материалах подобные примеры не встречаются. К повторам основы можно отнести идеофонические глаголы типа мокш.ц. чатор-чатордомс ‘потрескивать’, если интерпретировать его как частичную редупликацию от чатордомс ‘трещать’. Подобные формы можно трактовать также и как глаголы, образованные от редуплицированного идеофона (чатор-чатор > чатор-чатор-д-омс), и как сочетание идеофона с однокоренным глаголом (чатор чатордомс, ср. также чатор-чатор чатордомс) — в таком случае это уже будет повтор на уровне предложения [ПМА]; см. подробнее (3.5). Особого рассмотрения требует фонемная редупликация. Как отмечает Ф. И. Рожанский, повтор звуков (удлинение гласных или геминация согласных) 101 Идеофоны также могут повторяться и на уровне предложения, однако такие повторы мы не будем относить к редупликации. 100 может относиться к редупликации в тех случаях, когда выходит за рамки «чистой фонетики» (например, автоматических чередований) и несет семантику, типичную для редупликации, — длительность, экспрессивность и т.п. [Рожанский, 2011]. Как правило, повтор звуков имеет место в словах, передающих звуковые образы, и выражает интенсивность или длительность звучания (или какого-то элемента звучания). Причем такие слова либо не являются идеофонами (61–62), либо их идеофонический статус вызывает сомнения (63). Иногда с целью усиления изобразительного эффекта повтор звуков используется и в звуковых идеофонах (64–67); в основном при этом геминируются согласные, удлинение гласных используется скорее для просодического выделения идеофонов (2.6). МАРИЙСКИЙ ЛУГОВОЙ [СМЯ, 1961, с. 311] (61) телефон кум гана талын р-р-р! р-р-р! р-р-р! шокт-ыш телефон три раз громко р-р-р! р-р-р! р-р-р! слышаться-PST1.3SG Телефон три раза громко р-р-р! р-р-р! р-р-р! слышался (т.е. громко звонил). МОКШАНСКИЙ [ГМЯ 1962, с. 372] (62) варма-сь пакся-са у-у-у ветер-DEF.SG поле-LOC у-у-у Ветер в поле у-у-у. КОМИ-ПЕРМЯЦКИЙ [Кривощекова-Гантман, 2006, с. 46] (63) кытӧн-кӧ ып-п только лый-и-с-ӧ где-INDF паф-ф только выстрелить-PST-3-PL Где-то паф выстрелили (т.е. выстрелили со звуком «паф!»). УДМУРТСКИЙ (УД. 17.08.2010, CLU) (64) со-из, жин-н! вазь-ыса, сӧр-иськ-и-з тот-POSS3SG дзын-нь векчи-векчи пыры-ос-лы окликать-CVB разбить-DETR-PST-3(SG) мелкий-мелкий осколок-PL-DAT Он, дзынь окликая (т.е. звеня), разбился на мелкие-мелкие кусочки. УДМУРТСКИЙ [ГСУЯ, 1962, с. 361] (65) йыр йыл-тӥ снарядъ-ёс, пуля-ос лоба-ны кутск-и-з-ы. тачыр-р-р! голова над-PROL снаряд-PL пуля-PL летать-INF начать-PST-3-PL Над головой начали летать снаряды, пули. Тр-р-р-р! УДМУРТСКИЙ (УД. 20.05.2009, CLU) (66) лы-ос-ы кость-PL-POSS1(SG) лосыр-р хр-р-русть кар-о делать-PRS.3PL Кости хрусть делают (т.е. хрустят). тр-р-р-р 101 МОКШАНСКИЙ (ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ДИАЛЕКТ) [ПМА] (67) чатә-әр-р пенгя-т-не тр-р-ресь пал-ыйх-ть дрова-PL-DF гореть-NPST.3-PL С треском дрова горят. В незвуковых идеофонах повтор звуков имеет место достаточно редко, некоторое количество примеров можно найти в художественных текстах, ср. (68– 69). МАРИЙСКИЙ ЛУГОВОЙ [СлМЯ, 1990–2005] (68) Сакар-ын нер-же Сакар-GEN нос-POSS3SG гыч вӱр EL кровь йыр-р йог-ен лект-е течь-CVB выходить-PST1.3SG IDEO Из носу Сакара потекла кровь. МАРИЙСКИЙ ЛУГОВОЙ [СМЯ, 1961, с. 308] (69) Ванька <…> йол йыжыҥ-жы-лан лу-уж чуч-ын Ванька нога сустав-POSS3SG-DAT IDEO куан-ен чувствовать-CVB радоваться-PST2.3SG Ванька, почувствовав облегчение в суставах ног, обрадовался. В удмуртском языке геминация конечного согласного основы может случить для выражения продолжительности, размеренности действия, ср. удм. питыр-р-(р) (изображение вращения, перекатывания), удм. бес. чыштырр ужаны ‘потихоньку, незаметно работать’; причем того же эффекта можно достичь повторением слова, ср. питыр-питыр (то же, что питыр-р-(р)) [Максимов, 1994]. Идеофон питыр (изображает переворот, перекат) здесь незвуковой; чыштыр обычно выражает подражание шороху, но в приведенном употреблении имеет незвуковое значение. Как правило, нет оснований говорить, что в результате повтора звуков в идеофонах образуются новые слова или формы, тем более что данный прием используется и в обычных словах — для выражения экспрессии (ср. У него такой ма-а-аленький домик!, С-скотина! [Рожанский, 2011, с. 19]), а иногда — с изобразительной целью: в художественной литературе и в фольклоре находим примеры, когда обычные слова используются в качестве звукоподражаний — например, при передаче особенностей голосов персонажей, главным образом животных, ср. (70–72). РУССКИЙ (70) А со всех сторон как грянет: — Карр! Карр! Карр! Враг! Враг! Враг! 102 Карраул! Удиррай! (В. Бианки. Старая ворона (1951), НКРЯ). (71) 3-з-загадай з-заветное ж-ж-желание! — прожужжал кто-то Мите прямо в ухо. Это жужжал Медицинский Шмель, прилетевший вместе с пчелами. Заметив больного, он подлетал к нему и жужжал: — Ж-ж-желаю жжелез-з-зного з-здоровья! (Л. Сапожников. Митя Метелкин в Стране синих роз (1988), НКРЯ). УДМУРТСКИЙ [ГСУЯ 1962, с. 363] (72) Кузё потэм но адӟе: тэкит кисьтэмын. — Эк-ма, таосын!.. Изъянтыса гинэ уло, — шуыса, кузё буш лагушказэ ӝутэ. Ыж нош гид капка вискытӥ йырзэ мычиз но лар-лар кеськиз: — Берло ма-а-ар-р! Хозяин вышел и видит: деготь пролит. — Эх-ма, с этими!.. Постоянно только вред приносят, — говоря, поднимает пустой лагун. А овца высунула голову сквозь ворота хлева и проблеяла: — И что-о-о теперь! (из народной сказки) [перевод наш. — В.И.]. В некоторых языках, однако, отдельные случаи фонемной редупликации настолько регулярны, что могут восприниматься носителями как отдельные формы; это может закрепляться (и поддерживаться) письменной традицией. Таковы, например, в марийском языке формы на -Vрр, ср. мар.г. йоч — йочыр — йочырр (подр. скрипу) [ПМА], мар.л. коштыр (о звуке груб. волос, шерсти) — коштыр-р (о звуке при ссыпке ржи) [Васильев, 1926]. Примерно то же имеет место в чувашском языке [Ашмарин, 1928]. В отдельных говорах северного наречия удмуртского языка геминация конечного согласного сопровождается присоединением гласного -ы, ср. удм. бес. чыштырр — удм. сев. ӵуштырры [Максимов, 1994]. Можно говорить и наоборот: присоединение форманта -ы сопровождается геминацией конечного согласного основы. В любом случае, указанные преобразования, по-видимому, идентичны по значению. Это может служить аргументом в пользу того, чтобы считать слова с фонемной редупликацией особыми формами идеофонов — так же, как и формы с разными формантами. 103 В мар.г. йочыр ударение обычно падает на первый слог (хотя возможно и произнесение с ударением на второй), при этом в йочырр ударение всегда на второй слог. В мокш.ц. чатор ударение всегда на первом слоге, но при удлинении звуков может переходить на второй слог (67). Мена места ударения тоже способствует анализу слов с повтором звуков как отдельных форм. Фонемная редупликация в таком случае также может быть включена в число «допустимых преобразований», составляющих внутреннюю морфологию идеофонов (2.4). Вернемся теперь к повторам слова на уровне слова. Возможное число повторов 102 зависит от типа идеофона. Незвуковые идеофоны бывают либо одиночными (73), либо двойными (74). В первом случае повторы обычно не допускаются, но в некоторых случаях возможно «усилительное» повторение, характерное и для обычных слов, ср. рус. большой-большой, англ. very very big ‘очень-очень большой’, удм. туж-туж чебер ‘очень-очень красивый’, удм. бес. сед-сед ‘черный-черный’, ср. (75–76). Три и более повторов для незвуковых идеофонов обычно не характерны. УДМУРТСКИЙ (БЕСЕРМЯНСКОЕ НАРЕЧИЕ) [ПМА] (73) чорога-сь-ёс чорога-м рыбак-PTCP-PL бер-а-зы рыбачить-PRTC после-LOC/ILL-POSS3PL ньыж / *ньыж-ньыж кыскы-са лодка-ACC.POSS3PL тыб-ыт-о тащить-CVB IDEO пыж-зэс гурт-э подниматься-CAUS-PRS.3PL дом-ILL Рыбаки после рыбалки лодку волоком тащат домой. (74) со тот секыт тяжелый песьтерь-зэ пестерь-ACC.POSS3SG мыкыр-мыкыр / *мыкыр / IDEO *мыкыр-мыкыр-мыкыр-… тыбыр-а-з спина-LOC-POSS3SG ну-э нести-PRS.3SG Он тяжелый пестерь 103 сгорбившись на спине несет. (75) педла-н улица-LOC тём(-тём) IDEO пеймыт лу-и-з темный становиться-PST-3(SG) На улице совсем стемнело. 102 Числом повторов мы называем число повторяющихся сегментов. Т.е., например, тач — один «повтор», тач-тач — два повтора, тач-тач-тач — три повтора, и т.д. 103 Пестерь — ранец из лыка или бересты. 104 (76) шунды пот-ем солнце выходить-NMLZ бер-е лымы чиль(-чиль) чиля после-ILL снег блестеть(PRS.3SG) IDEO После восхода солнца снег ярко-ярко блестит. Количество возможных повторений в звуковых идеофонах зависит от типа идеофонической основы, т.е. от наличия тех или иных формантов или отсутствия таковых. Идеофоны без формантов обычно могут повторяться неограниченное число раз (77–78); редуплицированная форма, в отличие от одинарной, передает многократное повторение звучания, ср. (78) и (79). МОКШАНСКИЙ (ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ДИАЛЕКТ) [ПМА] (77) атя-сь отец-DEF.SG цят-цят(-цят…) пеелем-ть коса-DEF.SG.GEN IDEO шав-сы отбивать-NPST.3SG.S(3SG.O) Старик тюк-тюк-тюк косу отбивает. УДМУРТСКИЙ (БЕСЕРМЯНСКОЕ НАРЕЧИЕ) [ПМА] (78) вӧй масло таба-йын сковорода-LOC тач-тач(-тач-…) ыб-ылля-ськ-е стрелять-MULT-DETR-PRS.3SG IDEO Масло на сковороде потрескивает. (79) гур-ын мар-ке тач печь-LOC что-INDF IDEO ваз-и-з окликать-PST-3(SG) В печи что-то трескнуло. В идеофонах с формантом -Vр количество повторов ограничено двумя (80– 81). При этом, конечно, возможно многократное повторение на уровне предложения (82); этот случай отличается просодией, однако специальное изучение этого вопроса не проводилось, и автор в данном случае полагается на свои слуховые ощущения и на суждения носителей 104. УДМУРТСКИЙ (БЕСЕРМЯНСКОЕ НАРЕЧИЕ) [ПМА] (80) тачырт-он тачыр-тачыр(*-тачыр-…) кар-е трещать-VN IDEO делать-PRS.3SG Трещотка трещит. 104 Исследователи различают редуплицированные идеофоны (reduplication) и повтор идеофонов (repetition), причем маркером обычно является интонационное членение, в частности, паузация: редуплицированные формы оказываются просодически целостными; ср. [Dingemanse, 2011, p. 168] об идеофонах языка сиву (Siwu, семья ква нигеро-конголезской макросемьи, Гана). 105 МОКШАНСКИЙ (ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ДИАЛЕКТ) [ПМА] (81) кямо-т-не чатор-чатор(*-чатор-…) мол-ийх-ть сапог-PL-DF идти-NPST.3-PL IDEO Сапоги скрипят. (82) пянякуд-са пенгя-т-не пал-ыйх-ть, печь-LOC дрова-PL-DF куле-в-и слышать-PASS-NPST.3(SG) гореть-NPST.3-PL чатор, чатор, чатор… IDEO IDEO IDEO В печи дрова горят, слышно тресь, тресь, тресь… В целом можно сказать, что различные форманты накладывают разные ограничения на число повторов; этот вопрос должен исследоваться в каждом идиоме отдельно. В случае редупликации с дивергенцией число повторяемых сегментов обычно ровно два (83–86). Случаи трипликации и т.д. очень редки и выглядят маркированно даже на фоне редуплицированных идеофонов. МАРИЙСКИЙ ГОРНЫЙ [ПМА] (83) тӹдӹ-н амаса-жы йычыр-йочыр(*-…) веле пач-ылт-еш тот-GEN дверь-POSS3SG только открыть-MED-NPST.3SG IDEO У него дверь аж со скрипом открывается. (84) ӱкш-влӓ ял ветка-PL лӹвӓл-нӹ цыдыр-цодыр(*-…) шакт-ат нога низ-LOC раздаваться-NPST.3PL IDEO Ветки под ногами потрескивают. (85) цӹрцӹк цырт-цорт(*-…) кузнечик IDEO ман-еш говорить-NPST.3SG Кузнечик стрекочит. (86) лампочка цылт-цолт(*-…) ка-еш лампочка IDEO виднеться-NPST.3SG Лампочка мигает. В редуплицированных идеофонах часто имеет место дивергенция звуков в повторяемых сегментах, особенно часто — мена гласного идеофонического корня, ср. (83–86), а также (87). (87) УДМУРТСКИЙ (БЕСЕРМЯНСКОЕ НАРЕЧИЕ) [ПМА] быль-баль выражает образ несосредоточенного, «бегающего» взгляда чындыр-чандыр выражает образ крайней худобы 106 чыштыр-чаштыр подражание шороху дымбыр-дамбыр подражание грохоту ньыж-няж 1) выражает образа перемещения ползком или волоком по извилистой траектории, 2) выражает образ несогласованного пения шлӥнь-шлань выражает образ бесцельного хождения туда-сюда клук-клак 1) подражание квохтанью кур, 2) ‘небрежно, неряшливо’ (об одежде или внешнем виде) Дивергенция гласных в редуплицированных идеофонах подчиняется определенным закономерностям. Из примеров (87) видно, что во всех случаях во втором сегменте выступает гласный а, а в первом — нейтральный гласный (обозначается ы) или более узкий гласный (и, у). Подробный анализ данных закономерностей выходит за рамки нашей работы; Ф. И. Рожанский проводит такой анализ для марийских [Рожанский, 2002] и коми [Рожанский, 2015] идеофонов, см. также [Алатырев, 1948а; Шибанов, 2017б] об удмуртском языке. Мена согласного встречается заметно реже. Изменению подвергается обычно начальный согласный второго компонента, часто в данной позиции выступают губные согласные п, б, м, реже в, ср. (88); во многих случаях мена согласного сопровождается одновременной меной гласного. К этой категории не следует относить случаи фонетических или морфонологических чередований, например, такие как озвончение начального согласного второго компонента в мар.г. кыж-гож ‘с шорохом’ [ПМА], мар.л. кылде-голдо ‘с глухим шумом’, кывыж-говыж ‘с шорохом’ [Рожанский, 2002]: подобный процесс часто происходит на стыке основ в сложных словах, ср. мар.г. сельмӹгиндӹ ‘лепешка’ < сельмӹ ‘сковорода’, киндӹ ‘хлеб’; нужгол ‘щука’ < нуж ‘щука’, кол ‘рыба’ [ПМА]. (88) УДМУРТСКИЙ (БЕСЕРМЯНСКОЕ НАРЕЧИЕ) [ПМА] бультыр-мальтыр подражание бурлению тык-мык выражает образ запинающейся речи чыш-пыш передает тихий шум чыш-паш 1) подражание тихому шороху, 2) ‘тайком, втихаря’ (о ссоре или разговоре) 107 чыштыр-паштыр подражание шороху чильтыр-пильтыр выражает образ чрезмерного блеска в украшениях или предметах одежды чиль-валь выражает образ яркого блеска кузьыр-мазьыр ‘несъедобный’ (о еде со странным, неестественным вкусом) В частном случае начальный согласный может чередоваться с «нулем», ср. мокш.ц. алы-балы ‘кое-как; на скорую руку’, удм. бес. ынти-мынти (выражает насмешку), в т.ч. одновременно может меняться гласный, ср. удм. бес. ыбыртабыр ‘стремглав, суетливо, наспех’, ызыр-базыр (выражает образ неровной, с выпуклостями поверхности) [ПМА] Дивергенция (по меньшей мере мена гласных) не только сопровождает редупликацию идеофонов, но и является самостоятельным процессом (2.4). В языке могут независимо употребляться обе части редуплицированного идеофона (иногда, возможно, в виде связанных основ), ср. удм. бес. тачыр, тычыр — тычыр-тачыр (о треске), дамбыр, дымбыр — дымбыр-дамбыр (о грохоте), мар.г. йочыр, йычыр — йычыр-йочыр (о скрипе), кочыр, кычыр — кычыр-кочыр (о скрипе) [ПМА]. Идеофоны с неточной редупликацией, таким образом, сближаются с категорией слов, называемых обычно п а р н ы м и с л о в а м и или сложными словами сочинительного типа (см. обзор терминов в [Шибасова, 2006]), англ. dvandva compounds, co-compounds [Wälchli, 2005]. Парные слова — это просодически целостные сочетания, составленные из двух самостоятельных слов одного и того же морфосинтаксического класса и относящееся к этому же морфосинтаксическому классу (т.е. сочетание двух глаголов — тоже глагол, двух идеофонов — идеофон); между компонентами парного слова отсутствует направленная (подчинительная) связь (т.е. ни один из компонентов не является главным). Ср. примеры парных слов в разных финноугорских языках: удм. бес. анай-атай ‘родители’ (досл. ‘мать-отец’), ым-ныр ‘лицо’ (‘рот-нос’), октыны-калтыны ‘собирать, убирать’ (‘собирать-убирать’), нуллыны-вайыны ‘издеваться, насмехаться’ (‘носить-приносить’), йыринь-чукинь 108 ‘кубарем’ (‘через_голову-криво’) 105, мар.г. кид-ял ‘конечности’ (‘рука-нога’), эрз.ш. понкст-панархт ‘мужское белье’ (‘рубашки-штаны’), хант.т. њуԓ-сем ‘лицо’ (‘нос-глаз’) [ПМА]. Из приведенных примеров видно, что парные слова характеризуются определенным соотношением между значениями частей и значением целого (и не всегда такое соотношение тривиально, ср. нуллыны-вайыны). В парное слово объединяются не любые слова, а лишь те, которые обозначают смежные понятия, явления одного порядка, одного ряда, одного и того же естественного множества (для этого феномена Б. Вэлхли ввел термин natural coordination — «естественная связь» [Wälchli, 2005]). Некоторые понятия, впрочем, могут окказионально связываться в сознании носителя, ср. (82); сочетания кертыны-нуллыны и носкипӧзь не опознаются как слова вне контекста [Иванов, 2011]. УДМУРТСКИЙ (БЕСЕРМЯНСКОЕ НАРЕЧИЕ) [ПМА] (89) керт-ӥсько-м–нулл-ӥсько-м ыж гон-лэсь носки–пӧзь вязать-PRS-1PL–носить-PRS-1PL овца шерсть-GEN2 носки–варежки (Мы) вяжем (и) носим носки (и) варежки из овечьей шерсти. Часто в парные сочетания объединяются слова, близкие по значению (квазисинонимические), ср. мокш. кит-ятт ‘пути-дороги’ (‘дороги-тропы’), ланжамс-тоскавамс ‘печалиться’ (‘грустить-тосковать’), коми-з. тыш-кось ‘битва’ (‘борьба-битва’), удм. силь-дау ‘буря’ (‘буря-буря’) [Шибасова, 2006]. К этому типу парных слов близки идеофоны с неточной редупликацией. В самом деле, удм. бес. дымбыр, дамбыр передают очень близкие звуки (звуки сильного грохота), и тогда дымбыр-дамбыр (передает неоднородные звуки грохота) может анализироваться как парное слово, составленное из близких по значению идеофонов. При этом «настоящие» парные слова среди идеофонов также нередко встречаются, ср. удм. бес. дымбыр-шалтыр (передает грохот, громкие удары) < дымбыр (см. выше), шалтыр (звон, стук, звуки от соударения предметов) [ПМА], 105 Слово йыринь отдельно не употребляется, но встречается, например, в сочетании йыринь уллань ‘вниз головой, вверх ногами’ и очевидно образовано от слова йыр ‘голова’. 109 удм. йыг-дым (ср. (1.2), пример (10)) < йыг (стук), дым (громкий стук, грохот) [Верещагин, 1924, с. 70], удм. дыбыр-колтыр (грохот и дребезг) < дыбыр (громкий стук, грохот), колтыр (дребезг, скрип) [Шибанов, 2021]; эти слова составлены из совершенно разных основ и не имеют отношения к редупликации. Ф. И. Рожанский отмечает, что «для редуплицированного дивергентного идеофона существует три возможности: либо родственных глаголов у него нет, либо такой глагол есть и его корень совпадает с одной из частей идеофона, либо таких глаголов два и каждая часть идеофона идентифицируется со своим глаголом» [Рожанский, 2015, с. 501–502]. Как мы видим, в действительности речь может идти не только об однокоренных глаголах (в наших терминах: глаголах с той же идеофонической основой), но и об употреблении непосредственно компонентов идеофона с неточной редупликацией. В таких случаях на синхронном уровне можно говорить о парном слове, хотя при этом исходно имела место редупликация; ср. [Рожанский, 2011, с. 50] Иногда, наоборот, парные слова «мимикрируют» под редупликацию. Особо сложны для интерпретации случаи, в которых на поверхностном (синхронном) уровне наблюдается мена гласного и согласного. Такие случаи сравнительно редки и практически не отличимы от парных конструкций. Например, В. И. Алатырев рассматривает удм. чукыр-бекыр ‘кривой, косой, извилистый’ (ср. чукыр-бекыр бизе ‘бежит криво-косо, вихляя’) [Алатырев, 1948а]. Данное слово имеет явные признаки идеофона, такие как формант -Vр, семантика неправильного положения или движения в пространстве, а также, возможно, редупликация с дивергенцией: в обоих компонентах повторяется формант -ыр и ауслаут идеофонического корня (-к), а различия в анлауте и инлауте (чу- — бе-) можно интерпретировать как мену одновременно гласного и согласного, тем более что начальный согласный второго компонента — губной (ср. выше 87). Как указывает В. И. Алатырев, ни чукыр, ни бекыр самостоятельно не употребляются, но возможно употребление с наращением суффиксов: чукырес ‘кривой’, бекырес ‘кривой, косой, наклонный’. В [УРС, 2008] находим варианты чук-бек (использование чистых корней, без формантов), чуки-беки, чукин-бекин (те же корни с другими формантами), равно как 110 и чукыр-бекыр (все слова со значениями ‘криво, косо, набекрень, вкривь и вкось’ и т.п.). Там же имеем чукин ‘наклонно’, чукинэс ‘наклонный’, бекыр ‘наклонно’, бекырес ‘наклонный’ — отдельное употребление корней и основ. Имеются и случаи несомненной редупликации: чук-чак, чукыр-чакыр, бекыр-бекыр, быкырбекыр (все значения из того же поля «кривизны»). Эти слова, по-видимому, употребляются в разных диалектах удмуртского языка (к сожалению, диалектные пометы в [УРС, 2008] даются непоследовательно). Но ср. данные из языка бесермян (относятся к говору одной деревни): чыкинь, чукинь, бокинь, чыкыр-бекыр, чукырбекыр, чуки-беки (все значения из того же поля «кривизны») [ПМА]. В целом следует согласиться с Ф. И. Рожанским в том, что смешение парных слов и слов с неточной редупликацией связано с наивным пониманием этих двух различных классов явлений [Рожанский, 2011, с. 49] 106. В то же время эти явления, во-первых, выделяются на совершенно разных основаниях, и во-вторых, имеют между собой нечто общее (как минимум, двукомпонентную структуру). Поэтому нет ничего удивительного в том, что у них имеются зоны пересечения (по меньшей мере на поверхностном, синхронном уровне). 2.6. Фонетика, фонология идеофонов Со стороны звуковой формы идеофоны характеризуются как «фонетически недисциплинированные» [Бубрих, 1949, с. 89], «фонематически аберрационные» (aberrant) [Samarin, 1965, p. 119] слова. Отсутствие «фонетической дисциплины» может выражаться в следующем: во-первых, наличие дополнительных фонем, отсутствующих в основном инвентаре данного языка; во-вторых, особая фонотактика, необычная структура слога, наличие нехарактерных для данного языка сочетаний фонем, нестандартные фонетические изменения. 106 Различия между парными словами и редупликацией обсуждаются также в [Wälchli, 2005, p. 164–170, 2007; Иванов, 2021а]. 111 Признак наличия дополнительных фонем часто обсуждается в литературе, однако, по мнению ряда современных исследователей, при этом переоценивается: чаще всего идеофоны в конкретном языке используют стандартный фонетический и фонематический инвентарь [Newman, 2001; Dingemanse, 2012]. Действительно, в исследуемых финно-угорских языках «экстранормальные» фонемы или звуки в идеофонах не обнаруживаются (но при этом обнаруживаются в составе других слов, которые можно отнести к изобразительной лексике, см. (1.9)). Экстранормальные, внесистемные звуки часто встречаются в звуковых жестах и натуралистических подражаниях. Укореняясь в лексиконе языка с развитой идеофонической системой, такие единицы обычно попадают в класс идеофонов. В процессе «приема в язык» (1.8) они осваиваются фонетически, экстранормальные звуки заменяются на обычные. Если дополнительные звуки все же закрепляются, то это происходит не в случайных точках фонетического пространства, а связано с заполнением лакун в фонематической системе данного языка 107 [Dingemanse 2012, p. 656]. В ижемском диалекте коми-зырянского языка имеет место употребление фонем х и ф в таких идеофонических глаголах, как хыр-гыны ‘хрипеть’ (при коми литературном киргыны), фурс-кыны ‘пить с шумом’ (лит. чурскыны); фонемы х и ф отсутствуют в основном инвентаре данного диалекта, но употребляются при этом во многих русских заимствованиях [Сахарова, Сельков, 1960, с. 133–135; Кузнецова (ред.), 2010]. В финском и эстонском языках в идеофонических корнях наблюдается чередование задних и передних гласных a ~ ä, u ~ ü, которое обычно не влечет изменения в значении. По аналогии с этим в идеофонических словах как пара к o возник гласный ö, который впоследствии закрепился в системе языка в качестве самостоятельной фонемы [Mikone, 2001, p. 225–226]. 107 Примерно то же происходит при фонетическом освоении заимствований. Так, в русском языке изначально все слова с ф, ф′ — заимствования. Данные элементы заполнили лакуну в фонологической системе — отсутствие глухих пар к в, в′. 112 Аномалия фонологической структуры может выражаться в нестандартных сочетаниях фонем, нарушениях обычных для данного языка принципов фонотактики. Например, в целом для коми-зырянского языка не характерны сочетания согласных в начале слова, при этом в идеофонах они вполне возможны: ср. швач ‘хлоп’, бруз ‘бултых’, шпут ‘с пыхтением’ и другие. В сочетаниях -лс, -лск в исходе идеофонических основ (ср. болскакывны ‘хлюпать, шлепать’) игнорируется обычный переход *л > в [Бубрих, 1949, с. 89]. В коми-ижемских говорах Кольского полуострова древний *л регулярно переходит в й после и, однако это правило не действует в некоторых идеофонических словах, ср. *л > в в глаголе чивгыны ‘пищать’ (вместо *чийгыны) [Сахарова, Сельков, 1960, с. 133– 135]. Место ударения в идеофонах также может отличаться от обычного для данного языка. Например, в удмуртском языке ударение, как правило, падает на последний слог 108 (за исключением отдельных форм глагола, таких как императив и коннегатив, и других немногочисленных случаев). В идеофонах же ударение может падать и на первый слог. Исследование данного вопроса выходит за рамки нашей работы; некоторые наблюдения можно найти в статье [Алатырев, 1948а]. Н. И. Ашмарин отмечал: «Мимемы [лексический класс, включающий в том числе идеофоны. — Прим. В.И.] б.ч. произносятся более повышенным тоном, чем другие разряды слов» [Ашмарин, 1925, с. 145]. По нашим наблюдениям, для идеофонов просодическое маркирование характерно меньше, чем для других групп изобразительных слов (например, междометий или натуралистических звукоподражаний), однако больше, чем для обычных слов. Это маркирование может выражаться в удлинении гласных, геминации согласных (2.5), а также в произнесении повышенным тоном и с большей громкостью. 108 Вопрос о природе удмуртского ударения мы здесь не рассматриваем. В вопросе о месте ударения мы следуем за существующими описаниями, ср. [ГСУЯ, 1964], и опираемся слуховой анализ. 113 Как отмечает Ф. И. Рожанский, вопрос о просодическом маркировании может быть решен «в результате исследований, проведенных с применением программ фонетического анализа» [Рожанский, 2011, с. 237]. Такие исследования в отношении финно-угорских идеофонов пока не проводились. Однако во многих случаях «выделенность» идеофонов доступна обычному слуховому анализу. Так, в примере (90) идеофон шлач (подражание звуку шлепка) выделен как громкостно, так и тоново; вместе с тем имеет место заметная геминация ш и ч. Данные слухового анализа подтверждаются инструментальными средствами — см. осциллограмму и интонограмму ниже на Рисунке 1 109. УДМУРТСКИЙ (БЕСЕРМЯНСКОЕ НАРЕЧИЕ) [Usacheva, 2018] (90) мужик-е кыдӟ-емын ке муж-POSS1SG напиваться-RES лу-и-з, если становиться-PST-3(SG) шлач чапк-ыл-ӥ IDEO шлепать-ITER-PST(1SG) Если мой муж напивался, я шлёп! хлестала [его по лицу]. Рисунок 1. Осциллограмма и интонограмма примера (90) 109 Пример и звуковой материал заимствованы из [Usacheva, 2018]. Осциллограмма и интонограмма построены с применением компьютерной программы Speech Analyzer (https://software.sil.org/speech-analyzer/). Соответствующий фрагмент на Рисунке 1 выделен курсорами. произнесению идеофона шлач 114 Указанные особенности заметны лишь внимательному исследователю, так что нет оснований говорить, что с фонетической точки зрения идеофоны в финноугорских языках ярко выделяются на фоне основного массива лексики или противопоставлены ему. Опознанию идеофонов среди других слов в большей степени способствует относительное единообразие их звуковой формы и паронимически кластерная организация, приметы, связанные с «внутренней» морфологией, редупликация (1.4, 1.5, 2.4, 2.5). 2.7. Синтаксис идеофонов В типологических работах выделяют несколько способов употребления идеофонов в предложении. Например, А. Бартенс рассматривает три основных способа [Bartens, 2000а, p. 19–26]: 1) идеофоны вводятся в предложение в сочетании со служебными элементами (auxiliary): в одних языках используются особые частицы, в т.ч. те же, которые вводят прямую речь, в других языках — вспомогательные глаголы, часто со значением ‘говорить, сказать’ и т.п. (в связи с чем такие конструкции называются quotative constructions — «цитатные конструкции»); 2) идеофоны употребляются как самостоятельные (syntactically independent) слова с самостоятельным значением (independent signifié), не требующие вспомогательных средств; часто при этом они модифицируют полнозначные глаголы, реже — прилагательные, наречия или существительные; 3) идеофоны — интенсификаторы, сопоставимые с градуальными наречиями в европейских языках (‘очень’, ‘сильно’ и т.п.), но при этом модифицирующие обычно один глагол и (или) одно прилагательное (в крайнем случае — несколько). Каждый из указанных способов имеет место в исследуемых финно-угорских языках. Рассмотрим их подробнее. 1. В финно-угорских языках для ввода идеофона в предложение часто используются вспомогательные глагол, которые Д. В. Бубрих назвал «держателями» [Бубрих, 1949, c. 85]. Набор таких «держателей» весьма ограничен: это глаголы со 115 значениями ‘слышать(ся)’, ‘говорить’, ‘делать’, ‘идти’, ‘виднеться’ и нек. др. В сочетаниях с идеофонами лексическое значение этих глаголов ослабляется, они служат для выражения грамматических значений (несут на себе видо-временные, лично-числовые показатели и т.д.). Данный способ употребления идеофонов типологически наиболее распространен, ср.: «Общим синтаксическим признаком идеофонов в разных языках является их способность сочетаться с некоторыми специфическими глаголами, в частности, с дефективными глаголами и глаголами-заместителям» [Журковский, 1968, с. 49]. Ср. примеры (91–92). Подробнее данный способ рассматривается в (3.5) МАРИЙСКИЙ ГОРНЫЙ [ПМА] (91) кукшы ӹлӹштӓш ял сухой лист нога лӹвӓл-нӹ кыж-гож шакт-а низ-LOC IDEO слышаться-NPST.3SG Сухие листья под ногами шуршат (досл. шорх-шорх слышатся). УДМУРТСКИЙ (БЕСЕРМЯНСКОЕ НАРЕЧИЕ) [ПМА] (92) дерем-ез платье-POSS3SG ырод вур-емын, дера-зэ плохо шить-RES ткань-ACC.POSS3SG тыс-тас гыне кар-и-з-ы IDEO только делать-PST-3-PL Платье плохо сшито, только ткань перевели! Основной для русского (1.9.6) и некоторых других языков (в т.ч. богатых идеофонами) [Bartens, 2000а], но при этом относительно редкий для финноугорских языков (3.5) способ употребления идеофонов в позиции и в функции предиката (аналог глагольного сказуемого) без каких-либо вспомогательных средств можно считать вырожденным случаем данного способа (употребление с «нулевым» вспомогательным элементом), ср. (93). МАРИЙСКИЙ ГОРНЫЙ [Саваткова, 2002, с. 279] (93) пöрт-анзыл ханга шунг-шунг-шунг дом-перед доска IDEO В сенях пол скрип-скрип-скрип (т.е. скрипит). 2. Идеофоны могут служить модификаторами знаменательных слов: глаголов, прилагательных, реже — существительных, ср.: «На синтаксическом уровне описания идеофоны, определяющие глаголы, можно сравнить с наречиями. Однако целый ряд идеофонов используется в атрибутивных и предикативных 116 функциях» [Журковский, 1968, с. 9]. Ср. примеры (1–8) в (1.1), (94–95). Подробнее о данном способе в отношении звуковых идеофонов см. (3.5). МАРИЙСКИЙ ГОРНЫЙ [ПМА] (94) шӱкшӹ арава йычыр-йочыр кыдал-еш старый колесо ехать-NPST.3SG IDEO Старое колесо со скрипом едет (досл. скрип-скрип едет). МОКШАНСКИЙ (ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ДИАЛЕКТ) [ПМА] (95) ид-ня-сь ребенок-DIM-DEF.SG стя-сь и чәп-чәп встать-PST.3(SG) и ван-ы смотреть-NPST.3(SG) IDEO Ребенок проснулся и хлопает глазами (досл. луп-луп смотрит). В таком употреблении идеофоны сближаются с наречиями и прилагательными, при этом некоторые из них могут модифицировать другие прилагательные, ср. (4–5) в (1.1), а также (96). УДМУРТСКИЙ (БЕСЕРМЯНСКОЕ НАРЕЧИЕ) (96) валес-ын гон-эз перина-LOC пух-POSS3SG быг-быг IDEO быг-быг небыт валес IDEO мягкий перина [ПМА] тыр-ымын, класть-RES лу-и-з становиться-PST-3(SG) В перину пух плотно набит, очень мягкая перина получилась. 3. Употребление в качестве интенсификаторов рассматривается как особая синтаксическая функция идеофонов. В некоторых языках эта функция может быть основной или даже исключительной, ср. [Bowler, Gluckman, 2018] об идеофонах в языках лухья 110. Такие идеофоны, по-видимому, теряют свою «образную» (1.2, 1.3) семантику: в них уже не заложена передача каких-либо образов или ощущений, они не воспринимаются носителями как звукоизображения определенных явлений действительности. Формальные признаки идеофонов они при этом сохраняют, а кроме того, сохраняют также узкую сочетаемость: интенсифицируют лишь несколько глаголов, прилагательных или наречий и не являются в этих употреблениях взаимозаменяемыми. 110 Лухья (также луйя, англ. Luhya, Luyia и др.) — подгруппа языков банту бенуэ- конголезской семьи, распространены в Кении и Уганде, Африка. 117 В финно-угорских языках большое число идеофонов имеют значение положительной интенсификации, при этом связь с внеязыковыми образами отчасти сохраняется (опираться здесь приходится прежде всего на суждения носителей). «Чистыми» примерами интенсификаторов могут служить слова, усиливающие прилагательные с цветовым значением или образованные от них глаголы, ср. удм. бес. чып тэдьы (также чып-чып, чыпак) ‘кипенно-белый’, чыпак тэдиектыны ‘совершенно побелеть’; чыль сед (также чыль-чыль, чыляк) ‘абсолютно черный’, чыляк седэктыны ‘абсолютно почернеть’; чаж горд (также чаж-чаж, чажак) ‘ярко-красный’, чаж-чаж гордэктыны ‘сильно покраснеть’ [ПМА]. Интенсификаторы не всегда просто отделить от тех идеофонов, которые вносят какой-либо существенный дополнительный оттенок. Подробнее об идеофонах в значении и в функции интенсификаторов см. (3.6). А. Бартенс говорит о «типах идеофонов» (three different types of ideophones) [Bartens, 2000а, p. 19–26]. По нашему мнению, правильнее все же говорить о типах или способах употребления идеофонов: в финно-угорских языках одни и те же идеофоны могут употребляться разными способами, ср., например, идеофон удм. бес. шлач в сочетании с «держателем» (97), с полнозначным глаголом (98) и в качестве интенсификатора (99). УДМУРТСКИЙ (БЕСЕРМЯНСКОЕ НАРЕЧИЕ) [ПМА] (97) со сюло-ен зол тот кнут-INS сильно шукк-и-з, ударить-PST-3(SG) шлач гине ваз-и-з IDEO только окликать-PST-3(SG) Он кнутом сильно ударил, аж щелчок раздался. (98) со ву выл-э ки-йын-ыз тот вода верх-ILL рука-INS-POSS3SG шлач шукк-и-з IDEO бить-PST-3(SG) Он по воде рукой шлепнул (досл. шлеп ударил). (99) ана-ез кўарет-е пинял-зэ мать-POSS3SG ругать-PRS.3SG ребенок-ACC.POSS3SG шлач котм-ыса IDEO лыкт-эм промокнуть-CVB приходить-PST2(3SG) шуса что Мать ругает сына за то, что он пришёл вдрызг промокший. В дополнение к трем основным способам употребления идеофонов в предложении рассмотрим еще два периферийных. 118 4. По меньшей мере некоторые идеофоны могут употребляться в так называемой изолированной («междометной») позиции (1.9), то есть вне связи с какими-либо членами предложения (100). Эту возможность идеофоны разделяют с междометиями и звукоподражаниями (1.9). Учитывая, что в такой позиции употребляются в основном звуковые идеофоны, можно сказать, что они наследуют эту возможность от звукоподражаний. УДМУРТСКИЙ [ГСУЯ 1962, с. 361] (100) йыр йыл-тӥ снарядъ-ёс, пуля-ос лоба-ны кутск-и-з-ы. тачыр-р-р! голова над-PROL снаряд-PL пуля-PL летать-INF начать-PST-3-PL та-та-та-та-тат!.. — вистэм-вожтэм тачырт-э та-та-та-та-тат беспрерывно IDEO пулемёт. трещать-PRS.3SG пулемет Над головой начали летать снаряды, пули. Тр-р-р-р! Та-та-та-та-тат!.. — беспрерывно трещат пулеметы. В данном примере идеофон тачыр ‘с треском’ употребляется так же, как собственно звукоподражание та-та-та-та-тат — в изолированной позиции, вне связи с глаголом тачыртыны ‘трещать’ (при глаголе уже имеется обстоятельство, выраженное наречием вистэм-вожтэм ‘беспрерывно’). 5. Образованные от идеофонов глаголы, существительные и слова других частей речи мы определили как идеофонические слова, противопоставив их идеофонам в строгом смысле (1.3). В то же время некоторые исследователи рассматривают идеофонические слова как особую форму бытования идеофонов. Такие слова обычно следуют моделям употребления соответствующих лексикограмматических классов — возможно, с некоторыми особенностями [Smoll, 2014]. Здесь следует добавить, что в живой народной речи, а иногда и в литературе, идеофоны могут окказионально употребляться в функции других частей речи: ср., например, употребление в функции существительного (2.3), примеры (44–48); ср. там же пример (43), где идеофон в «застывшей» форме творительного падежа модифицирован прилагательным ыджыд ‘большой’. Таким образом, возможности употребления идеофонов в языках сводятся к ограниченному числу способов. В исследуемых финно-угорских языках представлены все эти способы, причем в каждом языке со своими особенностями. 119 2.8. Положительная и отрицательная полярность Некоторые исследователи отмечает тенденцию к употреблению идеофонов в утвердительных предложениях, ср.: «Ideophones tend to occur in affirmative declarative clauses, which is the main sentence type of narratives» 111 [Bartens, 2000а, p. 35]. Это не выглядит удивительным. В самом деле, для говорящего было бы странно выбирать маркированную языковую единицу вместо нейтральной, если обозначаемое явление в действительности не имеет места 112. Данная особенность, по-видимому, касается не только идеофонов, но экспрессивной (1.4) лексики в целом. Такое явление называется положительная полярность (positive polarity), ср. [Tolskaya, 2011] о положительной полярности идеофонов в удэгейском языке. Отметим между прочим, что в некоторых случаях просто отсутствует возможность задать сферу действия отрицания так, чтобы в нее попал только идеофон. Например, в удмуртском языке идеофоны особенно часто занимают позицию модификатора глагола, ср. примеры (101) и (102). УДМУРТСКИЙ (БЕСЕРМЯНСКОЕ НАРЕЧИЕ) [ПМА] (101) (ӟек-лэн стол-GEN ӟек-ез стол-POSS3SG одӥг пыд-эз один нога-POSS3SG вакчи-гес,) короткий-CMPR шыньыр-шаньыр выр-е IDEO шататься-PRS.3SG (У стола одна ножка короче,) стол туда-сюда шатается. (102) ӟек-ез стол-POSS3SG ?? шыньыр-шаньыр уг IDEO NEG.PRS выр-ы шататься-3SG Стол туда-сюда не шатается. 111 «Идеофоны, как правило, встречаются в утвердительных предложениях, которые являются основным типом предложений в нарративах» (перевод наш. — В.И.). 112 Ср.: «That ideophones tend not to occur in negative sentences is not surprising given the fact that the function of ideophones is to simulate or depict an event or sensation, and not its absence» [KilianHatz, 2001, p. 158]. — «Тот факт, что идеофоны, как правило, не встречаются в отрицательных предложениях, неудивителен, учитывая, что функция идеофонов состоит в том, чтобы имитировать или изображать явление или ощущение, а не его отсутствие» (перевод наш. — В.И.). 120 В (101) идеофон шыньыр-шаньыр модифицирует глагол выр-е ‘шататьсяPRS.3SG’. В (102) маркер отрицания относится к глаголу, и в его сферу действия фактически попадает вся клауза. Использование идеофона в (102) действительно оценивается носителями как несколько неестественное, хотя какого-либо прямого грамматического запрета на такое употребление нет. При этом какой-либо маркер отрицания, в сферу действия которого попал бы только идеофон, для конструкции типа (101) в удмуртском языке просто отсутствует. Интересно, что для некоторых единиц идеофонической лексики отмечено противоположное явление — отрицательная полярность (negative polarity), известная также как снятая утвердительность (suspended assertion) 113. Так, глагол мокш.ц. каштор-д-омс ‘шуршать’ (< каштор подр. шороху) имеет переносное значение ‘болтать, выбалтывать, выдавать секреты; сплетничать’. В [Кашкин, Никифорова, 2018, с. 858] отмечается, что этот глагол «может относиться к речи» (без уточнения значения), но только в контекстах снятой утвердительности, например, при отрицании, ср. (103–104), или в протазисе условного предложения, ср. (105) МОКШАНСКИЙ (ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ДИАЛЕКТ) [Кашкин, Никифорова, 2018, с. 858] (103) сон он мезе-вок аф кашторд-ы что-ADD NEG шуршать-NPST.3(SG) Он ничего не говорит. (104) тя-т PROH-IMP.SG кашторда! шуршать.CN Молчи! (105) если сон мезе-вок кашторд-оль, если он тее-нза что-ADD он.DAT-POSS3SG ул-ель шуршать-IMPF(3SG) быть-IMPF(3SG) аф цебярь NEG хорошо Если бы он что-то сказал, ему было бы плохо. 113 Подробнее о снятой утвердительности см. [Weinreich, 1963; Падучева, 1985, 2011, 2014; Haspelmath, 1997]. 121 В [Бузакова, 1977, с. 38] данный глагол в сочетании с отрицанием аф каштордомс (досл. ‘не шуршать’) отмечается в ряду возможных способов выразить значение ‘молчать’, ср. (104). По нашим данным (104) также может иметь значение ‘не болтай, не сплетничай’; для (105) интерпретация каштордомс как ‘болтать, выбалтывать’ выглядит даже более естественной. К контекстам снятой утвердительности обычно относят те, в которых искомое событие не является свершившимся фактом действительности. Кроме отрицания это некоторые типы вопросов, условия, имплицитно отрицательные глаголы, предлоги и т.п. [Haspelmath, 1997; Падучева, 2014]. В то же время в случае мокш.ц. каштордомс в значении ‘болтать, сплетничать’ возможны не только вопросительные контексты, предполагающие искомое событие имеющем место (106), но и контексты просто утвердительные (107), возникающие без труда при минимальном наведении носителей на прагматически естественную ситуацию. То же, по нашим данным, касается и других глаголов звука, развивающих значение глаголов речи: например, мокш.ц. лабордомс ‘болтать, трепаться’ (в исходном значении идеофон лаб-лаб описывает звук при пахтанье масла) [ПМА; Иванов, 2016]. МОКШАНСКИЙ (ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ДИАЛЕКТ) [ПМА] (106) мезе тон кашторд-ат? что ты шуршать-NPST.2SG Что ты болтаешь (сплетничаешь)? (107) тее-нза он.DAT-POSS3SG мезе-вок тя-т что-ADD сон кашторд-ы, он PROH-IMP.SG сон шуршать-NPST.3(SG) он азонда, рассказывать.CN сембо-нди весь-DAT кашторд-ы шуршать-NPST.3(SG) Ему ничего не рассказывай, он болтун (досл. он болтает), он всем растреплет. Таким образом, мокш.ц. каштордомс в значении ‘болтать, сплетничать’, как и прочие экспрессивные единицы, тяготеет скорее к положительной полярности. В то же время сочетание глагола каштордомс с отрицанием идиоматизировано в значении ‘молчать’ (‘не издать ни звука, ни шороха’); каштордомс без отрицания не имеет противоположного значения ‘говорить’ (отчасти его можно сравнить с 122 русскими глаголами типа ненавидеть, употребление которых без отрицания необычно не имеет смысла). Положительная (равно как и отрицательная) полярность не является, повидимому, специфическим свойством идеофонической лексики, и некоторыми исследователями может переоцениваться. В целом же тенденция к поляризации является вполне естественной для экспрессивной лексики вообще. 2.9. Идеофоны как лексико-грамматическая категория Разные исследователи по-разному оценивают лексико-грамматический статус идеофонов в разных языках: идеофоны могут составлять отдельную часть речи или подкласс какой-либо одной части речи, либо распределяются по разным лексико-грамматическим категориям 114. Эта оценка может зависеть от строя языка и от формы бытования (1.3) идеофонической лексики в языке. Если, например, в прибалтийско-финских языках идеофоны существуют в форме идеофонических (так называемых дескриптивных, или описательных) глаголов и имеют соответствующее морфологическое оформление, то нет необходимости выделять их в особую часть речи. Если же в языке идеофоны встречаются в чистом виде, как в финно-угорских языках пермской и волжской групп, то справедливо поставить вопрос, образуют ли они отдельную часть речи или должны рассматриваться в составе наречий, прилагательных, междометий. В то же время следует учесть, что многое зависит от взгляда исследователя. Так, П. Ньюман считает, что идеофоны в языке хауса не составляют отдельной 114 Ср.: «It seems that different salient properties of ideophones that have been identified in the literature correlate with whether all ideophones in a language belong to one syntactic class or they are distributed over a number of syntactic classes in the language» [Ameka, 2001, p. 26]. — «Как кажется, различные характеристики идефонов, описанные в литературе, связаны с тем, принадлежат ли все идеофоны в языке к одному синтаксическому классу, или они распределены по нескольким синтаксическим классам» (перевод наш. — В.И.). 123 части речи и могут быть распределены по другим категориям [Newman, 1968, p. 116]. При этом Б. В. Журковский относительно тех же хаусанских идеофонов сначала решил, что они составляют отдельную категорию [Журковский, 1966], а впоследствии отказался от этих взглядов [Журковский, 1974]. Разные исследователи идеофонов в разных языках используют разные свойства идеофонов в качестве категориальных критериев. Но если речь идет об идеофонах в строгом смысле (т.е. морфологически не оформленных), то на первый план неизбежно выходят синтаксические критерии. Однако при этом многие исследователи сходятся во мнении, что синтаксические свойства не годятся ни для выделения идеофонов как особого лексического класса, ни в качестве критерия распределения их по частям речи — хотя бы ввиду большой вариативности этих свойств по разным языкам, ср., например, [Childs, 1994, p. 188]. Даже в пределах одного языка синтаксические свойства не могут быть использованы как категориальный критерий: их оказывается недостаточно для выделения идеофонов в отдельную лексико-грамматическую категорию, но в то же время они не сводятся к свойствам «традиционных» частей речи, ср. об идеофонах в удэгейском языке: «If we rely on purely syntactic distributional criteria, Udihe ideophones do not represent a separate category. <…> If we admit that ideophones constitute subclasses of adverbs, adjectives, nouns and verbs, they look marginal in each of the word classes they belong to» 115 [Tolskaya, 2012, p. 88–89]. Слова идеофонического типа опознаются и выделяются как особый лексический класс не по синтаксическим, а по формальным и семантическим признакам, ср.: «It is true that ideophones may be described from a syntactic point of view, but it does not automatically follow that, as a class, they must be defined in syntactic terms. <…> There is no reason why one could not define a class in phonological or 115 «Опираясь на чисто синтаксические критерии, мы не можем выделить идеофоны в удэгейском в отдельную часть речи. <…> Если же считать, что идеофоны входят в состав наречий, прилагательных, существительных и глаголов, они будут выглядеть инородно в каждом из этих классов» (перевод наш. — В.И.). 124 semantic terms and then proceed with an investigation of the syntactic function(s) of that class in different languages» 116 [Newman, 1968, p. 108]. Таким образом, на основании формальных и семантических признаков в языке выделяется лексика идеофонического типа. Далее, на основании прежде всего морфологических признаков, в зависимости от строя языка, проводится различие между идеофоническими словами и идеофонами в строгом смысле. Наконец, по совокупности признаков, включая и синтаксические, определяется, составляют ли идеофоны особый лексико-грамматический класс (отдельную часть речи) или распределяются по другим частям речи (например, могут быть отнесены к наречиям). Финно-угорские языки богаты лексикой идеофонического типа. Если в прибалтийско-финских языках идеофоны в основном существуют в форме идеофонических глаголов, то в финно-угорских языках пермской и волжской групп велико количество идеофонов в строгом смысле, от которых могут быть образованы идеофонические слова разных частей речи, прежде всего глаголы. Вопрос о том, составляют ли финно-угорские идеофоны в строгом смысле отдельную часть речи, должен, по-видимому, решаться для каждого языка в отдельности. В работах посвященных данной проблеме в финно-угорских языках, в основном рассматривается вопрос об отделении идеофонов (изобразительных слов) от наречий и междометий; ср. на материале удмуртского языка [Шибанов, 2010, 2021; Широбокова, 2013а, 2013б]. Мы здесь отметим лишь, что во всех рассматриваемых языках идеофоны составляют достаточно однородный класс, а их характеристики, в т.ч. синтаксические, в целом не сводятся к свойствам какой-то одной части речи. 116 «Действительно, идеофоны могут быть описаны с точки зрения синтаксиса, но отсюда не следует, что они как класс могут быть определены в терминах синтаксиса. <…> Нет препятствий для того, чтобы определить класс в фонологических или семантических терминах, а затем исследовать синтаксические функции этого класса в разных языках» (перевод наш. — В.И.). 125 Заметим также, что вопрос об идеофонах должен решаться только после того, как хорошо описаны все прочие лексико-грамматические категории, в первую очередь имена и наречия, а также междометия. Из системных соображений вполне очевидно, что особенности периферийных явлений могут быть видны только на фоне достаточно полного описания центра (1.4). Звукоизображения внеязыковых образов по-разному осваиваются (1.8) в разных языках, однако системный характер языка не оставляет в нем места разрозненным и неорганизованным элементам. Звукоизобразительные слова могут закрепляться в системе языка двумя способами: либо они «примыкают» к уже существующим лексико-грамматическим категориям (в частности, к междометиям (1.9)), либо «самоорганизуются» в особую часть речи [Childs, 1994, p. 188]. Выводы по Главе 2 Рассмотрение типологических особенностей идеофонов в применении к материалу финно-угорских языков позволяет сделать следующие выводы. 1. Финно-угорские языки богаты идеофонической лексикой. При этом дать количественную оценку сколько-нибудь более точно, нежели Д. В. Бубрих («насчитываются многими сотнями»), весьма затруднительно ввиду того, что: – идеофоны не всегда последовательно фиксируются в словарях; – «репертуар» идеофонов сильно варьирует по говорам и диалектам, которые, в свою очередь, исследованы с разной степенью подробности (или не исследованы с этой точки зрения вовсе); – в рамках одного идиома идеофоны также демонстрируют вариативность, так что не всегда очевидно, какие единицы следует считать разными идеофонам, а какие — вариантами одного и того же (2.1). 2. Богатство и развитость идеофонических систем финно-угорских языков выражается не только в количестве идеофонов, но и в их разнообразии. Идеофоны финно-угорских языков покрывают практически все семантические зоны, которые типологически выявляются на материале богатых идеофонами языков Африки и 126 Азии (2.2). 3. Идеофоны (в строгом смысле) в финно-угорских языках в целом, как и в других языках, характеризуются неизменяемостью, но в отдельных случаях могут присоединять некоторые формообразующие аффиксы, характерные для других частей речи (2.3). 4. Идеофоны охотно вступают в словообразовательные связи. Особенно регулярно образуются от них идеофонические глаголы. Инвентарь аффиксов, используемый при образовании идеофонических слов разных частей речи, часто оказывается уникальным (2.3). 5. Кроме словообразующих аффиксов, идеофоны присоединяют некоторые особые форманты, в результате чего образуются новые идеофоны. Присоединение одних формантов более регулярно, других — менее. Определение морфемного статус таких формантов вызывает объективные трудности; по нашему мнению, итоговое решение должно оставаться за конкретным исследователем и опираться на его предпочтения (2.4). 6. Идеофонические корни финно-угорских идеофонов имеют внутреннюю структуру, в которой выделяются согласный анлаут, гласный инлаут и согласный ауслаут. В рамках этой структуры допустимы определенные преобразования, такие как метатеза анлаута и ауслаута, мена гласного в инлауте. В результате данных преобразований также образуются новые идеофоны. Допустимые преобразования в структуре идеофонического корня вкупе с присоединением идеофонических формантов составляют явление, которое мы называем «внутренней» морфологией идеофонов (2.4). 7. Идеофоны (в строгом смысле) в финно-угорских языках очень часто употребляются в редуплицированной форме. Чаще всего повторяется целое слово; число повторов зависит о типа идеофона. Редупликация может сопровождаться меной гласного или согласного в повторяемом сегменте (2.5). 8. Кроме редуплицированных форм, среди идеофонов нередко встречаются парные слова, причем в ряде случаев граница между этими явлениями, вообще говоря различными, оказывается размыта (2.5). 127 9. Наличие дополнительных, внесистемных фонем в целом нехарактерно для идеофонов исследуемых языков. Аномальность звуковой формы проявляется в нестандартных позициях и сочетаниях фонем, нарушениях законов фонотактики и регулярных фонетических переходов (2.6). 10. Место ударения в идеофонах может отличаться от обычного для данного языка. С просодической точки идеофоны, как правило, выделяются громкостно, тоново, а также посредством удлинения гласных и геминации согласных (2.6). 11. При том, что идеофоны финно-угорских языков проявляют аномалии со стороны звуковой формы (2.6), эти аномалии по большей части не специфичны для идеофонов и распространяются на прочие периферийные элементы (1.4). 12. Все типологически распространенные способы употребления идеофонов в предложении имеют место в рассматриваемых финно-угорских языках (2.7), что свидетельствует о развитости соответствующих идеофонических систем. 13. Идеофоническая лексика финно-угорских языков прагматически тяготеет к поляризации (как правило, положительной) (2.8). При этом какие-либо строгие ограничения на уровне грамматики в этом отношении отсутствуют; зато имеются объективные трудности при подведении под сферу действия отрицания некоторых характерных для идеофонов синтаксических позиций. Тенденция к положительной полярности имеет место вследствие экспрессивного характера идеофонической лексики. 14. Идеофоны (в строгом смысле) в рассматриваемых финно-угорских языках составляют достаточно однородный класс, и при этом их характеристики не сводятся к свойствам какой-то одной определенной части речи. Это ставит вопрос о выделении идеофонов в отдельную часть речи. 15. Вопрос о выделении идеофонов (в строгом смысле) в отдельную часть речи должен решаться для каждого языка в отдельности. При этом следует учесть, что для решения данного вопроса необходимо прежде описать прочие лексикограмматические категории, в первую очередь имена, наречия и междометия. В любом случае при решении данного вопроса многое будет зависеть от взглядов конкретного исследователя. 128 Глава 3. Исследования по идеофонической лексике финно-угорских языков 3.1. Идеофонические системы финно-угорских языков в сопоставлении с тюркскими 117 Идеофоническая лексика как одна из составляющих изобразительной лексики характеризуется мотивированностью (непроизвольностью) связи между звуковой формой слова и полагаемыми в основу номинации признаками денотата (1.6, 1.9). Но это не следует понимать так, что форма изобразительного слова однозначно определяется характером передаваемого явления. Такое «вульгарное» понимание мотивированности иногда приводит к мысли, что звукоизображения одних и тех же явлений в разных языках должны быть идентичны по форме. Тот факт, что это, очевидно, не так, может быть использован как аргумент сторонниками абсолютной произвольности языкового знака. С. В. Воронин сформулировал принцип много-многозначности соответствия между формой звукоизображения и объектом номинации [Воронин, 1982, с. 36]. Одни и те же средства могут использоваться для передачи разных явлений. И наоборот, для передачи одних и тех же признаков внеязыковых явлений язык может пользоваться разными средствами. Разные языки располагают заведомо разным набором звукоизобразительных средств ввиду различий в фонетическом инвентаре. Так, известно, что огубленные гласные играют значительную роль в звукоизображениях округлости [Воронин, 1982, с. 98–102]. Однако в некоторых языках такие гласные просто отсутствуют, и тогда язык вынужден прибегать к иным средствам. Также следует учитывать, что звукоизобразительная функция связана не с конкретными фонемами (звуками), а с определенными акустико-артикуляционными признаками. Например, удар — «мгновенный» тон или шум, настолько краткий, что человеческий слух не успевает оценить его по временно́й протяженности и 117 В данном параграфе использованы материалы статьи [Иванов, 2017а]. 129 ощущает как отдельный импульс [Воронин, 1982]. Звукоизображение удара связано прежде всего с признаком «взрывной», т.е. в соответствующих ономатопах содержатся прежде всего взрывные согласные, ср. далее и (3.2). Группа фонем, объединенных общим звукоизобразительно релевантным признаком, называется ф о н е м о т и п о м (или ф о н о т и п о м) [Воронин, 1982]. Иногда при отсутствии буквального сходства между звукоизображениями в разных языках это сходство становится вполне очевидным на уровне фонемотипа. Ср. звукоизображения свиста: рус. свистеть, англ. whistle, whizz, удм. бес. сюланы, сивиртыны, башк. һыҙғырыу. Кроме того, изображаемые внеязыковые явления настолько многоплановы, что в разных языках в основу номинации могут быть положены (т.е. выбраны в качестве мотивов (1.6)) разные признаки, аспекты, характеристики денотата. Такие звукоизображения при некоторой общности значений могут быть существенно различны по форме. Ср., например, изображение сосания: рус. сосать и удм. бес. чупчыны ‘сосать, рассасывать’ [ПМА]. Приведенные артикуляторные ономатопы мотивированы положением и действиями органов при сосании. При этом в рус. сосать отражается действие всасывания (втягивания ртом внутрь жидкости или воздуха), что изображается фрикативными согласными; в удм. бес. отражается смыкание и размыкание органов, что изображается аффрикатой и взрывным, ср. рус. чмокать, рус. диал. чупать ‘чмокать, сосать’. Огубленные гласные в обоих случаях изображают вытянутое, напряженное положение губ. Таким образом, при очевидной тенденции к сходству звукоизображения одних и тех же явлений в разных языках редко бывают идентичны по форме ввиду следующих соображений: – много-многозначного соответствия между формой звукоизображения и объектом номинации; – многоплановости изображаемых явлений действительности (в качестве мотивов могут быть выбраны разные признаки); – различий в фонетическом инвентаре разных языков; – давления фонологической системы конкретного языка в ходе освоения языком и 130 дальнейшей денатурализации звукоизображения (1.8). Здесь мы рассмотрим фрагменты идеофонических систем некоторых финноугорских и тюркских языков с целью их сопоставления и выявления системных сходств и различий на материале з в у к о в ы х и д е о ф о н о в соответствующих языков 118. Такой выбор обусловлен следующими соображениями. Во-первых, в ономатопах более, чем в прочих звукоизображениях, очевидна непроизвольность связи между звуковым обликом слова и передаваемым образом, поскольку ономатопы (звукоподражания) передают звуковые образы окружающей действительности. Во-вторых, имеет смысл анализировать лишь те звукоподражания, которые опознаются носителями языка как слова и «освоены» языком (1.8): фонетически членораздельны и вовлечены в синтагматические и парадигматические связи с другими единицами данного языка. А поскольку финно-угорские и тюркские языки относятся к числу языков с развитыми идеофоническими системами, хорошо освоенные звукоподражания в этих языках в основном попадают в число идеофонов (1.9). Рассмотрим сначала примеры звукоизображений ударов в финно-угорских и тюркских языках. (108) Подражания звукам ударов, падения, шагов и т.п. 119: удм. бес. топ, тап, доб, даб, тып-тап; мокш. топ-топ; мар.л. топ-топ, тып-топ; башк. тап; тап-топ; тат. туп, тап-топ, дөп-дөп; чув. тӑп-тӑп; каз. тап-тап, топ. (109) Подражания звукам стука, ударов и т.п.: удм. бес. тык-тык; удм. тук-тук; мокш. тук; мар.л. тук-тук, тык-тык; 118 Данные по рассматриваемым в данном параграфе языкам получены из следующих источников: башк. [Воронин, 1982; Ишмухаметов, 1970; БРС, 1996]; каз. [Хусаинов, 1988]; каракалп. [Ембергенов, 1971], кирг. [Кудайбергенов, 1957]; мар.г. [ПМА]; мар.л. [СлМЯ, 1990– 2005]; мокш. [МРС, 1998; ПМА]; тат. [ТРС, 2007]; чув. [ЧРС, 1985]; удм. [УРС, 2008]; удм. бес. [ПМА]; узб. [Кунгуров, 1962]; эрз. [ЭРС, 1993]; эрз.ш. [ПМА]. 119 Конкретные оттенки значений в данном случае не важны; переводы и интерпретации не приводятся, чтобы не затруднять читаемость. Некоторые подробности см. в (3.2). 131 башк. таҡ, таҡ-тоҡ; тат. тык-тык; чув. тӑк-тӑк; каз. и узб. тақ-тақ. Сходство между приведенными ономатопами почти буквально, а на уровне фонемотипов совершенно очевидно: все организованы по схеме переднеязычный взрывной + гласный + губной (108) или заднеязычный (109) взрывной. При этом сходные и даже почти идентичные слова можно найти и в других языках, ср. рус. тук-тук, топ; англ. tap ‘стучать’ и т.п. Типологически межъязыковые сходства особенно сильны и очевидны именно в классе звукоизображений ударов [Воронин, 1982]. Рассмотрим далее звукоизображения диссонансов. Диссонансы — это серии ударов (вибрирующие, дрожащие звуки), в которых каждый удар почти уже не воспринимается отдельно, но полного слияния в единое звучание в них еще нет [Воронин, 1982, 1967]. (110) Подражания дробному стуку, грохоту, топоту, звукам падения множества предметов и т.п.: удм. тыпыр, дыбыр-дыбыр, тыкыр-тыкыр, дыгыр; мокш. дубор-дубор, дәгор-; мар.л. тыпыр-топыр, дувыр-довыр 120; башк. тыпыр-тыпыр; тат. тупыр-тупыр, тыпыр-тыпыр, тапыр-топыр, дөбердөбер, тыкыр-тыкыр, такыр-токыр; чув. тӑкӑр-тӑкӑр. Здесь кроме очевидного сходства на уровне фонемотипов, мы наблюдаем сходство на уровне структуры: все приведенные выше тюркские и финно-угорские идеофоны — звукоизображения диссонансов (110) представляют собой сочетания подражаний ударам (108–109) с формантом -Vр с разными огласовками. Т.н. Rформант в звукоподражательных словах встречается во многих языках и связан со значением множественности, длительности или интенсивности звучания [Воронин, 1982; Voronin, 2004]. Однако финно-угорские языки более всего сходны в этом отношении именно с тюркскими. Рассмотрим теперь примеры, сходство в которых чуть менее очевидно, менее буквально: мокш. чатор, эрз. и мокш. цятор, эрз.ш. сятур, мар.л. чадыр, удм. 120 Звуки в и б в марийском языке являются вариантами одной фонемы. 132 тачыр (подр. треску, хрусту); мокш. и эрз. чикор, удм. бес. ӟыкыр, мар.л. и мар.г. кочыр, удм. кыӵыр (подр. скрипу, стрекоту). Здесь всюду мы видим структуру CVC + Vр, где один из согласных — аффриката (кроме эрз.ш. сятур, см. (1.8)), другой — переднеязычный или заднеязычный взрывной. Обратимся к внутренней морфологии (2.4) указанных идеофонов. Часть идеофона за вычетом всех формантов мы условились называть идеофоническим корнем. Идеофонический корень вкупе с формантами составляют идеофоническую основу. При этом некоторые идеофонические корни являются «связанными», т.е. без формантов не употребляются: ср., например, удм. бес. ӟыкыр, мар.г. кочыр (формы *ӟык, *коч в соответствующих идиомах не встречаются). Идеофонические корни имеют в основном структуру CVC (с вариантами CCVC и CVCC с некоторыми ограничениями на сочетания согласных). Однако в финно-угорских языках такую структуру имеет множество корней. Особенность идеофонических корней состоит в том, что они обнаруживают свою внутреннюю структуру, в которой четко выделяются согласный анлаут, гласный инлаут и согласный ауслаут. Слова с изменением звуков одного из компонентов часто образуют квазисинонимический ряд (2.4). Особенно регулярно наблюдается чередование гласных в инлауте, что мы могли уже видеть выше на примерах как из финно-угорских, так и из тюркских языков. Изменение гласного в корне, как правило, влечет изменение в значении. Особенно последовательны этом отношении тюркские языки: подъем гласных соотносится с высотой передаваемого звука (высокие гласные передают более высокие звуки), а ряд — с силой или громкостью (задние гласные передают более приглушенные звуки). Так, в киргизском языке возможны восемь вариантов одного и того же идеофонического корня со всеми основными гласными в инлауте: даң, дең, доң, дөң, дуң (чаще в паре даң-дуң), дүң, дың, диң (редкое) — все передают звуки барабанного боя и сходные с ними [Хусаинов, 1988, с. 36–38; Юнусалиев, 1959, с. 166]. Еще одна особенность связана с метатезой согласных анлаута и ауслаута идеофонического корня. Если финно-угорские языки отличаются этим скорее в 133 межъязыковом плане, то в тюркских языках метатеза встречается в рамках одного языка: каз. сатыр и тасыр, каракалп. сатыр и тысыр (передают треск, хруст); чув. кăчăр и чăкăр, узб. ғачар и чақир (передают скрип, стрекот). Таким образом, данные тюркских языков поддерживают корректность сопоставления приводимых выше мокш. чатор, эрз. и мокш. цятор, эрз. (шокш.) сятур, мар.л. чадыр vs удм. тачыр (подр. треску, хрусту); мокш. и эрз. чикор, удм. бес. ӟыкыр vs мар.л. и мар.г. кочыр, удм. кыӵыр (подр. скрипу, стрекоту). Поскольку сопоставление происходит на уровне фонемотипов, а не фонем, не препятствуют сопоставлению различия по признакам, не существенным для выражения данного значения (ср. выше мокш. чатор — эрз. и мокш. цятор; мокш. чатор — мар.л. чадыр; мокш. и эрз. чикор — удм. бес. ӟыкыр). С учетом всех высказанных соображений, корректными кажутся финноугорско — тюркские сопоставления, сведенные в Таблицу 3. Таблица 3. Сопоставление финно-угорских звуковых идеофонов с тюркскими Финно-угорские Тюркские Звукоизображения грохота мокш. и эрз. дубор, мар.л. дувыр, удм. тат. дөбер, башк. дөбөр, дөмбөр, каз. дыбыр, дымбыр дабыр-дұбыр удм. бес. дымбыр-шалтыр башк. дөбөр-шатыр Звукоизображения громкого стука мокш. и эрз. галдор, калдор, мар.л. тат. и башк. гөлдөр, келтер, чув. колдыр кӑлтӑр, узб. қалдар, кирг. калдыр Звукоизображения треска, хруста мокш. чатор, мокш. и эрз. цятор, эрз.ш. чув. ҫӑтӑр, тат. чатыр, каз. сатыр, сятур, мар.л. чадор, удм. тачыр тасыр, кирг. чатыр Звукоизображения скрипа, стрекота мокш. и эрз. чикор, удм. кыӵыр, мар.л. чув. кӑчӑр, чӑкӑр, узб. ғачар, чақир, кочыр кирг. качыр Звукоизображения шороха мокш. и эрз. каштор, мар.л. коштыр, чув. кӑштӑр, тат. чыштыр, башк. удм. ӵыштыр ҡыштыр 134 На ограниченном фрагменте идеофонических систем некоторых финноугорских и тюркских языков нам удалось продемонстрировать не только сходство отдельных единиц на уровне фонемотипов, но и системное сходство на уровне структуры — «внутренней» морфологии идеофонов. И если буквальное сходство между финно-угорскими и тюркскими идеофонами вне сферы звукоподражания ослабевает, то структурное сходство распространяется на идеофонические системы в целом. Указанное сходство не было предметом специального исследования, хотя и отмечалось некоторыми авторами [Ашмарин, 1925; Галкин, 1986; Bereczki, 2002; Берецки, 2005]. Так, И. С. Галкин считал, что подражательные слова (идеофоны) в марийском языке получили распространение именно в связи с влиянием тюркских языков [Галкин, 1986, с. 83]. Г. Берецки отмечал существенное сходство марийских подражательных слов с чувашскими и в меньшей степени с татарскими [Bereczki, 2002, с. 258–259]. Вопрос о причинах указанного сходства требует дальнейших исследований. Мы лишь наметим некоторые пути, по которым эти исследования могут идти. Прежде всего следует отбросить предположение о случайном характере сходств: против этого говорит как большое количество совпадений, так и их последовательный, системный характер. Не приходится говорить и о генетическом родстве. Финно-угорские и тюркские языки родственны лишь на гипотетическом ностратическом уровне, а столь дальнее родство не предполагает таких явных, подчас буквальных сходств между потенциальными когнатами. Предположение о том, что соответствующие формы развились независимо ввиду их звукоизобразительной, а значит мотивированной природы, также не кажется правдоподобным. Хотя звукоподражания в разных языках могут быть удивительно схожи, нам не известны примеры заведомо независимых систем, между которыми имеются столь явные и столь многочисленные сходства не только на уровне фонемотипов, но и на уровне структуры. Наиболее вероятным кажется предположение о возникновении сходств в результате контактов финно-угорских языков Поволжья с тюркскими языками. 135 Уточним, что речь в данном случае идет не о заимствовании слов или корней, а о заимствовании целой системы идеофонической лексики с ее синтагматическими и парадигматическими отношениями. Г. Берецки отмечал, что «в марийском языке несомненно имеются и заимствованные ономатопеические слова чувашского и татарского происхождения, но характерно для языка не заимствование. Марийский язык усвоил систему образования ономатопоэтических слов соседних тюркских языков и сам создал множество таких слов по этому образцу» [Bereczki, 2002, с. 258–259; Цит. по: Сибатрова, 2016б; см. также Берецки, 2005, с. 45]. Подобное предположение, безусловно, требует тщательной проверки и обоснования в ходе дальнейших исследований. Однако если считать, что это предположение верно, то о направлении заимствования можно сказать следующее: именно тюркские языки повлияли на финно-угорские языки Поволжья, а не наоборот. В пользу этого говорит тот факт, что тюркские языки Поволжья сходны не только между собой, но также, как минимум, с тюркскими языками Средней Азии. В то же время финно-угорские языки Поволжья сходны в рассматриваемом отношении между собой, но при этом отличны от других финно-угорских языков. В заключение отметим, что сделанное предположение открывает весьма интересное (хотя и несколько спекулятивное на данном этапе) направление для исследований, связанное с особенностями той социолингвистической ситуации, в которой оказалось возможным такого рода нетривиальное заимствование. 3.2. Звукоизображения ударов в финно-угорских языках в сопоставлении с тюркскими 121 Согласно универсальной классификации звуковых денотатов, предложенной С. В. Ворониным, удары акустически представляют собой сверхкраткий (мгновенный) шум или тон [Воронин, 1982]. Рассмотрим некоторые особенности идеофонов —звукоизображений ударов в финно-угорских и тюркских языках. 121 В данном параграфе использованы материалы статьи [Иванов, 2017б]. 136 Одним из самых распространенных звукоизображений ударов в языках Евразии (а возможно, и шире) являются слова типа англ. tap (примерный перевод ‘стучать’). Подобные слова обозначают моментальный звук при соприкосновении твердого тела с твердой поверхностью. При этом, конечно, значение варьирует по языкам. Так, в русском и ряде других славянских языков значение сужено: рус. топ передает звук от соприкосновения ступни (чаще обуви) с твердой поверхностью, ср. рус. топот, топать, топтать, топотать, а также верхнелуж. dupot ‘топот’, dupotać ‘топать, тяжело ступать’ [Толстая, 1971]. Гласный инлаута может варьировать по подъему (при этом часто это гласный заднего или среднего ряда); согласные как в анлауте, так и в ауслауте могут варьировать по глухости/звонкости. Варьирование может происходить не только в межъязыковом плане, но и в рамках одного языка, ср. удм. бес. топ, тап, доб, даб, все — о звуке резкого удара; звонкость согласных в этом случае коррелирует с большей громкостью звучания (111–112) [ПМА]. Далее ср. также примеры из других языков. УДМУРТСКИЙ (БЕСЕРМЯНСКОЕ НАРЕЧИЕ) [ПМА] (111) со ведра-зэ тот ведро-ACC.POSS3SG доб пук-т-ӥ-з IDEO сидеть-CAUS-PST-3(SG) Он ведро с громким стуком поставил. (112) со мон-э тыбыр-а-м тот я-ACC спина-LOC/ILL-POSS1SG лапа-ен тап шукк-и-з ладонь-INS IDEO ударить-PST-3(SG) Он меня по спине ладонью стукнул (с характерным звуком). ПЕРМСКИЕ: коми-п. тап подр. стуку или топоту, тап керны ‘стукнуть’, тапкыны ‘толкать’, тапӧтны-мунны ‘идти топая’ [КПРС, 1985], туп-тап кӧмтӧм кок ‘топ-топ босая нога’ [Кривощекова-Гантман, 1964]; коми-з. тап-тапкерны ‘хлопнуть’, тапкыны ‘хлопнуть; топнуть’, пельпомӧ тапкыны ‘хлопнуть по плечу’, тапкыны кокӧн ‘топнуть ногой’ [КРС, 2000]; удм. бес. тып-тап подр. звукам передвижения и деятельности людей (113) [ПМА]. ВОЛЖСКИЕ: мокш. топ-топ подр. звуку шагов, топадемс ‘топнуть ногой’, тапамс ‘топать; ударять’ [МРС, 1998]. 137 ТЮРКСКИЕ: башк. тап подр. удару при падении твердого тела [БРС, 1996]; тат. туп подр. глухому стуку, тап-топ подр. неровному топоту, дөп-дөп подр. стуку или топоту, тып-тып подр. переступанию ногой, тәп-тәп подр. звуку шагов, бегу малышей, туп-туп подр. звуку частых шагов или бега [ТРС, 2007]. ТУНГУСО-МАНЧЖУРСКИЕ: нанай. тап-тап ‘пробивая что-то с резким призвуком’, топ-топ ‘резко топая’ [Киле, 1973]. УДМУРТСКИЙ (БЕСЕРМЯНСКОЕ НАРЕЧИЕ) [ПМА] (113) мар тон тып-тап вельт-исько-д? пинял-лёс-ты сайка-т-о-д! что ты IDEO ходить-PRS-2(SG) ребенок-PL-ACC пробуждаться-CAUS-FUT-2(SG) Что ты с шумом ходишь? Детей разбудишь! На фоне наличия подобных слов не только в индоевропейских и уральских, но и в алтайских языках неубедительно выглядит попытка объяснить мар.л. топтоп, тып-топ, тып-тып и т.п. (подражания топоту или стуку) заимствованием из русского языка [Сибатрова, 2016б]. Не менее распространены слова типа рус. тук изображающие негромкий стук (негромкие удары твердым предметом по твердой поверхности). Здесь также часто варьируется гласный, а иногда и согласные. Ср. примеры из разных языков. ПЕРМСКИЕ: удм. бес. тык-тык подр. стуку, тыккетыны ‘стучать’ [ПМА]; удм. тук-тук подр. отрывистому, короткому стуку [УРС, 2008]; коми-п. ток подр. стуку или биению сердца [КПРС, 1985]. ВОЛЖСКИЕ: мокш. тук подр. короткому удару, тукамс ‘стучать’ [МРС, 1998]; мар.л. тук-тук, тык-тык подр. стуку [СлМЯ, 1990–2005]. ТЮРКСКИЕ: тат. тык-тык подр. глуховатому постукиванию [ТРС, 2007]; чув. тӑк-тӑк подр. равномерным ударам, толчкам [ЧРС, 1985]; УДМУРТСКИЙ (БЕСЕРМЯНСКОЕ НАРЕЧИЕ) (114) кысьпу-лэн ва-ез береза-GEN ветка-POSS3SG [ПМА] корка-лэн стена-я-з дом-GEN стена-LOC/ILL-POSS3SG тык-тык кар-э. IDEO делать-PRS.3SG Ветка березы стучит (досл. тук-тук делает) по стене дома. Как уже отмечалось выше (2.4, 3.1), сочетание с R-формантами переводит звукоизображения ударов в звукоизображения чистых диссонансов. Чистые диссонансы — это серии ударов (вибрирующие, дрожащие звуки), в которых 138 каждый удар почти уже не воспринимается отдельно, но полного слияния в единое звучание еще нет [Воронин, 1982, 1967]. Ср. примеры из разных языков. ПЕРМСКИЕ: удм. тыпыр (тып- + -ыр) подр. дробному топоту (115), ср. тыпыр-тыпыр лёгылыса эктыны ‘плясать, притопывая ногами’, тыпыртыны, тапыртыны ‘топать, притоптывать’, дубыр-дабыр ‘с грохотом’, дыбыр-дыбыр подр. грохоту, продолжительному стуку [УРС]. ВОЛЖСКИЕ: мокш.ц. дубор-дубор подр. топоту, грохоту, дубордомс ‘громыхать, греметь, стучать’ [ПМА]; мар.л. тыпыр-топыр подр. притопыванию ногами, тыпыртаташ ‘потопывать ногами, топать’, дувыр-довыр подр. грохоту [СлМЯ, 1990–2007] (в марийском языке звуки б и в не различаются или служат вариантами одной фонемы). ТЮРКСКИЕ: башк. тыпыр-тыпыр ‘легкий дробный стук ногами’ [БРС, 1996]; тат. тупыр-тупыр подр. частому перестуку ног, копыт, звуку падения множества твердых предметов, тыпыр-тыпыр, тапыр-топыр подр. перестуку множества ног, пляске с выбиванием дроби, выстукиванию каблуками, дөбердөбер подр. дробному грохоту, громыханию [ТРС, 2007]. УДМУРТСКИЙ (УД. 16.01.2008, CLU) (115) нош экт-ыны а танцевать-INF ке если пыдъ-ёс-ты ась-сэ-ос нога-PL кутск-и-з-ы, начать-PST-3-PL REFL-POSS3PL-PL кур-иськ-о-з-ы просить-DETR-FUT-3-PL тыпыр-тыпыр кар-ыны IDEO делать-INF А если начали танцевать, ноги сами будут проситься отбивать дробь. Слова с R-формантом (типа тыпыр) выражают интенсивное и длительное диссонантное звучание — в отличие от слов с редупликацией (типа тып-тып), которые передают многократное повторение звучания типа удара. Варианты слов с озвончением согласных (типа дыбыр) выражают громкие звуки типа грохота. МОКШАНСКИЙ (ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ДИАЛЕКТ) [ПМА] (116) атяма-сь дуборхт дуборд-ы гром-DEF.SG IDEO Гром грох гремит. греметь-NPST.3(S) 139 Чистые диссонансы с R-формантами могут также соответствовать словам типа тук, тык и т.п. Ср. примеры из разных языков. ПЕРМСКИЕ: удм. такыр подр. постукиванию, такыртыны ‘постукивать, трещать, греметь’, дыгыр подр. стуку по неровной поверхности, дыгыртыны ‘стучать, трясти’ [УРС, 2008]; удм. бес. тыкыр подр. постукиванию, тыкыртыны ‘постукивать’, гыдырйаны ‘греметь (о громе)’ (основа гыдыр- представляет собой метатезу от дыгыр-) [ПМА]. ВОЛЖСКИЕ: мокш.ц. дәгордомс ‘стучать, греметь’ (117) [ПМА]. ТЮРКСКИЕ: чув. тӑкӑр-тӑкӑр подр. дробному постукиванию, напр., пальцами, тӑкӑр-такӑр подр. неравномерному стуку [ЧРС, 1985]; тат. тыкыр-тыкыр подр. продолжительному стучанию, перестуку, такыртокыр подр. грохоту телеги [ТРС, 2007]. МОКШАНСКИЙ (ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ДИАЛЕКТ) [ПМА] (117) крандаз-сь дәгорд-озь ард-ы телега-DEF.SG греметь-CVB сет-ть ланга ехать-NPST.3(SG) мост-DEF.SG.GEN на.PROL Телега гремя едет по мосту. Рассмотрим также некоторые типологически менее распространенные 122 звукоизображения стука. Так, в языке бесермян имеем слова с идеофоническими корнями йыг- и кок-: ср. удм. бес. йыг-йыг подр. стуку, йыганы ‘стучать’, йыгаськыны ‘стучаться’, йыггетыны ‘стучать’; коккетыны ‘стучать’, кокаськыны ‘стучаться’ [ПМА]. УДМУРТСКИЙ (БЕСЕРМЯНСКОЕ НАРЕЧИЕ) [ПМА] (118) косяг-е кока-ськ-е, окно-ILL эс-э йыга-ськ-е стучать-DETR-PRS.3SG дверь-ILL стучать-DETR-PRS.3SG В окно стучится, в дверь стучится. Наличие звука й в анлауте звукоизображения удара несколько нетривиально. Общая схема-модель для звукоизображений данного типа выглядит как C1VC2, где 122 Имеется в виду, что рассматриваемым далее звукоизображениям реже обнаруживаются буквальные соответствия в языках мира. 140 C1, C2 — взрывные согласные, V — гласный (чаще всего непереднего ряда); C1 (но не C2) может также представлять собой аффрикату [Воронин, 1982]. Например, в мокшанском языке такой модели следуют идеофонические корни пок-, чак- и некоторые другие. МОКШАНСКИЙ [Самородов, 1987, с. 43] (119) аф чака-й, NEG стучать-NPST.3(SG) аф пока-й, NEG стучать- NPST.3(SG) куд-у сува-й дом-ILL войти-NPST.3(SG) Не стукнет, не топнет, в дом зайдет (народная загадка о морозе — якшамсь). МОКШАНСКИЙ (ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ДИАЛЕКТ) [ПМА] (120) ава-сь кочкаря-нзо-н женчина-DEF.SG каблук-POSS3SG.PL-GEN пок-пок пока-й IDEO стучать-NPST.3(SG) Женщина каблуками цок-цок стучит. Рассмотрим теперь случай семантического сдвига, который может иметь место у звукоизображений ударов и диссонансов. Так, в языке бесермян основное значение слова тыпыр-тыпыр — не ‘с топотом’ и т.п., а ‘быстро’ (ср. тыпыртыпыр бизьылыны ‘быстро бегать’) или ‘дробно, часто’ (тыпыр-тыпыр тэкчаны ‘плясать, часто поднимая и опуская ноги’). При этом такое качества звука, как громкость, не играет особой роли: можно бежать или плясать без громкого топота (например, в мягкой обуви) [ПМА]. Ср. сходное в мокшанском языке: тупорхттапорхт ласькомс куду ‘торопливо бежать домой’ [МРС, 1998]. В некоторых языках у слов того же типа развивается значение ‘поспешно; плохо, некачественно’ (выполнить какую-либо работу). Обычно в таком случае имеет место дивергенция гласного, а R-формант может как присутствовать, так и отсутствовать. Ср. примеры из разных языков. ПЕРМСКИЕ: удм. туп-тап, тупыр-тапыр, тыпыр-тапыр ‘наскоро, неаккуратно, небрежно, как попало’, дубыр-дабыр ‘кое-как, топорно’ [УРС, 2008]; удм. бес. тып-тап о некачественно, неумело сделанной работе (121) [ПМА]; коми-п. тяп-тяп, тюпки-тяпки ‘кое-как, небрежно, плохо’ [КПРС, 1985]; коми-з. тюп-тяп ‘кое-как’ [КРС, 2000] (коми-пермяцкие и коми-зырянские примеры отличаются наличием мягкого т' в анлауте, однако эти слова также имеют 141 звукоподражательное значение и также относятся к типу ударов; ср. также удм. бес. тьыпыр-тяпыр ‘кое-как, разводя грязь (о мытье, стирке)’ [ПМА]). ВОЛЖСКИЕ: мокш. тупор-тапор, тупорхт-тапорхт ‘кое-как, наспех’ [ПМА]. УДМУРТСКИЙ (БЕСЕРМЯНСКОЕ НАРЕЧИЕ) [ПМА] (121) тып-тап лэсьт-ӥ-з, IDEO ырод пот-ӥ-з : делать-PST-3(SG) плохо тӥльыд яра-ло-з выходить-PST-3(SG) вы.DAT годиться-FUT-3(SG) пе дескать Кое-как сделал, плохо получилось: вам сгодится, дескать. Ср. также удм. бес. клып-клап подр. звуку при ходьбе в обуви, неплотно сидящей на ноге, а также в значении ‘кое-как, небрежно’: клып-клап лэсьтыны ‘небрежно сделать’; удм. бес. клук-клак подр. квохтанью кур 123, а также в значении ‘небрежно (одеваться)’ (122). УДМУРТСКИЙ (БЕСЕРМЯНСКОЕ НАРЕЧИЕ) [ПМА] (122) клук-клак курег кадь дися-ськ-емын IDEO курица как одеть-DETR-RES Небрежно, как курица, одет. Значения ‘часто’, ‘быстро’ (о звучаниях), очевидно, изначально заложены в звукоизображениях такого типа. Это значение легко распространяется на действия или движения, в результате которых эти звучания возникают: ‘часто’, ‘быстро’ о звуке шагов → ‘часто’, ‘быстро’ о шагах и т.п. По-видимому, следующим шагом может быть переход ‘быстро’, ‘часто’ → ‘поспешно’, ‘нетерпеливо’. Подобный переход можно проследить на материале татарского языка, ср.: тып-тып, тыпыртыпыр и т.п. подр. частому топоту; тыпырдау ‘учащенно топтаться, перетаптываться’, ‘учащенно постукивать’ (о сыплющихся предметах); ‘переступать ногами от нетерпения’, ‘нетерпеливо ожидать’; тыпырдык ‘нетерпеливый, неспокойный в ожидании’ [ТРС, 2007]. Наконец, возможен переход ‘поспешно’, ‘нетерпеливо’ > ‘некачественно’, ‘небрежно’ и распространение последнего значения на действия любого характера. Добавим, что значение некачественно выполненной работы (как и противоположное значение) характерно 123 Как отмечал С. В. Воронин, спектрограмма квохтанья кур дает типичную картину акустического удара [Воронин, 1982]. 142 для идеофонической лексики вообще. Можно заключить, что звукоизображения ударов финно-угорских и тюркских языков дают вполне тривиальную картину: связь звукоизображений ударов с взрывными согласными типологически вполне ожидаема. Переход звукоизображений ударов в звукоизображения диссонансов путем присоединения R-формантов также предсказуем, ведь типологически R-форманты связаны со значением длительности, интенсивности или множественности, а диссонансы как раз представляют собой быстрые серии ударов. Развитие у звукоизображений ударов и диссонансов значений ‘небрежно’, ‘некачественно’ представляет собой менее тривиальный факт, который ставит вопрос о возможностях семантического развития идеофонической лексики. В свете изложенного выше (3.1) весьма показательно, что объяснению механизмов семантического сдвига в системе финно-угорских идеофонов способствует привлечение тюркского материала. 3.3. Семантическая типология и семантическое развитие идеофонов 124 Идеофоны считаются универсальной категорией и имеются во всех языках — в каких-то больше, в каких-то меньше (1.3). При этом богатство идеофонической системы определяется не только количеством идеофонов, но и возможностью покрывать разные семантические зоны (2.2). В языках, богатых идеофонами, в том числе в финно-угорских, мы находим относительно устойчивый набор семантических групп идеофонов (2.2). Иными словами, в любом таком языке употребление идеофонов наиболее ожидаемо в одних и тех же семантических зонах. Научное направление, изучающее эти семантические зоны в межъязыковом отношении, можно назвать семантической типологией идеофонов [Dingemanse, 2012]. 124 В данном параграфе использованы материалы статей [Иванов, 2016г, 2021б]. 143 Языки различаются семантическим потенциалом идеофонов: в одних языках идеофоны покрывают больше сфер, чем в других. Типологические наблюдения позволяют выстроить иерархию, представляющую типологию идеофонических систем в семантическом отношении [Kilian-Hatz, 1999; Dingemanse, 2012]: SOUND < MOVEMENT < VISUAL PATTERNS < OTHER SENSORY PERCEPTIONS < INNER FEELINGS AND COGNITIVE STATES; интерпретация данной иерархии приведена в (2.2). Попробуем ответить на вопрос, почему семантические зоны в иерархии расположены именно в таком порядке. В самом деле, чем можно объяснить тот факт, что идеофоны, передающие тактильные ощущения, не могут возникнуть в языке раньше и (или) независимо от звуковых идеофонов? Наша идея состоит в том, что идеофоны тех семантических групп, которые в иерархии стоят правее, возникают не вследствие какого-либо механизма примарной мотивации (1.6), а как результат семантического развития идеофонов тех групп, которые в иерархии стоят левее. Рассмотрим примеры финно-угорских идеофонов [ПМА], значения которых относятся сразу к нескольким зонам. Мар.г. ньоцкаш (глагол с идеофоническим корнем ньоц-) имеет значения ‘ударять (ладонью), шлёпать; чавкать (при еде); хлюпать, чавкать (например, о грязи)’. Отметим, что здесь в одной форме совмещены акустический и артикуляторный ономатопы; интересным является вопрос о том, производно ли одно от другого, или здесь совмещены разные способы мотивации — звукоподражание и кинемика (1.6). Как бы то ни было, здесь очевидна звуковая семантика идеофона. Однако тот же идеофонические корень имеет и другие употребления, ср.: ньоц нӧрен шӹнзӓш ‘насквозь промокнуть’, ньоцик киндӹ ‘клеклый хлеб’. Связаны ли эти значения с исходной (?) звуковой семантикой? Для ответа на этот вопрос рассмотрим параллель из другого языка. В удм. бес. шлач совмещены те же значения, что и в мар.г. ньоц, ср. баназ шлач-шлач чапкыны ‘по щекам шлеп-шлеп отхлестать’ и шлач котмыны ‘насквозь промокнуть’. Еще одна параллель: удм. бес. тяп-тяп карыса сийыны ‘чавкая есть’ и тяп-тяп котмыны ‘насквозь промокнуть’. Для значения ‘клеклый’ имеется 144 параллель в виде удм. бес. клась, ср. клась-клась кылӥське ‘хлюп-хлюп слышится’ (при ходьбе, например, по грязи) и нянез клась гинэ пыжымын ‘хлеб испечен клеклым’. По-видимому, наблюдаемое в мар.г. ньоц совмещение значений не случайно: оно закономерно отражает семантическое развитие идеофонов. Удм. бес. шлач и тяп имеют еще одно употребление: шлач/тяп кыдӟыны ‘вдрызг напиваться’. Для него, в свою очередь, имеется параллель в виде мар.г. льоп-: ср. льопкаш ‘шлёпать; чавкать’, льоп кенвазаш ‘упасть со шлепком’ и льопке йӱн шӹндӓш ‘вдрызг напиться’. Итак, мы наблюдаем разные по форме и, что важно, по происхождению идеофоны, объединенные общей закономерностью развития. Можно сказать, вопервых, что идеофон может передавать одновременно звуки шлепка и чавканья, близкие по своим физическим параметрам. Во-вторых, идеофоны с такой семантикой могут развивать значения, связанные с высокой степенью промокания и опьянения, а также значение ‘клеклый’ о хлебе. Рассмотрим еще один пример. Мар.г. льор- связано со звуками бульканья, кипения: льоргаш (вариант: лоргаш) ‘булькать, бурлить при кипении’, лем льорге шолеш, льор-льор-льор шакта ‘суп булькая (сильно) кипит, буль-буль слышится’. Также глагол льоргаш (но не лоргаш) имеет значение ‘болтать, много говорить, говорить вздор’. Полностью аналогичный случай находим в удм. бес. быльтыр-: быльтыртыны (вариант: бультыртыны) ‘булькать’ и быльтыртыны (но не бультыртыны!) ‘болтать, трепаться; врать, обманывать’. Заметим, что в обоих случаях в исходном значении идеофонический корень имеет фонетические варианты, а в производном значении — нет. Семантическое развитие связано с более глубоким освоением исходного звукоизображения (1.8), в процессе которого теряются некоторые аномальные свойства — в частности, размытость звукового облика (1.4). Являются ли приведенные случаи результатом семантического сдвига (semantic shift) внутри идеофонической системы, или возможно предложить другое объяснение? Рассмотрим глагол мокш. лабордомс. В одном значении он описывает звук при пахтанье масла (ср. идеофон лаб-лаб) — заметим, относящийся, как и 145 бульканье, к категории кавитации. Другое его значение — ‘болтать, трепаться’. Можно думать, что совмещение значений мотивировано чистой семантикой и не связано со звукоизображением: образ быстрых, сопровождаемых характерными звуками движений мутовки при сбивании масла чисто метафорически переносится на речь, характеризуемую быстрыми движениями языка и соответствующим звучанием (обратное маловероятно). Совпадение рус. болтать (взбалтывать) и болтать (о речи) должно, казалось бы, убеждать в этом. Однако в других языках мы находим большое количество глаголов сходного фонетического облика со значением ‘болтать (о речи)’, при этом никак не связанных ни со значением ‘взбивать, взбалтывать’, ни с изображением кавитации: ср. хотя бы англ. blabber, нем. plappern, также англ. и нем. bla-bla-bla (для идеофонов весьма характерна метатеза, потому мокш. лаб-, рус. бол-/бал-, англ. и нем. bla- хорошо соотносятся друг с другом). Эти данные позволяют, с одной стороны, отмести гипотезу о чисто семантическом, не связанным со звукоизобразительностью характере возможного перехода. Но, с другой стороны, имеет смысл, по-видимому, говорить не о семантическом развитии идеофона как лексемы (или как корневой морфемы — носителя лексического значения), а о семантическом потенциале звукоизображения определенного типа. Т.е. звукоизображение, возникшее как подражание звуку, может (но не обречено!) развивать различные значения, в т.ч. не связанные со звуком. Исследование семантической типологии идеофонов представляется перспективным направлением. В частности, это позволяет придать более глубокий смысл приведенной выше семантико-типологической иерархии: по-видимому, семантические зоны выстроены в той последовательности, в какой развиваются новые значения идеофонов. Исходным пунктом для дальнейшего развития являются при этом изображения звучаний. 146 3.4. Формант -ак в идеофонах языка бесермян 125 Как отмечает Ф. И. Рожанский, проблема морфемных границ в идеофонах проистекает из принципиально иного соотношения фонемы и морфемы, нежели в обычных словах [Рожанский, 2015, с. 511–512]: в идеофонах каждая фонема представляет определенный фонемотип (3.1), имеет определенную семантическую нагрузку (1.6), поэтому в идеофонах сходство звукового облика коррелирует с близостью значений (1.4). При добавлении к идеофону фонемы определенного типа возникает новая форма, значение которой не только близко к исходной, но и в какой-то мере выводимо из нее. Можно считать, что возник новый неразложимый идеофон или что возникла новая форма с суффиксом. Такие решения, по мнению Ф. И. Рожанского, остаются на усмотрение исследователя. При присоединении бесспорных аффиксов к идеофонам обычно образуются слова других частей речи; наиболее регулярно образуются глаголы (2.3). В то же время некоторые аффиксы как будто не меняют синтаксических свойств, оставляя производное слово в классе идеофонов. Рассмотрим один из таких случаев в языке бесермян. Формант -ак в языке бесермян в целом служит для образования наречий от других наречий и прилагательных, ср. шори ‘пополам’ > шорьяк / шорияк ‘то же’, быдэс ‘полный’ > быдэсак ‘полностью, целиком’. В данном случае формант -ак несомненно имеет статус морфемы. Заметим, что, судя по материалам [УРС], продуктивность форманта -ак в языке бесермян несколько у́же, чем в литературном удмуртском. Значение данного суффикса может быть проиллюстрировано следующим примером (123). УДМУРТСКИЙ (БЕСЕРМЯНСКОЕ НАРЕЧИЕ) [ПМА] (123) сысыпу-эз шори / ???шори-як можжевельник-ACC пополам 125 пыль-ыл-ӥ-з-ы, пополам-ADV расколоть-ITER-PST-3-PL В данном параграфе использованы материалы статьи [Иванов, 2017в]. Все данные по языку бесермян здесь из полевых материалов автора [ПМА]. 147 пыл-ем расколоть-NMLZ бер-е со лу-э зад-ILL кусыл-эн керт-ыл-ӥ-з-ы вязка-INS кусыл, тот становиться-PRS.3SG вязка вязать-ITER-PST-3-PL маегъ-ёс-ты кол-PL-ACC Ветку можжевельника разделяли пополам (вдоль), после чего из нее получается вязка, вязкой связывали колья. В данном примере предпочтительно употребление наречия шори, а не шорияк; использование варианта с -ак оказывается на грани допустимого. Повидимому, это связано с тем, что в глагольной форме пыль-ыл-ӥ-з-ы ‘расколотьITER-PST-3-PL’ дважды выражена множественность: глагольная множественность показателем итератива (ITER) и множественность субъекта показателем множественного числа (PL). В то же время суффикс -ак подразумевает однократность действия, ср. допустимость варианта шорияк в (124). УДМУРТСКИЙ (БЕСЕРМЯНСКОЕ НАРЕЧИЕ) (124) сысыпу-эз шори / okшори-як можжевельник-ACC пополам пополам-ADV [ПМА] пыл-и-з расколоть-PST-3(SG) Ветку можжевельника пополам (вдоль) разделил. Если употребление форманта -ак с наречиями и прилагательными в языке бесермян ограничено, то его сочетание с идеофонами вполне продуктивно. Часто -ак присоединяется к основам звуковых идеофонов с формантом -ыр; обычно данный процесс сопровождается выпадением гласного: ӟыкыр > ӟыкрак. Вновь образованные формы выражают краткое и однократное звучание, ср. (125) и (126). УДМУРТСКИЙ (БЕСЕРМЯНСКОЕ НАРЕЧИЕ) [ПМА] (125) эс дверь ӟыкыр / ӟыкыр-ӟакыр ваз-е окликать-PRS.3SG IDEO Дверь скрипит, поскрипывает. (126) эс дверь ӟыкр-ак ваз-и-з IDEO-AVD окликать-PST-3(SG) Дверь скрипнула (один раз). (127) боды тачр-ак / *тачыр / тач чиг-и-з палка IDEO-ADV IDEO IDEO сломать(ся)-PST-3(SG) Палка сломалась с резким треском. Ср. также (127), где употребление варианта без -ак не допускается, поскольку формант -ыр передает длительность звучания. Однако возможно употребление 148 варианта без -ыр. Различие между тач и тачрак заключается в том, что тач может означать один «квант» повторяющихся кратких звуков (ср. тач-тач-тач ыбылляны ‘тач-тач-тач стрелять’), тогда как тачрак передает именно однократное звучание. УДМУРТСКИЙ (БЕСЕРМЯНСКОЕ НАРЕЧИЕ) [ПМА] (128) яблокъ-ёс шальтыр / шальтр-ак ус-и-з-ы яблоко-PL IDEO IDEO-ADV упасть-PST-3-PL Яблоки со стуком упали [с яблони]. (129) яблокъ-ёс шальтыр / *шальтр-ак кырд-о яблоко-PL IDEO IDEO-ADV сыпаться-PRS.3PL Яблоки со стуком сыпятся. Ср. также пару примеров (128–129); слово шальтыр передает дробный стук или звон от соударения мелких предметов друг с другом или с поверхностью. В (128) допустимы варианты шальтыр и шальтрак; вариант с -ак предполагает, что яблоки упали (осыпались) более или менее одновременно (например, если кто-то потряс яблоню). В (129) глагол кырдыны ‘сыпаться’ исключает вариант с -ак, поскольку ситуация мыслится как протяженная во времени. Иногда формант -ак присоединяется к основам без «отличителей», ср. куажак курчиз ‘откусил большой кусок’; куажак курчыса сиыны ‘жадно есть, откусывая большие куски’. Слово куаж (ср. также форму с формантом куажыр) передает хруст при пережевывании твердых сочных продуктов — свежих овощей, фруктов; выражение куаж-куаж сиыны имеет также значение ‘есть с большим аппетитом’. Формант -ак продуктивно сочетается также с идеофонами, выражающими незвуковые образы, ср. гом-гом ӟуаны ‘сильно гореть, полыхать’, гомак ӟуаны ‘быстро прогореть’ (130); зӥр берганы ‘быстро вращаться вокруг своей оси’, зӥрак берекчикыны ‘резко обернуться (один раз)’. Идеофоны с формантом -ак передают признак краткого по времени и (или) однократного действия. УДМУРТСКИЙ (БЕСЕРМЯНСКОЕ НАРЕЧИЕ) [ПМА] (130) тыл гом-ак басьт-ӥ-з огонь IDEO-ADV брать-PST-3(SG) гидь-зэ хлев-ACC.POSS3SG Огонь моментально охватил хлев. 149 Целая серия идеофонов с формантом -ак передает значение ‘резко, неожиданно’ и т.п. Ср. тыркак ‘резко, внезапно’, тыркак дугдыны ‘резко остановиться’, тыркак потыны ‘вздрогнуть’ (ср. удм. идеофонический корень тур-, передающий дрожание [УРС, 2008]); куалькак потыны ‘вздрогнуть’ (куалекъяны ‘дрожать’). Ср. также удм. зуркак ‘резко’, зуркак потыны ‘вздрогнуть’ (зурекъяны ‘дрожать’) [УРС, 2008]. Ср. еще ӟотак / ӟотрак ‘резко, неожиданно’ (сделать, сказать и т.п.). Слово шапыр передает шорох, шапрак — резкий шорох; также шапрак может указывать на резкий выход из состояния покоя, ср. (131–133). УДМУРТСКИЙ (БЕСЕРМЯНСКОЕ НАРЕЧИЕ) [ПМА] (131) куака-ос шапр-ак кар-ыса лобӟ-и-зы птица-PL IDEO-ADV делать-CVB взлететь-PST-3-PL Птицы с шумом (досл.: шорох делая) взлетели. (132) куака-ос шапр-ак лобӟ-и-з-ы птица-PL IDEO-ADV взлететь-PST-3-PL Птицы резко взлетели. (133) ыжъ-ёс шапр-ак пегӟ-и-з-ы овца-PL IDEO-ADV убежать-PST-3-PL Овцы вдруг разбежались. По-видимому, значения ‘резко, неожиданно’ и т.п. для указанных идеофонов является результатом семантического развития, иногда — с утратой исходных значений. Например, идеофонический корень зур-, по-видимому, исходно передает звуковой образ дребезга, ср. зур вазьыны ‘глухо дребезжать’; отсюда возникает смежное значение дрожания, ср. зур куалекъяны ‘сильно дрожать’, зуректыны ‘дрожать, трястись’, с формантом -ак — резкого вздрагивания, ср. зурак луыны зурак кариськыны ‘вздрогнуть’. Наконец, возникает значение резкого действия, ср. зурак кыскыны ‘резко дёрнуть’, неожиданного начала движения, ср. (134) [УРС, 2008]. УДМУРТСКИЙ [УРС, 2008] (134) машина зур-ак– зур-ак карыса машина IDEO-ADV IDEO-ADV вырӟ-и-з делать-CVB двинуться-PST-3(SG) Машина рванулась и поехала. 150 Проблема соотношения в идеофонах внутренних структурных элементов («внутренней» морфологии, «отличителей») и сегментации в смысле обычной морфологии оказывается актуальной не только для языка бесермян. С формальной точки зрения многие «отличители» — форманты, регулярно присоединяющиеся к идеофонам и модифицирующие их значение, — можно назвать морфемами. Так поступает С. А. Максимов, рассматривая особую группу наречно-изобразительных слов (идеофонов) с конечным -ы в северном наречии удмуртского языка: суффиксами называются как «отличители» -т', -к, придающие словам оттенок быстроты действия, так и формант -ак, выражающий то же значение; статус форманта -ы остается неопределенным [Максимов, 1994]. Данный формант интересен тем, что, как и -ак, может присоединяться не только к идеофонам, но и к наречиям и к прилагательным, образуя слова наречного типа. С. А. Максимов все образования с конечным -ы относит к изобразительным словам — по-видимому, имея в виду повышенную экспрессивность таких форм. Как бы то ни было, в сочетаниях с наречиями и прилагательными формант -ы с необходимостью должен быть признан суффиксом. Точно так же суффиксом следует признать формант -ак, когда он выступает в сочетании с наречием или прилагательным. Формально он может быть признан суффиксом и в сочетании с идеофонами. Проблему в этом случае составляет вопрос о частеречном статусе образований на -ак: считать их наречиями или идеофонами? Сходную проблему представляет формант мар.г. -ге/-ке. В отличие от удм. -ак, мар.г. -ге/-ке присоединяется только к идеофонам. По мнению И. С. Галкина, при этом образуются наречия образа действия [Галкин, 1966, с. 140]. От показателя комитатива -ге, также участвующего иногда в образовании наречных слов, данный формант отличает наличие глухого аллофона. Формы мар.г на -ге/-ке, равно как и удм. на -ак, употребляются не только в качестве модификаторов полнозначных глаголов, но и в сочетании с вспомогательными глаголами («держателями», см. (2.7, 3.5)). Однако они обычно не используются в изолированной позиции. Также данные формы редко редуплицируются. От них непосредственно не образуются идеофонические глаголы. Все это сближает эти формы с наречиями, в связи с чем 151 в поморфемной нотации указанные форманты обозначаются как адвербиализаторы (ADV). В то же время функция указанных формантов сопоставима с функцией ряда «отличителей», так что формы мар.г на -ге/-ке, удм. на -ак рассматриваются вместе с идеофонами. 3.5. Синтаксис идеофонов в финно-угорских языках 126 Остановимся на некоторых синтаксических особенностях идеофонов, прежде всего звукоподражаний. Под этим названием мы объединим идеофоны со звуковым денотатом и собственно звукоподражания (см. 1.9.2, а также далее). При этом будем рассматривать только «внешние» звукоизображения (1.6) — подражания звукам природы, артефактов и т.п., оставив без внимания «внутренние» (1.6) звукоизображения — подражания звукам человека, а также голосам животных 127. Об идеофонах часто говорят, что их главная синтаксическая особенность — это отсутствие синтаксиса [Klamer, 2001, p. 167]. О собственно звукоподражаниях говорить в таком случае вообще не приходится, ведь они еще более аномальны и меньше вовлечены в отношения — в том числе и синтаксические — с другими единицами языка (1.4, 1.9). Действительно, часто звукоподражания употребляются изолированно: либо как эквивалент предложения, либо внутри предложения как вставная или вводная конструкция, либо в качестве «прямой речи», ср. примеры из русского языка. РУССКИЙ (135) Камушек туда бросил — бульк! Чувствую, емкость приличная, подземное озеро (В. Мясников. Водка (2000), НКРЯ). 126 В данном параграфе использованы материалы статей [Иванов, 2014а, 2016в]. 127 Определения вроде «звуки человека» и т.п. всегда оказываются крайне размытыми. Поясним, что мы рассматриваем здесь, например, подражания топоту ног человека или копыт лошади, однако игнорируем подражания речи, смеху, кашлю человека или ржанию и фырканью лошади. 152 (136) «Тук, тук, тук», — неторопливо стучит капель (В. Каверин. Открытая книга (1949–1956), НКРЯ). (137) Наконец в полдень отыскали проклятого кабана: паф! паф!… не тут-то было: ушёл в камыши… (М. Лермонтов. Герой нашего времени (1839–1841), НКРЯ). (138) Свету нету, Павел Сергеевич… Дзынь… Конец уроков… (Ю. Коваль. Недопесок (1975), НКРЯ). В данных примерах звукоподражания фактически выступают вне связи с другими элементами предложения. Но в то же время из разных языков можно привести примеры другого рода, в которых звукоподражания встроены в синтаксическую структуру предложения. Ср. из русского (139–143). РУССКИЙ (139) И пошла работа: котел кипит, вода буль-буль, пар свищет, ужас что делается! (Н. Носов. Приключения Незнайки и его друзей (1953–1954), НКРЯ). (140) А там уж чиновник для письма, этакая крыса, пером только: тр, тр… пошел писать 128 (Н. Гоголь. Ревизор (1836), НКРЯ). (141) Я ору: я-то при чем, я не с ними, а менты здоровенные такие, сразу бздынь по морде: разберемся! (В. Рыбаков. Трудно стать Богом (1996), НКРЯ). (142) …и по улицам не прогуливались, вжик на машине во двор — и все (Д. Донцова. Доллары царя Гороха (2004), НКРЯ). (143) Вдруг слева дынц-дынц-дынц тонированная девятка, цепляющая защитой асфальт и с выхлопной [трубой], диаметром с паровозную трубу (Водительская зарисовка в двух частях, Яндекс). Чтобы показать связь звукоподражаний с другими элементами предложения, мы использовали простейшую («школьную») разметку синтаксической структуры. 128 Здесь можно заметить, что пунктуация при подобных употреблениях звукоподражаний весьма условна, подчинена устоявшейся традиции и далеко не всегда отражает интонационное членение предложения. Это замечание справедливо для многих следующих примеров. 153 Как видно из этих примеров (139–143), в русском языке при употреблении звукоподражаний в качестве сказуемого никакие вспомогательные средства не используются; это основной для русского языка способ. Каждый язык, однако, обладает своим инвентарем средств, набором способов встроить звукоподражание в предложение. Рассмотрим такие способы в финно-угорских языках. Покажем, что звукоподражания могут быть интегрированы в структуру предложения независимо от принадлежности или непринадлежности к классу идеофонов. Некоторые из рассматриваемых в нашей статье аспектов так или иначе отмечаются в грамматиках, а также в специальных работах по изобразительной лексике [Алатырев, 1947; Бубрих, 1949; Сахарова, 1949; Кривощекова-Гантман, 1962, 1964] и нек. др. Однако речь идет лишь об упоминании отдельных явлений, к тому же без сопоставления финно-угорских языков между собой. Среди работ последнего времени необходимо отметить статьи [Рожанский, 2002, 2015; Klumpp, 2014; Шибанов, 2018б], в числе прочего освещающие отдельные вопросы синтаксиса звукоподражательной лексики. Рассмотрим прежде всего употребление звукоподражаний в предложении в качестве сказуемого или составной части сказуемого; именно такое использование звукоподражания как элемента структуры предложения встречается наиболее часто. Кроме того, в отношении сказуемостных употреблений финно-угорские языки демонстрируют очевидные сходства, тогда как способы употребления в значении и в функции, например, существительного разнятся от языка к языку. Первый способ связан с использованием вспомогательных глаголов, которые Д. В. Бубрих назвал «держателями» 129 звукоподражаний [Бубрих, 1949, с. 85]. Набор таких «держателей» весьма ограничен: чаще всего это глаголы со значением ‘слышать(ся)’, ‘идти’, ‘делать’ и нек. др. В сочетаниях со звукоподражаниями лексическое значение этих глаголов ослабляется, и они служат, по сути, только для выражения грамматических значений: «держатель» выражает время и согласуется 129 Данный термин кажется удачным, но поскольку он не является общеупотребительным, то далее будем использовать его в кавычках. 154 по лицу и числу с источником звука, выраженным подлежащим. Данный способ является общим для всех рассматриваемых финно-угорских языков и наиболее распространен типологически [Журковский, 1968] (2.7). Рассмотрим особенности этого способа употребления в отдельных языках и диалектах. В удмуртском языке звукоподражания вводятся в предложение глаголами карыны ‘делать’, кылӥськыны ‘слышаться’, вазьыны ‘окликать’, реже — поттыны ‘выводить, производить’ (каузатив от потыны ‘выходить, получаться’) (144–147). УДМУРТСКИЙ (БЕСЕРМЯНСКОЕ НАРЕЧИЕ) [ПМА] (144) кинь-ке косяг-е тык-тык кар-э кто-INDF окно-ILL делать-PRS.3SG IDEO Кто-то в окно тук-тук делает (т.е. стучит) 130. (145) обой сер-ын шыпыр-шыпыр кыл-ӥськ-е, обои за-LOC шыр=а мар=а вань? слышать-DETR-PRS.3SG мышь=Q IDEO что=Q имеется За обоями шорх-шорх слышится (т.е. что-то шуршит), мышь что ли? (146) мар-ке что-INDF ус-и-з и шальк ваз-и-з упасть-PST-3(SG) и IDEO окликать-PST-3(SG) Что-то упало и звяк окликнуло (т.е. звякнуло). УДМУРТСКИЙ (УД. 29.09.2010, CLU) (147) cю-ос-ын сто-PL-INS пулемётъ-ёс, пушка-ос, зенитка-ос тачыр! пот-т-о пулемет-PL пушка-PL зенитка-PL IDEO выходить-CAUS-PRS.3PL Сотнями пулеметы, пушки, зенитки тресь выводят (т.е. трещат). В языке бесермян глагол поттыны ‘выводить, производить’ может (наряду с потыны ‘выходить, получаться’) вводить в предложение звукоподражание в сочетании со словом куара ‘звук, голос’ (148–149). УДМУРТСКИЙ (БЕСЕРМЯНСКОЕ НАРЕЧИЕ) [ПМА] (148) кӧс сухой синер чыж-он метла дыръя подметать-VN во_время чажыр куара пот-т-э IDEO звук выходить-CAUS-PRS.3SG Сухая метла во время подметания звук шорх выводит (т.е. шуршит, издает сильный шорох). 130 Сочетания звукоподражаний с глаголами переводятся дословно (звукоподражание отдельно, глагол отдельно), а в скобках дается общий перевод таких сочетаний как целого (ср. удм. бес. тык-тык ‘тук-тук’ + каре ‘делает’ => ‘стучит’). 155 (149) мон кӧс синер-эн чыж-исько я сухой метла-INS и чажыр куара пот-э подметать-PRS(1SG) и IDEO звук выходить-PRS.3SG Я сухой метлой подметаю и звук шорх выходит (т.е. шуршание раздается). В коми-зырянском языке в качестве «держателей» звукоподражательных слов используются прежде всего глаголы кывны ‘слышать(ся)’ и мунны ‘идти’, ср. примеры из печорского диалекта (150–151). Реже используется глагол керны ‘делать’, ср. гульк|керны ‘произвести бульканье, проглотить с бульканьем’ [Бубрих, 1949, с. 86]; по нашим данным в коми-зырянском языке этим глаголом чаще вводятся незвуковые идеофоны (см. далее). В ижемском диалекте употребляется также глагол вартны ‘ударить’ (152–153). В соответствии с орфографической традицией коми-зырянского языка идеофоны с держателями часто пишутся слитно, а в лексикографической практике считаются одним словом 131. КОМИ-ЗЫРЯНСКИЙ (ПЕЧОРСКИЙ ДИАЛЕКТ) [Рожанский, 2015, с. 510] (150) банка-ын ва-ыс банка-LOC вода-POSS3SG буля кыл-ӧ IDEO слышать(ся)-PRS.3(SG) В банке вода буль-буль слышит(ся) (т.е. булькает). (151) ми пыр-и-м мы ва-ӧ входить-PST-1PL вода-ILL буза-база мун-і-м IDEO идти-PST-1PL Мы в воду вошли, плюх-плюх шли (т.е. издав при этом плеск). КОМИ-ЗЫРЯНСКИЙ (ИЖЕМСКИЙ ДИАЛЕКТ) [Кузнецова (ред.), 2010] (152) мужык-ыс кудь грим-варт-i-с мужчина-POSS3SG как IDEO-ударить-PST-3(SG) пызан-а-с кулак-на-с стол-ILL-POSS3(SG) кулак-INS-POSS3(SG) Мужчина как грох ударил (т.е. грохнул) по столу кулаком. (153) челядь-ыс-лы ребенок-POSS3SG-DAT сiтан кузя-ыс попа по-POSS3SG ме шляч-варт-i я IDEO-ударить-PST(1SG) Ребенка по попе я шлеп ударила (т.е. шлепнула). Ср. также данные коми-пермяцкого языка, где звукоподражания помимо глаголов кывны ‘слышать(ся)’ и мунны ‘идти’ равным образом могут вводиться также глаголом керны ‘делать’: кыш-паш керны ‘шелестеть’, гым-гым керны ‘грохнуть’, сют-сят керны ‘затрещать’, гыж-важ керны ‘издать звук царапания’ [Кривощекова-Гантман, 2006 (1962), 1964]. 131 Здесь в отношении слитного или раздельного написания мы следуем за источником. 156 Интересно, что в удмуртском языке «держатели» обычно взаимозаменяемы, ср. (154), а в коми-зырянском употребление разных «держателей» может вносить различные оттенки значений. Так, употребление мунны вносит по сравнению с кывны оттенок быстроты или краткости звучания: коми-з. иж. рутш-ратшмунны ‘треснуть, хрустнуть, глухо затрещать’ ср. с рутша-ратшакыыны ‘потрескивать, похрустывать’ [ССКЗД, 1961]. Глагол вартны в большой степени сохраняет собственное значение — ‘ударить’, а подражательное слово при нем обозначает звук, сопровождающий удар, ср. коми-з. иж. ратшвартны ‘треснуть, сильно ударить, стукнуть’ [ССКЗД, 1961]. В некоторых случаях вартны вносит оттенок резкости движения: коми-з. иж. бузвартны ‘выплеснуть, высыпать (резким движением)’, ср. (155). УДМУРТСКИЙ (БЕСЕРМЯНСКОЕ НАРЕЧИЕ) [ПМА] (154) мар-ке ӟыкыр-ӟакыр что-INDF IDEO кар-э / ваз-е / кыл-ӥськ-е делать-PRS.3SG / окликать-PRS.3SG / слышать-DETR-PRS.3SG Что-то скрип-скрип делает/зовет/слышится (т.е. скрипит). КОМИ-ЗЫРЯНСКИЙ (ИЖЕМСКИЙ ДИАЛЕКТ) [Кузнецова (ред.), 2010] (155) паськем мыськ-ем бӧр-ын белье мыть-NMLZ после-LOC ва-сэ вода-ACC буз-варт-i-c IDEO-ударить-PST-3(SG) шор-а-с овраг-ILL-POSS3SG После стирки белья воду бултых ударил (т.е. выплеснул) в овраг. Звукоподражание может быть достаточно жестко привязано к позиции непосредственно перед глаголом, как это имеет место в коми-зырянском языке: конструкции типа рутш-ратшмунны ‘хрустнуть’ (звукоподражание рутш-ратш + глагол мунны ‘идти’) в лексикографической практике принято считать одним словом. В других языках (удмуртском, мокшанском) позиция звукоподражания в предложении не так жестко привязана к позиции глагола. В коми-пермяцком языке, «употребляясь с глаголами, звукоподражательные слова обычно предшествуют им. Но нередки случаи и отрыва от слов, с которыми они связаны» [КривощековаГантман, 2006 (1962), с. 41], ср. (156–157). КОМИ-ПЕРМЯЦКИЙ [Кривощекова-Гантман, 2006 (1962), с. 41–42] (156) кин-кӧ буль-боль ю-а-с кто-INDF IDEO кер-ас река-LOC-POSS3SG делать-FUT.3(SG) Кто-то буль-буль в реке сделает (т.е. булькнет). 157 (157) дзикыр-дзикыр только кер-и-с только IDEO пин-нез-на-с делать-PST-3(SG) зуб-PL-INS-POSS3SG Скрип-скрип только сделал зубами (т.е. проскрежетал). В эрзянском языке в качестве вспомогательных при вводе звукоподражаний в предложение используются глаголы теемс ‘делать’ и меремс ‘сказать’ (158–159). Сочетания с теемс ‘делать’ тяготеют к контекстам, в которых действие контролируется каким-либо агенсом. В шокшинском диалекте эрзянского также используется глагол марявомс ‘слышаться, ощущаться’ (в основном в безличных контекстах) (160). ЭРЗЯНСКИЙ (Т. Баргова. Покш кал, Яндекс) (158) сяторк эзь IDEO NEG.PST(3SG) тее, целанек некак нил-и-зе делать.CN целиком будто проглотить-PST-SBJ3SG.OBJ3SG [Положив что-то в рот] Хрусть не сделал (т.е. не хрустнул), как будто целиком проглотил. ЭРЗЯНСКИЙ (ШОКШИНСКИЙ ДИАЛЕКТ) [ПМА] (159) ведь-сь петьк-петьк мер-е вода-DEF.SG сказать-NPST.3(SG) IDEO Вода кап-кап говорит (т.е. капает). (160) крандаз-т-не ард-ы-ть, телега-PL-DEF ехать-NPST.3-PL галдур-галдур маря-в-е IDEO слышать-PASS- NPST.3(SG) Телеги едут, грох-грох слышится (т.е. грохот слышен). В мокшанском языке в качестве «держателей» употребляются близкие по значению глаголы марявомс ‘слышаться, ощущаться’, кулевомс ‘слышаться’ (161). Различие между ними состоит в том, что марявомс благодаря более общему значению (не только ‘слышаться’, но и ‘ощущаться’) может вводить не только звукоподражания, но также звукоизображения незвуковых явлений. В отличие от эрзянского (шокшинский диалект), где марявомс употребляется в безличных контекстах (160), в мокшанском языке этот глагол обычно согласуется по лицу и числу с источником звука, выраженным подлежащим. В сочетаниях со звукоподражательными словами «держатели» марявомс и кулевомс всегда взаимозаменяемы (161). 158 МОКШАНСКИЙ (ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ДИАЛЕКТ) [ПМА] (161) пянякуд-са пенгя-т-не цяторхт куле-в-их-ть / печь-LOC дрова-PL-DEF маря-в-их-ть слышать-PASS-NPST.3-PL / слышать-PASS-NPST.3-PL IDEO В печи дрова треськ слышатся (т.е. трещат). Сравнительно редко в центральном диалекте мокшанского языка со звукоподражаниями используется глагол молемс ‘идти’, придающий значение стремительного действия, звучания, обычно связанного с резким движением или изменением положения в пространстве (162–163). МОКШАНСКИЙ (ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ДИАЛЕКТ) [ПМА] (162) мезе-бде пра-сь что-INDF и бац моль-сь упасть-PST.3(SG) и IDEO идти-PST.3(SG) Что-то упало и бац пошло (т.е. бацнуло). (163) кудо-нь пут-ом-ста Пете-нь копор-ец дом-GEN ставить-INF-EL Петя-GEN спина-POSS3SG.SG шлок моль-сь IDEO идти-PST.3-SG Во время строительства дома Петина спина щелк пошла (т.е. щелкнула, спину прострелило). В марийском языке звукоподражательные слова вводит глагол ‘слышаться’: мар.л. шокташ (164), мар.г. шакташ (165). В горномарийском возможно также употребление с глаголами ӹштӓш ‘делать’ (чаще с незвуковыми идеофонами), манаш ‘говорить’ (чаще с одушевленным агенсом, например, о животных (166)). В сочетании со словом юк ‘звук, голос’ звукоподражание может вводиться глаголом мар.г. пуаш ‘давать’ (167). МАРИЙСКИЙ ЛУГОВОЙ (НОВОТОРЪЯЛЬСКИЙ ГОВОР) [Рожанский, 2002, с. 92] (164) йол йымал-не лышташ кыж-гож шокт-а нога низ-LOC лист IDEO слышаться-NPST.3SG Под ногами листья шорх-шорх слышатся (т.е. шуршат). МАРИЙСКИЙ ГОРНЫЙ [ПМА] (165) кукшы ӹлӹштӓш ял сухой лист лӹвӓл-нӹ кыж-гож шакт-а нога низ-LOC IDEO слышаться-NPST.3SG Сухие листья под ногами шорх-шорх слышатся (т.е. шуршат). (166) цӹрцӹк цырт-цорт ман-еш кузнечик IDEO говорить-NPST.3SG Кузнечик цик-цик говорит (т.е. стрекочет). 159 (167) каля-влӓ цыдыр-цодыр юк-ым пу-ат мышь-PL звук-ACC IDEO давать-NPST.3PL Мыши шорх-шорх звук издают (т.е. шуршат, скребут). Кратко рассмотрим употребление незвуковых идеофонов с «держателями». Наиболее универсальным вспомогательным глаголом является глагол ‘делать’ (168–169), который часто употребляется и со звуковыми идеофонами, ср. выше (144, 154, 156–158). УДМУРТСКИЙ (БЕСЕРМЯНСКОЕ НАРЕЧИЕ) [ПМА] (168) мон шыд-эз тыс-тас кар-и, я суп-ACC делать-PST(1SG) IDEO трос слал-зэ пун-ыса много соль-ACC.POSS3SG положить-CVB Я испортила суп, положив много соли. КОМИ-ЗЫРЯНСКИЙ [Сахарова, 1949, с. 34–35] (169) таш-нас борода-INS.POSS3SG пырк-пырк кер-и-с IDEO делать-PST-3(SG) Бородой трях-трях сделал (т.е. потряс). С идеофонами, передающими зрительные (прежде всего цвето-световые) образы, употребляются глаголы мар.л. кояш, мар.г. каяш ‘виднеться’, мокш. марявомс ‘слышаться; чувствоваться’, коми-з. видзны ‘беречь, хранить’, в сочетании с идеофоном — ‘виднеться’ [Сахарова, 1949] (ср. дзар|видзны ‘светиться, сверкать; мерцать’ [КРС, 2000]). МАРИЙСКИЙ ЛУГОВОЙ (НОВОТОРЪЯЛЬСКИЙ ГОВОР) [Рожанский, 2002, с. 92] (170) кол йылт-йолт ко-еш рыба видеться-NPST.3SG IDEO Рыба блестит. МАРИЙСКИЙ ГОРНЫЙ [ПМА] (171) шӹдӹр цул-ге веле ка-еш звезда IDEO-AVD только виднеться-NPST.3SG Звезда очень ярко сверкает. С различными идеофонами, выражающими тактильные ощущения, могут использоваться глаголы со значением ‘делать’, ‘делаться’, ‘становиться’, ‘брать’, ‘чувствовать(ся)’ и т.п. УДМУРТСКИЙ (БЕСЕРМЯНСКОЕ НАРЕЧИЕ) (172) мон кышка-й, мугор-ы я испугаться тело-POSS1SG [ПМА] 160 юзыр-кезыр лу-и-з / кар-и-з / кар-иськ-и-з / пот-ӥ-з становиться-PST-3(SG) делать-PST-3(SG) делать-DETR-PST-3(SG) выходить-PST-3(SG) IDEO Я ипугался, по телу пробежала дрожь. УДМУРТСКИЙ [Кашкин, 2013, с. 83] (173) нюло-лэн куар-ез вяз-GEN небыт=но ӵажырес, лист-POSS3SG мягкий=ADD бам-дэ нирты-сько-д=ке со-ин, ӵаж-ӵаж басьт-э, щека-ACC.POSS2SG тереть-PRS-2(SG)=если скал-лэн кыл-ыз корова-GEN шероховатый он-INS IDEO брать-PRS.3SG кадь язык-POSS3SG как Лист вяза мягкий и шероховатый, если щеку потрешь им, шероховато берет (т.е. чувствуется, что шероховатый), как язык коровы. МАРИЙСКИЙ ГОРНЫЙ (174) шӱм-еш-ем сердце-LAT-POSS1SG [Саваткова, 2002, с. 279] руй чуч-ы IDEO чувствоваться-PST1.3SG Сердце мое будто оборвалось. Использование с идеофонами вспомогательных глаголов является вполне распространенной в разных языках чертой [Журковский, 1968]. В финно-угорских языках большая часть идеофонов, в т.ч. звуковых, может употребляться также в качестве модификаторов полнозначных глаголов, ср. (175–182). КОМИ-ЗЫРЯНСКИЙ (ИЖЕМСКИЙ ДИАЛЕКТ) [ПМА] (175) пӧл-ыс доска-POSS3SG ус-и-с упасть-PST-3(SG) гир-гор IDEO Доска упала грох-грох (т.е. с грохотом, грохоча, загрохотав). КОМИ-ЗЫРЯНСКИЙ (ПЕЧОРСКИЙ ДИАЛЕКТ) [Рожанский, 2015, с. 505] (176) сійӧ грым-грам ветл-ӧ он ходить-PRS.3(SG) IDEO джодж кузьта пол вдоль Он грох-грох (т.е. грохоча, с громким стуком) ходит по полу. КОМИ-ПЕРМЯЦКИЙ [Кривощекова-Гантман, 2006 (1962), с. 46] (177) кытӧн-кӧ ып-п только лый-и-с-ӧ где-INDF IDEO только выстрелить-PST-3-PL Где-то паф выстрелили (т.е. выстрелили, издав звук «паф!»). УДМУРТСКИЙ (БЕСЕРМЯНСКОЕ НАРЕЧИЕ) [ПМА] (178) боды тач чиг-и-з палка IDEO сломать(ся)-PST-3(SG) Палка хрусть (т.е. с хрустом, хрустнув) сломалась. 161 МАРИЙСКИЙ ЛУГОВОЙ (НОВОТОРЪЯЛЬСКИЙ ГОВОР) [Рожанский, 2002, с. 92] (179) кылме корно дене орава кылде-голдо ка-я мерзлый дорога по колесо ехать-PRS.3(SG) IDEO По мерзлой дороге колесо дрынь-дрынь (т.е. с дребезгом, дребезжа) едет. МАРИЙСКИЙ ГОРНЫЙ [ПМА] (180) корны мычкы шӱкшӹ арава йычыр-йочыр кыдал-еш дорога по старый колесо ехать-NPST.3SG IDEO Старое колесо скрип-скрип (т.е. скрипя, со скрипом) едет. МОКШАНСКИЙ (ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ДИАЛЕКТ) [ПМА] (181) пянякуд-са цятор-цятор пенгя-т-не пал-ых-ть печь-LOC дрова-PL-DEF IDEO гореть-NPST.3-PL В печи тресь-тресь (т.е. с треском, треща, потрескивая) дрова горят. ЭРЗЯНСКИЙ (ШОКШИНСКИЙ ДИАЛЕКТ) [ПМА] (182) колиса-сь галдурхт пра-сь колесо-DEF.SG падать-PST.3(SG) IDEO Колесо грох (т.е. с грохотом, грохнув, стукнув) упало. В исследуемых языках от звукоподражаний могут быть образованы звукоподражательные глаголы, для чего используются специфические суффиксы (2.3). Звукоподражательные глаголы можно также рассматривать как один из способов ввода звукоподражания в предложение (2.7). Так, например, «составной» глагол (звукоподражание + «держатель») можно заменить на соответствующий звукоподражательный глагол, образованный морфологическим способом, ср.: мокш.ц.: цятор кулевомс / марявомс ═ цятордомс ‘трещать’; удм. жан карыны ═ жангетыны ‘гудеть’; коми-з. грыма|кывны ═ грымгыны ‘громыхать’; коми-п. гыж керны ═ гыжнитны ‘скрести’ и т.д. Также в форме деепричастия звукоподражательный глагол может модифицировать основной (полнозначный) глагол, подобно звукоподражанию. Ту же функцию может выполнять и деепричастие от «составного» глагола из звукоподражания и «держателя», ср. (183). УДМУРТСКИЙ (БЕСЕРМЯНСКОЕ НАРЕЧИЕ) [ПМА] (183) мон мын-ӥсько чашша-ти, пыд ул-ын я идти-PRS(1SG) лес-PROL нога под-LOC ул–вай-йос ветка–сук-PL тачыр-тачыр / тачырты-са / тачыр кары-са кия-ськ-о IDEO / трещать-CVB / IDEO делать-CVB ломать-DETR-PRS.3PL 162 Я иду по лесу, под ногами ветки тресь-тресь / треща / тресь делая (т.е. с треском) ломаются. Особый случай представляет собой ввод звукоподражания в предложение с помощью глагола, производного от этого же звукоподражания, ср. (184–187). ЭРЗЯНСКИЙ (ШОКШИНСКИЙ ДИАЛЕКТ) [ПМА] (184) мон мол-ян я вирь-га, а чуф-не идти-NPST.1SG лес-PROL а дерево-DEF.PL сятур-сятур сятурд-ы-ть трещать-NPST.3-PL IDEO Я иду по лесу, а деревья тресь-тресь трещат. МОКШАНСКИЙ (ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ДИАЛЕКТ) [ПМА] (185) лопа-т-не кажелхт кажелд-ых-ть лист-PL-DEF шелестеть-NPST.3-PL IDEO Листья шорх шелестят. (186) ава-сь кочкаря-нзо-н женчина-DEF.SG каблук-POSS3SG.PL-GEN пок-пок пока-й стучать-NPST.3(SG) IDEO Женщина каблуками цок-цок стучит. УДМУРТСКИЙ (БЕСЕРМЯНСКОЕ НАРЕЧИЕ) [ПМА] (187) куаръ-ёс пыд ул-ын чыштыр-чаштыр чаштырт-о лист-PL нога низ-LOC шуршать-PRS.3PL IDEO Листья под ногами шорх-шорх шуршат. В мордовских языках также существует конструкция, в которых звукоподражательный глагол модифицируется деепричастием от этого же глагола, ср. (178). Впрочем, следует отметить, что данная конструкция охватывает отнюдь не только глаголы, образованные от звукоподражаний, ср. (189). МОКШАНСКИЙ (ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ДИАЛЕКТ) [ПМА] (188) пянякуд-са пенгя-т-не цяторд-озь цяторд-ых-ть печь-LOC дрова-PL-DEF трещать-CVB гореть-NPST.3-PL В печи дрова трещат (досл. треща трещат). МОКШАНСКИЙ [МРС] (189) куль-са-к–маря-са-к, кода тев-оньке ту-й, слышать-NPST-SBJ2SG.OBJ3SG–слышать-PRS-SBJ2SG.OBJ3SG как дело-POSS1PL идти-NPST.3(SG) ласьк-озь ласьк-ат бежать-CVB бежать-NPST.2SG Услышишь, как наши дела пойдут, — бегом прибежишь. 163 Как уже сказано выше, в русском языке при вводе звукоподражаний в предложение в функции сказуемого не используются никакие вспомогательные средства; для русского языка этот способ является основным, ср. (139–143). Такое возможно и в финно-угорских языках (190–193), хотя такой способ не является предпочтительным и оказывается сравнительно редким. МОКШАНСКИЙ (ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ДИАЛЕКТ) [ПМА] (190) пянякуд-са пенгя-т-не цятор-цятор печь-LOC дрова-PL-DEF IDEO В печи дрова тресь-тресь (т.е. трещат). (191) пизем-сь дождь-DEF.SG резь-резь-резь IDEO Дождь кап-кап-кап (т.е. капает). МАРИЙСКИЙ ГОРНЫЙ [Саваткова, 2002, с. 279] (192) пöрт-анзыл ханга шунг-шунг-шунг дом-перед доска IDEO В сенях пол скрип-скрип-скрип (т.е. скрипит). КОМИ-ПЕРМЯЦКИЙ [Кривощекова-Гантман, 1964, с. 120] (193) туп-тап кӧм-тӧм кок… IDEO обувь-CAR нога Топ-топ босая нога… Мы уже рассматривали соотношение между звуковыми идеофонами и собственно звукоподражаниями (1.9.2). Сопоставляя эти классы, Ф. И. Рожанский замечает относительно их синтаксических особенностей: собственно «звукоподражания обычно вообще не интегрированы в структуру предложения и выступают либо обособленно, либо в качестве прямой речи. Идеофоны же, как правило, интегрированы в предложение достаточно жестко (например, формируют предикацию вместе с вспомогательным глаголом)» [Рожанский, 2011, с. 113]. Вопреки данному утверждению, в финно-угорских языках собственно звукоподражания могут быть интегрированы в структуру предложения всеми теми же способами, что и звуковые идеофоны. Так, примеры (194–195) иллюстрируют ввод звукоподражаний с помощью вспомогательных глаголов. В примере (196) звукоподражание сочетается с полнозначным глаголом. В (197) звукоподражание 164 используется в функции сказуемого без каких-либо вспомогательных средств. Аномальность приводимых единиц никак не позволяет отнести их к идеофонам. МАРИЙСКИЙ ЛУГОВОЙ [СМЯ, 1961, с. 311] (194) телефон кум гана талын р-р-р! р-р-р! р-р-р! шокт-ыш телефон три раз громко р-р-р! р-р-р! р-р-р! слышаться-NPST.3SG Телефон три раза громко р-р-р! р-р-р! р-р-р! слышался (т.е. громко звонил). УДМУРТСКИЙ (УД. 05.06.2009, CLU) (195) трубка пи-пи-пи кар-и-з трубка пи-пи-пи делать-PST-3(SG) Трубка пи-пи-пи делала (т.е. пищала, издавала звук пи-пи-пи!). МАРИЙСКИЙ ЛУГОВОЙ [СМЯ, 1961, с. 311] (196) пуля-шты юж-ышто з-з-з-фьют, з-з-з-фьют! шӱшк-ат пуля-POSS3PL воздух-LOC з-з-з-фьют з-з-з-фьют свистеть-NPST.3PL Пули в воздухе фьют-фьют свищут. МОКШАНСКИЙ [ГМЯ, 1962, с. 372] (197) варма-сь пакся-са у-у-у ветер-DEF.SG поле-LOC у-у-у Ветер в поле у-у-у. 3.6. Употребление идеофонов в значении и в функции интенсификатора (на примере языка бесермян) 132 Иногда считается, что с синтаксической точки идеофоны почти не имеют специфических для них синтаксических особенностей, ср.: «[ideophones] rarely possess any syntax unique to their class except the relative absence of syntax»133 [Klamer, 2001, p. 167]. Тем не менее здесь на материале языка бесермян мы рассмотрим одну из особенностей, которую можно считать специфической для идеофонов. 132 В данном параграфе использованы материалы статей [Иванов, 2016а, 2017г]. Все материалы по языку бесермян здесь из полевых материалов автора [ПМА]. 133 «Идеофоны редко имеют какой-либо специфический для их класса синтаксис кроме относительного отсутствия синтаксиса» (перевод наш. — В.И.) 165 Основной синтаксической позицией идеофонов в финно-угорских языках считается позиция модификатора глагола; в удмуртском языке идеофоны обычно относят к наречиям (1.2). Действительно, часто идеофон в предложении выступает в позиции, характерной для наречий. Однако идеофон может выступать также в позициях, характерных для прилагательных; кроме того, идеофоны, в отличие от прилагательных и подавляющего большинства наречий, могут выступать в роли модификатора прилагательного, усиливая при этом его значение, ср. (1.1), примеры (1–8). Вообще, модификатором прилагательного могут служить лишь избранные наречия (удм. туж ‘очень’, юн ‘сильно’) и никогда — другие прилагательные. Таким образом, по меньшей мере некоторые идеофоны не укладываются в рамки «традиционных» частей речи, и можно говорить о специфических особенностях их синтаксиса. В работе [Bartens, 2000а, с. 19–20] рассматривается три типа употребления идеофонов в предложении, см. (2.7); все три эти типа представлены в удмуртском языке, и в частности, в языке бесермян (3.5). Первый тип предполагает употребление идеофонов в сочетании с вспомогательными глаголами карыны ‘делать’, вазьыны ‘окликать’, кылӥськыны ‘слышаться’ и др. К этому типу принадлежат в основном звукоподражания, ср. ӟыкыр-ӟакыр карыны / вазьыны / кылӥськыны ‘скрипеть’, досл. ‘скрип-скрип делать / окликать / слышаться’. С глаголом карыны сочетаются также некоторые слова, выражающие незвуковые образы, ср. (198), юзыр-кезыр выражает ощущение бегущей по телу дрожи, мурашек; (199), тыс-тас говорят о понапрасну растраченном или даром пропавшем ценном ресурсе. УДМУРТСКИЙ (БЕСЕРМЯНСКОЕ НАРЕЧИЕ) (198) мон корка-сь пот-ӥ, я дом-EL [ПМА] кезьыт-лысь мугор-ы выйти-PST(1SG) холодный-GEN2 тело-POSS1SG юзыр-кезыр кар-и-з IDEO делать-PST-3(SG) Я из дома вышла, от холода у меня по телу мурашки побежали. (199) дерем-ез рубаха-POSS3SG ырод вур-ымын, дера-зэ плохой шить-RES ткань-ACC.POSS3SG тыс-тас гынэ кар-и-з-ы IDEO Рубашка плохо сшита, ткань только зря перевели. только делать-PST-3-PL 166 Второй тип представлен идеофонами, которые по значению, функции и употреблению близки к наречиям и прилагательным, ср. (200), быгыр-быгыр выражает образ клубящегося дыма; (201), быгыль-быгыль выражает образ пухлых, округлых форм, вӧйык-вайык выражает образ покачивания бедрами при ходьбе; (202), дымбыр-дамбыр — подражание сильному грохоту. УДМУРТСКИЙ (БЕСЕРМЯНСКОЕ НАРЕЧИЕ) [ПМА] (200) мыръя-ысь чын быгыр-быгыр пот-э дымоход-EL дым выходить-PRS.3SG IDEO Из трубы дым клубами выходит. (201) быгыль-быгыль адями вӧйык-вайык сӥтян-зэ IDEO человек берекъя-са мын-э попа-ACC.POSS3SG вертеть-CVB IDEO идти-PRS.3SG Полный человек идет задницей крутит. (202) дымбыр-дымбыр мар-ке ус-и-з IDEO человек идти-PST-3(SG) С грохотом что-то упало. Третий тип представляет собой употребление идеофонов в значении и в функции интенсификатора. Такие идеофоны модифицируют обычно несколько близких по значению глаголов или прилагательных и имеют значение положительной интенсификации, то есть значение вроде ‘очень, достаточно, чересчур’. Рассмотрим подробнее такие употребления идеофонов на материале языка бесермян. В языке бесермян имеются идеофоны, для которых употребление в качестве интенсификатора является основным или даже единственно возможным. Ярким примером могут служить слова, усиливающие прилагательные с цветовым значением или образованные от них глаголы: чыпак тэдьы ‘совершенно белый’, чыпак тэдиектыны ‘совершенно побелеть’; чыляк сед ‘абсолютно черный’, чыляк седэктыны ‘абсолютно почернеть’; чаш-чаш горд ‘ярко-красный’, чаш-чаш гордэктыны ‘сильно покраснеть’. Целый ряд идеофонов служат интенсификаторами конкретных глаголов, ср. гом-гом ӟуаны ‘сильно гореть, полыхать’, гыб-гыб сисьмыны ‘напрочь сгнить’, срет-срет кесяськыны ‘изорваться в клочья’ и т.п. Однако идеофоны, которые лишь усиливают значение соответствующего глагола, не всегда просто отделить от 167 тех, которые вносят также какой-либо существенный дополнительный оттенок, ср. зар бӧрдыны ‘плакать навзрыд, рыдать’, кытыр-кытыр серекъяны ‘сильно смеяться, хохотать’, пытыр-пытыр пылискылыны ‘сильно потрескаться’. Идеофоны не распределены четко по трем рассмотренным выше типам, многие из них могут совмещать разные типы употреблений. Так, например, звуковые идеофоны могут сочетаться как с вспомогательными глаголами (первый тип), так и с полнозначными (второй тип), ср. тычыр-тачар вазьыны ‘трещать’ (досл. ‘тресь-тресь окликать’) и тычыр-тачыр кияськыны ‘с треском ломаться’; дымбыр-шалтыр карыны ‘греметь’ (досл. ‘грох-звяк делать’) и дымбыр-шалтыр усыны ‘с грохотом упасть’. Некоторые идеофоны, выражающие вполне конкретные образы и употребляющиеся по первому или второму типу, в сочетании с подходящим по смыслу прилагательным приобретают значение интенсификатора (третий тип). Например, чындыр-чандыр выражает образ крайней худобы (чындыр-чандыр адями ‘худющий человек’), а в сочетании с прилагательным векчи ‘тонкий, худой’ служит интенсификатором, ср. (203); быг-быг выражает образ пышности и плотности, но при этом может служить интенсификатором при слове небыт ‘мягкий’, ср (204); тём (также тём-тём) может выражать интенсивность темноты как без соответствующего прилагательного, так и в сочетании с ним, ср. (205). УДМУРТСКИЙ (БЕСЕРМЯНСКОЕ НАРЕЧИЕ) (203) ныл-ыз девушка-POSS3SG [ПМА] чындыр-чандыр векчи, но чебер тонкий IDEO но красивый Девушка совсем худенькая, но красивая. (204) валес-ын гон-эз перина-LOC быг-быг тыр-ымын, валес-эз пух-POSS3SG IDEO класть-RES перина-POSS3SG быг-быг ни, IDEO уже быг-быг небыт валес лу-и-з IDEO мягкий перина становиться-PST-3(SG) В перину пух плотно набит, перина пышная уже, очень мягкая перина стала. (205) племаськ-и-з и тём-тём (пеймыт) лу-и-з заволочь_тучами-PST-3(SG) и IDEO темный становиться-PST-3(SG) Небо заволокло тучами и стало темным-темно. 168 Интенсифицирующее значение может развиваться также и у некоторых звуковых идеофонов. Так, например, шлач изображает звук при ударе хлыстом (206), звук шлепка (207) и при этом выступает интенсификатором при словах кыӟэм ‘пьяный’, кыӟыны ‘напиваться’, юыны в значении ‘выпивать, пьянствовать’, ср. (208). То же слово шлач интенсифицирует прилагательное кот ‘мокрый’ и глагол котмыны ‘промокать’, ср. (209). УДМУРТСКИЙ (БЕСЕРМЯНСКОЕ НАРЕЧИЕ) [ПМА] (206) со сюлоен шлач шукк-и-з тот хлыст-INS ударять-PST-3(SG) IDEO Он щелкнул хлыстом. (207) бан-а-з щека-LOC/ILL-POSS3SG шлач-шлач чапк-ылля-з шлепнуть-MULT-PST.3(SG) IDEO Отхлестал по щекам. (208) толон со шлач кыӟ-ыса вчера тот IDEO выпивать-CVB лыкт-эм приходить-PST2(3SG) Вчера он вдрызг пьяный вернулся. (209) ана-ез куарет-э пинял-зэ мать-POSS3SG ругать-PRS.3SG ребенок-ACC.POSS3SG шлач котм-ыса IDEO лыкт-эм промокнуть-CVB приходить-PST2(3SG) шуса что Мать ругает ребенка за то, что он пришел вдрызг промокший. Интересно, что в сходном употреблении выступает слово тяп (подражание чавканью, хлюпанью (210)), ср. тяп-тяп кыӟыны ‘вдрызг напиться’, тяп котмыны ‘вдрызг промокнуть’, тяп-тяп нӧдэсь ‘вдрызг грязный’, тяп-тяп сисьмыны ‘напрочь сгнить’. Аналогичные примеры из горномарийского языка см. в (3.3). УДМУРТСКИЙ (БЕСЕРМЯНСКОЕ НАРЕЧИЕ) (210) тяп-тяп нӧд-ти IDEO грязь-PROL [ПМА] мын-э идти-PRS.3SG Хлюп-хлюп по грязи идет. Звуковой идеофон топ изображает резкий, громкий звук удара (211). Это же слово может иметь значение ‘сильно (об ударе, падении)’, ср. (212). УДМУРТСКИЙ (БЕСЕРМЯНСКОЕ НАРЕЧИЕ) (211) гур азь печь перед пал-а-м [ПМА] мар-ке топ ваз-и-з, сторона-LOC/ILL.POSS1SG что-INDF IDEO окликать-PST-3(SG) 169 таба ус-и-з лэся сковорода упасть-PST-3(SG) наверное На кухне (у меня) что-то стукнуло, сковорода упала, наверное. (212) со тыбыр-а-м тот спина-LOC/ILL-POSS1SG топ IDEO шукк-и-з мыжык-ен ударять-PST-3(SG) кулак-INS Он меня по спине сильно ударил кулаком. Интенсивность уже заложена в семантике данного звукоподражания, поскольку такой звук может возникнуть только при сильном ударе. Однако в случае (212) звуковая интерпретация невозможна, так как удар кулаком по спине не может сопровождаться справедливо говорить о достаточно развитии громким значения звуком. Следовательно, интенсификатора на базе звукоподражания. Идеофоны жаль-жаль, жыльыр-жальыр передают шум интенсивно льющейся или текущей жидкости, то есть так же, как и топ, изначально имеют в своей семантике компонент интенсивности. Но несомненен и звуковой компонент значения, что подтверждается сочетаемостью с соответствующими вспомогательными глаголами, ср. с кылӥськыны (213). На базе интенсивности, изначально заложенной в семантике, данные звукоподражания развивают значение и функцию интенсификатора, ср. (214–215). При этом, если пример (214) допускает двойную интерпретацию, то в (215) звуковая интерпретация невозможна: слезы не могут течь со звуком. УДМУРТСКИЙ (БЕСЕРМЯНСКОЕ НАРЕЧИЕ) (213) ву зол васьк-е вода сильно течь-PRS.3SG [ПМА] канава-ти, жаль-жаль кыл-ӥськ-е канава-PROL IDEO слышать-DETR-PRS.3SG Вода сильно течет по канаве, жаль-жаль (т.е. журчание) слышится. (214) ӟолоб-ысь жыльыр-жальыр ву желоб-EL васьк-е вода течь-PRS.3SG IDEO С желоба вода сильно (или с сильным шумом) льется. (215) зар-зар бӧрд-э, IDEO плакать-PRS.3SG жаль-жаль синь-ву-эз IDEO васьк-е глаз-вода-POSS3SG течь-PRS.3SG Навзрыд плачет, сильно слезы текут. Итак, возможность употребления в значении и в функции интенсификатора оказывается общим звуковых и незвуковых идеофонов. Интересно, что значение 170 интенсификатора могут верхневычегодском развивать диалекте также эмоциональные коми-зырянского языка междометия: междометие в ой-ёй используется для обозначения высокой степени качества прилагательного, почти полностью вытеснив наречие зэв ‘очень’, ср. ой-ёй мича ныв ‘очень красивая девушка’, ой-ёй дыш детина ‘очень ленивый мальчик’; это же междометие может употребляться с наречиями и предикативами, ср. ой-ёй ёна вися ‘очень сильно болею’, керкаын ой-ёй пемыд ‘в доме очень темно’, ой-ёй шог меным ‘очень грустно мне’ [Лудыкова, 2001, с. 164]; см. также [Сажина, 2016]. В языке бесермян интенсифицирующую функцию развивает, как минимум, междометие ып, с помощью которого предупреждают детей об опасности горячего ср. (216). Это же междометие (обязательно в редуплицированной форме) может интенсифицировать слово ‘горячий’, пӧсь ср. (217). Междометие ыш употребляется и как реакция на холод в обычной «взрослой» речи (218), и в качестве предупреждения детей об опасности холодного (219). Это же междометие (обязательно в редуплицированной форме) некоторыми носителями употребляется как интенсификатор слова кезьыт ‘холодный’, ср. (220). УДМУРТСКИЙ (БЕСЕРМЯНСКОЕ НАРЕЧИЕ) (216) ып, гур-эз INTERJ [ПМА] пӧсь! печь-POSS3SG горячий Осторожно, печь горячая! (217) эн PROH пыр отчы, отын ып-ып пӧсь входить.CN там.ILL там.LOC INTERJ горячий Не лезь туда, там очень горячо! (218) ыш, кыче кезьыт! INTERJ какой холодный Ух, как холодно! (219) ыш-ыш, INTERJ PROH эн иса, юн трогать очень кезыт! холодный Осторожно, не трогай, очень холодное! (220) туннэ педлан ыш-ыш кезьыт сегодня улица-LOC INTERJ холодный Сегодня на улице очень холодно. 171 Возможность развития у звукоизобразительных слов — идеофонов и междометий — значения и функции интенсификатора определяется, по-видимому, глубокой взаимосвязью категории интенсивности с категорией экспрессивности (обзор проблематики, связанной с соотношением интенсивности и экспрессивности см., например, в [Безрукова, 2004, с. 21–38]). Экспрессивность является важнейшей особенностью изобразительной лексики и связана с эмоциональной оценкой предметов и ситуаций (в частности, степени качеств и признаков) (1.4). Экспрессивный, эмоциональный компонент совершенно очевиден в семантике междометий, явно заметен у образных слов; присутствует он также и у звукоподражаний, ср.: «Некоторые междометия в одном и том же предложении или в контексте могут выражать одновременно звукоподражание и чувство. В таких случаях трудно или невозможно провести грань между категорией звукоподражания и категорией эмоциональности» [ГСУЯ 1962, с. 363]. Если экспрессивность отражает субъективное восприятие, то интенсивность указывает объективную количественную оценку относительно некоторой мыслимой нормы; положительная интенсификация связана с превышением нормы. При этом функциональные и формальные аспекты этих категорий часто совпадают: обе категории в совокупности создают эффект усиленного воздействия на адресата и имеют в своем распоряжении одни и те же языковые средства [Безрукова, 2004, с. 36]. В свете сказанного развитие у ряда идеофонов значения и функции интенсификатора выглядит вполне закономерным. Выводы по Главе 3 Рассмотрение на конкретном материале отдельных вопросов, связанных с идеофоническими системами исследуемых языков, позволяет сделать следующие выводы. 1. При очевидной тенденции к сходству звукоизображения одних и тех же явлений в разных языках редко бывают идентичны по форме ввиду: а) много- 172 многозначного соответствия между формой звукоизображения и объектом номинации; б) многоплановости изображаемых явлений действительности; в) различий в фонетическом инвентаре разных языков; г) давления фонологической системы конкретного языка (3.1). 2. Буквальное сходство между звукоизображениями одних и тех же явлений в разных языках сильнее всего заметно в сфере звукоподражания. При отсутствии буквального сходства может оказаться вполне очевидным сходство на уровне фонемотипа (3.1). 3. Идеофонические системы пермских и волжских финно-угорских языков сходны с идеофоническими системами тюркских языков. Сходство имеет место не только на уровне фонемотипов, но и на уровне структуры. Буквальное сходство ослабевает вне сферы звукоподражания, но структурное сходство характерно для идеофонической системы в целом (3.1). 4. Звукоизображения ударов финно-угорских и тюркских языков ожидаемо обнаруживают близкое сходство как на уровне фонемотипов, так и на уровне структуры идеофонического корня. Присоединяя R-форманты, звукоизображения ударов переходят в звукоизображения диссонансов (3.1, 3.2). 5. Различные по форме и по происхождению идеофоны с общим значением в разных языках могут быть объединены общей закономерностью семантического развития (3.2, 3.3). Для объяснения семантических сдвигов идеофонов в финноугорских языках оказывается полезным привлечение тюркского материала (3.2). 6. Исследование семантического развития идеофонов позволяет сделать предположение о том, почему семантические зоны в семантико-типологической иерархии (2.2, 3.3) расположены именно в таком порядке. По нашему мнению, идеофоны тех семантических групп, которые в иерархии стоят правее, возникают не вследствие какого-либо механизма примарной мотивации (1.6), а как результат семантического развития идеофонов тех групп, которые в иерархии стоят левее. Исходным пунктом для дальнейшего развития являются изображения звучаний (3.3). 173 7. При присоединении к идеофонам словообразовательных аффиксов обычно образуются слова других частей речи (2.3). Определенную проблему составляют адвербиализаторы, поскольку морфосинтаксические свойства идеофонов близки к свойствам наречий; в связи с этим не всегда понятно, возник ли новый идеофон или идеофоническое наречие (3.4). 8. Форманты типа удм. и удм. бес. -ак, удм. сев. -ы, мар.г. -ге/-ке образуют при присоединении к идеофонам слова наречного типа. Однако свойства данных формантов близки к свойствам некоторых «отличителей» (2.4) и потому соответствующие формы рассматриваются вместе с идеофонами (3.4). 9. Проблема соотношения внутренних структурных элементов идеофонов и морфем должна разрешаться исследователем в зависимости от конкретных свойств тех или иных единиц и удобства описания (3.4). 10. Все три выделяемые типологически способа употребления идеофонов в предложении (2.7) продуктивны в финно-угорских языках (3.5, 3.6). 11. В отношении способов употребления идеофонов в составе сказуемого все финно-пермские языки демонстрируют очевидные сходства между собой (3.5). 12. Более всего распространен способ употребления идеофонов в предложении с помощью вспомогательных глаголов, т.н. «держателей»; употребление различных «держателей» может вносить различные оттенки значений (3.5). 13. Сочетания идеофонов с «держателями» обычно взаимозаменяемы с глаголами, образованными от идеофонов с помощью специфических суффиксов (3.5). 14. Возможность употребления идеофонов в качестве модификаторов полнозначных глаголов синтаксически сближает их с наречиями и деепричастиями (3.5). 15. В отличие от русского языка, самостоятельное (вне сочетаний с глаголом) употребление звукоподражаний в качестве сказуемого в финно-пермских языках используется сравнительно редко (3.5). 174 16. При употреблении в составе сказуемого собственно звукоподражания не имеют существенных отличий от звуковых идеофонов (3.5). 17. Интенсифицирующая функция развивается у идеофонов, в семантике которых уже заложена интенсивность (3.6). 18. Употребление идеофонов в значении и в функции интенсификаторов связано с заложенной в них экспрессивностью. Значение интенсификатора могут также развивать некоторые междометия (3.6). 175 Заключение В соответствии с заявленной во Введении целью в работе с теоретической и типологической точек зрения проанализированы идеофонические системы финноугорских языков пермской и волжской групп в сравнении этих систем между собой и с системами других языков. Установлено, что финно-угорские языки пермской и волжской групп обладают богатыми и развитыми во всех типологически релевантных отношениях идеофоническими системами. В работе на конкретном языковом материале показаны особенности идеофонов, составляющие наибольшую сложность при их изучении и описании (1.1). На основе обзора различных подходов (1.2, 1.3) к объекту исследования — идеофонам — обоснована применимость этого понятия к материалу финноугорских языков. Установлено, что важнейшими категориальными характеристиками идеофонов являются аномальность, экспрессивность, относительное единообразие формы, мотивированность (1.4–1.8). Идеофоническая система характеризуется как подсистема (звуко)изобразительной системы языка. Сближение идеофонов со звукоподражаниями, междометиями и т.д. мотивированы не столько «наивностью» понимания соответствующих явлений, сколько общностью ряда их характеристик. В богатых идеофонами языках класс идеофонов оказывается системообразующим; в частности, в таких языках почти все звукоподражания попадают в число идеофонов (1.9). С типологической точки зрения идеофоны финно-угорских языков пермской и волжской групп демонстрируют свойства, характерные для идеофонов других языков. Так, финно-угорские идеофоны покрывают практически все семантические зоны, которые типологически выявляются на материале богатых идеофонами языков Африки и Азии (2.2); в целом характеризуются неизменяемостью (2.3); активно вступают в словообразовательные связи (2.3); имеют «внутреннюю» структуру (т.н. «внутреннюю» морфологию) (2.4); часто употребляются в редуплицированной форме (2.5); характеризуются аномалиями фонетической 176 структуры (2.6); в предложение вводятся ограниченным числом способов (2.7); тяготеют к положительной полярности (2.8); способны самоорганизовываться в отдельный лексико-грамматический класс (2.9). Идеофонические системы пермских и волжских финно-угорских языков сходны с идеофоническими системами тюркских языков. Сходство имеет место не только на уровне фонемотипов, но и на уровне структуры и может объясняться влиянием тюркских языков на финно-угорские (3.1). Различные по форме и по происхождению идеофоны с общим значением в разных языках могут быть объединены общей закономерностью семантического развития (3.2, 3.3). Исследование этих закономерностей позволяет предполагать, что изображения звучаний являются исходным пунктом для дальнейшего развития (3.3). Проблема соотношения внутренних структурных элементов идеофонов и морфем должна разрешаться исследователем в зависимости от конкретных свойств тех или иных единиц и удобства описания (3.4). Все три выделяемые типологически способа употребления идеофонов в предложении продуктивны в финно-угорских языках. Более всего распространен способ употребления идеофонов в предложении с помощью вспомогательных глаголов, т.н. «держателей» (3.5). Интенсифицирующая функция развивается у идеофонов, в семантике которых уже заложена интенсивность. Употребление идеофонов в значении и в функции интенсификаторов связано с заложенной в них экспрессивностью. Значение интенсификатора могут также развивать некоторые междометия (3.6). Результаты исследования открывают перспективы дальнейшей разработки темы. Актуальной задачей представляется создание интегральных типологически ориентированных описаний идеофонических систем конкретных финно-угорских языков. Более подробного исследования с типологической точки зрения требуют грамматические характеристики идеофонов конкретных финно-угорских языков в отношении к характеристикам других лексико-грамматических категорий в этих языках. 177 Отдельного внимания требует диахронический аспект, вопросы развития идеофонических систем финно-угорских языков, в т.ч. в свете контактов с тюркскими языками. Интересным представляется направление, связанное с функционированием идеофонов в естественной повседневной коммуникации, в духе [Dingemanse, 2011]. Подобные исследования могут вскрывать аспекты, не доступные традиционным методам полевых исследований (элицитация, анкетирование) и документации языков. Широкий простор для исследований открывает семантическая типология идеофонов, в особенности вопросы, связанные с семантическими сдвигами в области идеофонической лексики, типологией развития значений идеофонических слов. ***** В заключение я бы хотел выразить свою глубокую признательность Ариадне Ивановне Кузнецовой (1932–2015), выдающемуся исследователю уральских языков, профессору Московского университета. Ариадна Ивановна не только была моим преподавателем и руководителем на протяжении многих лет, но и своим личным примером вдохновляла на продолжение исследований по финно-угорским языкам. Именно Ариадна Ивановна когда-то подсказала мне мысль заняться разработкой проблем звукоизобразительной лексики в финно-угорских языках. Я также хотел бы сердечно поблагодарить тех носителей финно-угорских языков, которые на протяжении 15 лет помогали мне в полевой работе в разных точках России. К сожалению, многих из них уже нет в живых. Я хотел бы выразить надежду на то, что материал для дальнейших исследований финно-угорских языков России не иссякнет. 178 Список сокращений и условных обозначений Литература и источники ГЛКЯ — Бубрих Д. В. Грамматика литературного коми языка. Л.: Изд-во Ленингр. гос. ун-та им. А.А. Жданова, 1949. 199, [8] с. (Советское финноугроведение; 14 / Отв. ред. И. И. Мещанинов). ГМЯ — Грамматика мордовских (мокшанского и эрзянского) языков. Ч. 1: Фонетика и морфология / Ред. М. Н. Коляденков, Р. А. Заводова. Саранск: Мордовское кн. изд-во, 1962. 376 с. ГРЯ — Грамматика русского языка: В 2 т. / Редкол.: В. В. Виноградов и др. М.: Изд-во Акад. Наук СССР, 1960. ГСРЛЯ — Грамматика современного русского литературного языка / С. Н. Дмитренко и др.; отв. ред. Н. Ю. Шведова. М.: Наука, 1970. 767 с. ГСУЯ — Грамматика современного удмуртского языка. Фонетика и морфология / Отв. ред. П. Н. Перевощиков. Ижевск: Удмуртское кн. изд-во, 1962. 375 с. КПРС — Баталова Р. М., Кривощекова-Гантман А. С. Коми-пермяцко-русский словарь: Ок. 27000 слов. М.: Рус. яз., 1985. 621 с. КПЯ — Коми-пермяцкий язык: введение, фонетика, лексика и морфология: Учебник для высш. учеб. заведений / Под ред. В. И. Лыткина. Кудымкар: Коми-Пермяцкое кн. изд-во, 1962. 340 с. КРС — Безносикова Л. М., Айбабина Е. А., Коснырева Р. И. Коми-русский словарь = Коми-роч кывчукор: Ок. 31000 слов. Сыктывкар: Коми кн. изд-во, 2000. 814, [1] с. МРС — Мокшанско-русский словарь: 41000 слов / Под ред. Б. А. Серебренникова, А. П. Феоктистова, О. Е. Полякова. М.: Рус. яз.: Дигора, 1998. 919, [1] с. ОФУЯ, 1975 — Основы финно-угорского языкознания: Прибалтийско-финские, саамский и мордовские языки / Отв. ред. В. И. Лыткин, К. Е. Майтинская, Карой Редеи. М.: Наука, 1975. 347 с. ОФУЯ, 1976 — Основы финно-угорского языкознания: Марийский, пермские и угорские языки / Отв. ред. В. И. Лыткин, К. Е. Майтинская, Карой Редеи. М.: 179 Наука, 1976. 464 с. ПМА — Полевые материалы автора / В. А. Иванов. 2006–2021. РГ — Русская грамматика: В 2 т. / Гл. ред. Н. Ю. Шведова. М.: Наука, 1980. СКЯ — Современный коми язык: Учебник для высш. учеб. заведений. Ч. 1: Фонетика, лексика, морфология / Под ред. В. И. Лыткина. Сыктывкар: Коми кн. изд-во, 1955. 312 с. СлМЯ — Словарь марийского языка = Марий мутер / Мар. НИИ яз., лит. и истории им. В. М. Васильева. В 10 т. Йошкар-Ола: Мар. кн. изд-во, 1990–2005. СМЯ — Современный марийский язык. [В 4-х ч.] Ч. 3: Морфология. Йошкар-Ола, 1961. 324 с. ССКЗД — Жилина Т. И., Сахарова М. А., Сорвачева В. А. Сравнительный словарь коми-зырянских диалектов: Около 25000 слов. Сыктывкар: Коми кн. изд-во, 1961. 490 с. ТРС — Татарско-русский словарь = Татарча-русча сузлек: около 56000 слов, 7400 фразеологических единиц: в 2 т / Редкол.: Ш. Н. Асылгараев и др. Казань: Магариф, 2007. УД — Удмурт дунне: республиканская общественно-политическая газета / учредитель Правительство и Государственный Совет Удмуртской Республики. Ижевск. Еженед. УРС — Удмурт-ӟуч кыллюкам = Удмуртско-русский словарь: около 50000 слов / отв. ред. Л. Е. Кириллова. Ижевск: УИИЯЛ УрО РАН, 2008. 922, [2] с. ЧРС — Чувашско-русский словарь: Ок. 40000 слов / под ред. М. И. Скворцова. М.: Рус. яз., 1985. 712 с. ЭРС — Эрзянско-русский словарь: Ок. 27000 слов / Под ред. Б. А. Серебренникова, Р. Н. Бузаковой, М. В. Мосина. М.: Рус. яз.: Дигора, 1993. 804, [1] с. IDEO — Ideophones / F. K. E. Voeltz, C. Kilian-Hatz (eds.). Amsterdam; Philadelphia: John Benjamins, 2001. 443 p. (Typological studies in language; 44). Языковые корпуса и иные технические средства ККЯ — Корпус коми языка [Электронный ресурс] / Fu-Lab team. 2021. URL: http://komicorpora.ru/ (дата обращения: 10.02.2022). 180 НКРЯ — Национальный корпус русского языка [Электронный ресурс]. 2003–2022. URL: https://ruscorpora.ru/ (дата обращения: 10.02.2022). Яндекс — Поисковая система Яндекс [Электронный ресурс] / ООО «Яндекс». URL: https://yandex.ru/ (дата обращения: 10.02.2022). CLU — Corpus of literary Udmurt [Электронный ресурс] / T. Arkhangelskiy, M. Medvedeva. 2014–2021. URL: http://udmurt.web- corpora.net/udmurt_corpus/search (дата обращения: 10.02.2022). Названия языков и диалектные пометы англ. — английский язык; башк. — башкирский язык; бур. — бурятский язык; греч. — древнегреческий язык; диал. — диалектное; каз. — казахский язык; каракалп. — каракалпакский язык; кирг. — киргизский язык; коми-з. — комизырянский язык; коми-з. иж. — ижемский диалект коми-зырянского языка; комиз. печор. — печорский диалект коми-зырянского языка; коми-п. — комипермяцкий язык; лат. — латинский язык; мар. — марийский язык (марийские языки); мар.г. — горное наречие марийского языка (горномарийский язык), горномарийский вариант литературной нормы марийского языка; мар.л. — луговое наречие марийского языка (луговомарийский язык), лугово-восточный вариант литературной нормы марийского языка; мокш. — мокшанский язык; мокш.ц. — центральный диалект мокшанского языка; нанай. — нанайский язык; нем. — немецкий язык; рус. — русский язык; тат. — татарский язык; удм. — удмуртский язык; удм. бес. — бесермянское наречие (диалект) удмуртского языка, язык бесермян; удм. сев. — северное наречие удмуртского языка; удм.т. — татышлинский диалект / говор периферийно-южного диалекта южного наречия удмуртского языка; узб. — узбекский язык; хант. — хантыйский язык (хантыйские языки); хант.т. — тегинский диалект хантыйского языка; чув. — чувашский язык ; эрз. — эрзянский язык; эрз.ш. — шокшинский диалект эрзянского языка. Список глосс 1 — 1 лицо; 2 — 2 лицо; 3 — 3 лицо; ADV ACC — аккузатив; — адвербиаль (падеж) или адвербиализатор; ATT ADD — аддитив; — аттенуатив; CAR — каритив; CAUS — каузатив; CMPR — компаратив; CN — коннегатив; CVB — конверб 181 (деепричастие); детранзитив; время; GEN DAT DIM — датив; DEB — деминутив; — дебитив; EGR DEF — эгрессив; — генитив (родительный падеж); — определенность; EL GEN2 INDF ILL — иллатив; IMP — неопределенность; — императив; INF IMPF — инфинитив; FUT HORT — будущее — гортатив; — имперфект; INS — — генитив второй (второй родительный падеж (аблатив) в удмуртском языке); идеофон; — элатив; DETR IN IDEO — — инэссив; — инструменталь; INTERJ — междометие; ITER — итератив; LAT — латив; LOC — локатив; MED — медиопассив; MULT — мультипликатив; непрошедшее время; OBJ множественное число; пролатив; PRS NEG — отрицание; PST2 — номинализация; — объект / объектное спряжение; POSS — посессивность; — настоящее время; прошедшее время; NMLZ PST PROH PASS — второе прошедшее время; — пассив; — прохибитив; — прошедшее время; PTCP NPST PST1 — PL — PROL — — первое — причастие; Q — вопросительная частица; RES — результатив; SBJ — субъект / субъектное спряжени; SG — единственное число; SUBST — субстантиватор; TR — транзитивизатор; VN — отглагольное существительное. 182 Список литературы 1. Агранат Т. Б. Сравнительный анализ грамматических систем прибалтийскофинских языков: принципы интрагенетической типологии. М.: Языки Народов Мира, 2016. 248 с. 2. Аксаков К. С. Опыт русской грамматики. Ч. 1. М.: тип. Л. Степановой, 1860. [4], XII, 176 с. 3. Аксаков К. С. Полное собрание сочинений. Т. 2: Сочинения филологические, ч. 1. М.: Унив. тип. (Катков и К°), 1875. XII, 661 с. 4. Алатырев В. И. Междометно-наречные повторы в удмуртском языке // Ученые записки / Ленингр. гос. ун-т. 1947. № 105. Вып. 2: Советское финноугроведение, [т.] 1 / Отв. ред. Д. В. Бубрих. Л.: Изд-во Ленингр. гос. ордена Ленина ун-та, 1948. С. 216–236. (Ученые записки / ЛГУ. Серия востоковедческих наук; № 105 Вып. 2 [Т.] 1). (а) 5. Алатырев В. И. Повторы в пермских языках // Ученые записки КарелоФинского гос. ун-та. Т. 2. Вып. 1: Исторические и филологические науки. 1947. Петрозаводск: Гос. изд-во Карело-Финской ССР, 1948. С. 155–170. (б) 6. Алатырев В. И. Проблема междометий // Ученые записки Карело-Финского гос. ун-та. Т. 3. Вып. 1: Исторические и филологические науки. 1948. Петрозаводск: Гос. изд-во Карело-Финской ССР, 1949. С. 95–107. 7. Ашмарин Н. И. О морфологических категориях подражаний в чувашском языке. Казань: Академич. центр ТНКП, 1928. 160 с. 8. Ашмарин Н. И. Основы чувашской мимологии: (О подражательных словах в чувашском языке). В память 1-го Общечувашского съезда учащих. Казань: Изд. чуваш. нац. организаций, 1918. 10 с. 9. Ашмарин Н. И. Подражание в языках Среднего Поволжья // Известия Азербайджанского гос. ун-та имени В. И. Ленина. Общественные науки. 1925. Т. 2–3. С. 143–157; Т. 4–5. С. 75–99. 10. Балли Ш. Общая лингвистика и вопросы французского языка. М.: Изд-во иностр. лит., 1955. 416 с. 183 11. Безрукова В. В. Интенсификация и интенсификаторы в языке и речи: дис. … канд. филол. наук. Воронеж, 2004. 222 с. 12. Беляков А. А. Междометные глаголы в современном русском языке: автореф. дис. … канд. филол. наук. Куйбышев, 1969. 20 c. 13. Бенвенист Э. Общая лингвистика. М.: Прогресс, 1974. 446 с. 14. Берецки Г. Взаимосвязи языков Волжско-Камского ареала // Пленарные доклады X Международного конгресса финно-угроведов. Ч. 1. Йошкар-Ола, 2005. С. 5–53. 15. Борисова Е. Г. Междометия склоняются или спрягаются? [Электронный ресурс] // Труды Международного семинара ДИАЛОГ'2004 по компьютерной лингвистике и ее приложениям. М.: Наука, 2004. URL: https://www.dialog-21.ru/media/2498/borisova.pdf (дата обращения: 10.02.2022) 16. Бубрих Д. В. Грамматика литературного коми языка. Л.: Изд-во Ленингр. гос. ун-та им. А.А. Жданова, 1949. 199, [8] с. (Советское финноугроведение; 14 / Отв. ред. И. И. Мещанинов). 17. Бубрих Д. В. К проблеме изобразительной речи // Ученые записки КарелоФинского гос. ун-та. Т. 3. Вып. 1: Исторические и филологические науки. 1948. Петрозаводск: Гос. изд-во Карело-Финской ССР, 1949. С. 85–94. 18. Бузакова Р. Н. Синонимы в мордовских языках. Саранск: Мордов. кн. изд., 1977. 248 с. (Труды / Научн.-исслед. ин-т яз., лит-ры, истории и экономики при Совете Министров Мордов. АССР; вып. 58). 19. Вандриес Ж. Язык: Лингвистическое введение в историю. М., 1937. 410 с. 20. Вельди Э. А. Англо-эстонские параллели в ономатопее: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Тарту, 1988. 21 с. 21. Вельди Э. А. O некоторых звукоподражательной чертах лексике германского эстонского происхождения языка // в Проблемы фоносемантики: Тезисы выступлений на совещании, [окт. 1989 г., Пенза]. М., 1989. С. 35–36. 22. Верещагин Г. Е. Руководство к изучению вотского языка. Ижевск: Удкнига, 184 1924. 120 с. 23. Виймаранта Й. [и др.] «Водные» звукоподражания в финском и русском языках / Й. Виймаранта, А. А. Александрова, А. С. Богомолов, Е. С. Пасмор, Тикканен Л. // Язык и культура. 2016. № 1 (33). С. 6–24. 24. Воронин С. В. Звукоподражания теория // Лингвистический энциклопедический словарь / Гл. ред. В. Н. Ярцева. М.: Большая Рос. энцикл., 2002. С. 165–166. (а) 25. Воронин С. В. Звукосимволизм // Лингвистический энциклопедический словарь / Гл. ред. В. Н. Ярцева. М.: Большая Рос. энцикл., 2002. С. 166. (б) 26. Воронин С. В. Знак не-произволен и произволен: новый принцип на смену принципа Соссюра // Актуальные проблемы психологии, этнопсихолингвистики и фоносемантики: Всерос. конф. (Пенза, 8–11 дек. 1999 г.): Материалы. М., 1999. С. 129–130. 27. Воронин С. В. Ономатопы-диссонансы // Вопросы структуры английского языка в синхронии и диахронии. Вып. 1. Л.: Изд-во Ленинград. ун-та, 1967. С. 49–59. 28. Воронин С. В. Основы фоносемантики. Л., 1982. 244 с. 29. Вундт В. Психология народов. М.: Эксмо; СПб.: Terra Fantastica, 2002. 861 с. 30. Газов-Гинзберг А. М. Был ли язык изобразителен в своих истоках? (Свидетельство прасемитского запаса корней). М., 1965. 183 с. 31. Галкин И. С. Историческая грамматика марийского языка: Морфология. Ч. 2. Йошкар-Ола: Марийское кн. изд-во, 1966. 165, [3] с. 32. Галкин И. С. Марий йылмын исторический грамматикыже. Морфологий да синтаксис [= Историческая грамматика марийского языка. Морфология и синтаксис]: тунемме книга [= учебная книга]. Йошкар-Ола, 1986. 123 с. 33. Германович А. И. Глаголы типа «толк», «шасть» // Известия Крымского педагогического института имени М. В. Фрунзе. 1948. Т. 14: Кафедра русского языка. Симферополь, 1949. С. 25–54. 34. Германович А. И. Междометия русского языка: Пособие для учителя. Киев: Рад. школа, 1966. 171 с. 185 35. Гордеев Ф. И. Императивные междометия марийского языка, обращенные к животным и птицам // Вопросы советского финно-угроведения: Языкознание: Тез. докл. и сообщ. на XIV Всесоюзной конф. по финноугроведению, посвящ. 50-летию образования СССР. Саранск, 1972. С. 8–10. 36. Гордеев Ф. И. Подражательные слова и этимология // Вопросы марийского языка: Вопросы. марийской диалектологии: сб. ст. / Сост. Н. И. Исанбаев. Йошкар-Ола: Марийский НИИ, 1981. (Труды / Марийский НИИ языка, литературы и истории; Вып. 49). С. 138–147. 37. Гордеев Ф. И. Слова детской речи как предмет историко-этимологических разысканий // Вопросы марийского языка: сб. ст. / Науч. ред. Н. И. Исанбаев. Йошкар-Ола: Марийский НИИ, 1982. С. 81–96. (Труды / Марийский НИИ языка, литературы и истории; Вып. 53). 38. Грамматика мордовских (мокшанского и эрзянского) языков. Ч. 1: Фонетика и морфология / Ред. М. Н. Коляденков, Р. А. Заводова. Саранск: Мордовское кн. изд-во, 1962. 376 с. 39. Грамматика русского языка: В 2 т. / Редкол.: В. В. Виноградов и др. М.: Издво Акад. Наук СССР, 1960. 40. Грамматика современного русского литературного языка / С. Н. Дмитренко и др.; отв. ред. Н. Ю. Шведова. М.: Наука, 1970. 767 с. 41. Грамматика современного удмуртского языка. Фонетика и морфология / Отв. ред. П. Н. Перевощиков. Ижевск: Удмуртское кн. изд-во, 1962. 375 с. 42. Григорьев С. А. Междометные глагольные формы в витебских говорах белорусского языка и смежных с ними смоленских говорах: автореф. дис. … канд. филол. наук. М., 1953. 12 с. 43. Гумбольдт В. фон. Избранные труды по языкознанию. М.: Прогресс, 2000. 396, [1] с. 44. Дагуров Г. В. О лексическом составе русских междометий // Славянское языкознание: сб. ст. / Отв. ред. В. В. Виноградов. М.: Изд-во Акад. наук СССР, 1959. С. 154–159. 45. Дмитриев Н. К. К изучению турецкой мимологии // Строй тюркских языков: 186 Избранные труды / Н. К. Дмитриев. М.: Изд-во вост. лит., 1962. С. 59–84. (а) 46. Дмитриев Н. К. Очерк южнотюркской мимологии // Строй тюркских языков: Избранные труды / Н. К. Дмитриев. М.: Изд-во вост. лит., 1962. С. 85–106. (б) 47. Дмитриев С. Д. Мутвундым пойдара [= Обогащает лексику] // Ончыко. 1983. № 2. С. 95–97. 48. Дыбо А. В. К проблеме происхождения имитативных слов // Тюркская и смежная лексикология и лексикография: (Сб. к 70-летию К. Мусаева) / Отв. ред. Э. Р. Тенишев. М., 2004. С. 68–76. 49. Ембергенов У. Подражательные слова в современном каракалпакском языке: автореф. дис. … канд. филол. наук. Нукус, 1971. 17 с. 50. Живов В. М., Успенский Б. А. Центр и периферия в языке в свете языковых универсалий // Вопросы языкознания. 1973. № 5. С. 24–35. 51. Журинский А. Н. Некоторые сопоставления «периферийных» классов языковых знаков (в одном или в разных языках) // Синхронно- сопоставительный анализ языков разных систем: сб. ст. / Отв. ред. Э. А. Макаев. М.: Наука, 1971. С. 240–256. 52. Журковский Б. В. Идеофоны в языке хауса // Вопросы африканской филологии: сб. ст. / Отв. ред. Н. В. Охотина. М.: Наука, 1974. С. 124–132. 53. Журковский Б. В. Идеофоны как часть речи в африканских языках // Народы Азии и Африки. 1966. № 6. С. 114–116. 54. Журковский Б. В. Идеофоны: сопоставительный анализ (на материале некоторых языков Африки и Евразии). М., 1968. 65 c. 55. Журковский Б. В. Типология идеофона в бамана // Проблемы фоносемантики: Тезисы выступлений на совещании, [окт. 1989 г., Пенза]. М., 1989. С. 84–85 56. Журковский Б. В. Типология идеофонов в хауса // Фонология и морфонология африканских языков: сб. ст. / Отв. ред. Н. В. Охотина. М.: Наука, 1972. С. 157–195. 57. Заводова Р. А. Изобразительные слова в мордовских языках // Труды Мордовского научно-исследовательского института языка, литературы, 187 истории и экономики. Вып. 23. Саранск, 1962. С. 197–204. 58. Заводова Р. А. Изобразительные слова и их значение в качестве основ для словообразования в мордовских языках // Тезисы докладов и сообщения к Всесоюзной конференции по вопросам финно-угорского языкознания. (Сентябрь — октябрь 1963 г.). Ужгород, 1963. С. 12–13. 59. Зайцева М. И. О некоторых суффиксах глагольного словообразования в вепсском языке // Прибалтийско-финское языкознание: Вопросы грамматики и лексикологии / Отв. ред. Г. Н. Макаров, М. И. Муллонен. М.; Л.: Изд-во Акад. наук СССР, 1963. С. 23–30. (Труды Карельского филиала Академии наук СССР; Вып. 39). 60. Зализняк А. А. Механизмы экспрессивности в языке // Смыслы, тексты и другие захватывающие сюжеты = Meanings, texts and other exciting things: сб. ст. в честь 80-летия И. А. Мельчука / под ред. Ю. Д. Апресяна. М.: Языки славянской культуры, 2012. С. 650–664. (Studia philologica). 61. Иванов В. А. Детские слова и их место в языке (на материале финно-угорских языков) // Актуальные проблемы диалектологии языков народов России: Материалы XV Всероссийской научной конференции, проводимой в рамках IV Всемирного курултая башкир и посвященной юбилею доктора филологических наук, профессора Ф. Г. Хисамитдиновой (Уфа, 20 ноября 2015 г) / Отв. ред. А. В. Дыбо. Уфа: ИИЯЛ УНЦ РАН, 2015. С. 97–99. (а) 62. Иванов В. А. Звукоизображения ударов в финно-угорских и тюркских языках // Материалы конференции с Шестой международным межвузовской участием научно-практической «Актуальные проблемы языкознания», г. Санкт-Петербург, 20 апреля 2017 года. СПб., 2017. С. 272– 277. (а) 63. Иванов В. А. Звукоподражания и способы их употребления в предложении (на материале финно-пермских языков) // Одиннадцатая Конференция по типологии и грамматике для молодых исследователей: Тезисы докладов (Санкт-Петербург, 27–29 ноября 2014 г.) / Отв. ред. О. В. Кузнецова. СПб.: Нестор-История, 2014. С. 66–69. (а) 188 64. Иванов В. А. Звукоподражания финно-угорских языков Поволжья в сопоставлении с тюркскими // Актуальные проблемы диалектологии языков народов России. Материалы XVII Всероссийской научной конференции (Уфа, 1–2 июня, 2017 г.) / Отв. ред. Ф. Г. Хисамитдинова. Уфа: ИИЯЛ УНЦ РАН, 2017. С. 90–94. (б) 65. Иванов В. А. Идеофоны в функции интенсификатора (на материале пермских языков) // Тринадцатая Конференция по типологии и грамматике для молодых исследователей: Тезисы докладов и лекций (Санкт-Петербург, 24– 26 ноября 2016 г.). / Отв. ред. Д. Ф. Мищенко. СПб.: Нестор-История, 2016. С. 63–65. (а) 66. Иванов В. А. О двух периферийных лексических группах в горномарийском языке // Финно-угорский мир. 2016. № 4. С. 13–23. (б) 67. Иванов В. А. О формальной структуре изобразительных слов языка бесермян // Пермистика-16: Диалекты и история пермских языков во взаимодействии с другими языками: сборник научных статей / Отв. ред. Р. П. Попова. Сыктывкар: Изд-во СГУ им. Питирима Сорокина, 2017. С. 58–64. (в) 68. Иванов В. А. Особенности редуплицированных идеофонов в финно-угорских языках: между редупликацией и парными словами [Электронный ресурс] // XXIX-е Дульзоновские чтения: Комплексное изучение языков и культур аборигенных народов Сибири: Сборник тезисов международной научной конференции (15–16 сентября 2021 г.). Томск, 2021. С. 15. URL: https://siblang.tspu.edu.ru/grant/wp-content/uploads/2021/10/Dulzon-Readings2021_1.pdf (дата обращения: 10.02.2022). (а) 69. Иванов В. А. Парные слова в финно-угорских языках: подходы к изучению и описанию // Acta linguistica petropolitana. Труды Института лингвистических исследований РАН. 2011. Т. 7. Ч. 3 / Отв. ред. Д. В. Герасимов. СПб.: Наука, 2011. С. 296–301. 70. Иванов В. А. Подзывные слова для животных в финно-угорских и русских диалектах и их связь с названиями животных // Актуальные проблемы диалектологии языков народов России: материалы XIV Всероссийской 189 научной конференции (Уфа, 20–22 ноября 2014 г.) / Сост. Л. К. Ишкильдина, З. А. Сиразитдинов. Уфа: ИИЯЛ УНЦ РАН, 2014. С. 47–52. (б) 71. Иванов В. А. Семантическая типология идеофонов и фоносемантическая проблематика // конференции Материалы с Х международным межвузовской участием научно-практической «Актуальные проблемы языкознания», г. Санкт-Петербург, 19–20 апреля 2021 года. СПб., 2021. С. 361–366. (б) 72. Иванов В. А. Синтаксис звукоподражаний в финно-пермских языках // Acta linguistica petropolitana. Труды Института лингвистических исследований РАН. 2016. Т. 12. Ч. 1: Исследования по типологии и грамматике / Отв. ред. Д. В. Герасимов. СПб.: Наука, 2016. С. 709–735. (в) 73. Иванов В. А. Употребление изобразительных слов в значении и в функции интенсификатора (на материале языка бесермян) // Языковые контакты народов Поволжья Х: актуальные проблемы нормативной и исторической фонетики, грамматики, лексикологии и стилистики: сб. ст. / Сост. и отв. ред. М. А. Самарова. Ижевск: Удмуртский гос. ун-т, 2017. С. 81–90. (г) 74. Иванов В. А. Употребление междометий в функции других частей речи в русском языке // Известия Саратовского ун-та. Нов. сер. Сер. Филология. Журналистика. 2015. Т. 15. Вып. 4. С. 36–41. (б) 75. Иванов В. А. Фактор мотивированности звукоизобразительных слов в исследованиях метафоры // Проблемы лексико-семантической типологии: Сборник научных трудов / Под ред. А. А. Кретова. Вып. 3. Воронеж, 2016. С. 68–71. (г) 76. Имайкина М. Д. Наречийно-изобразительные слова в мордовском языке: дис. … канд. филол. наук. Тарту, 1968. 287 с. 77. Имайкина М. Д. Наречийно-изобразительные слова в эрзя-мордовском языке // Сборник студенческих работ по мордовской филологии / Отв. ред. Н. Ф. Цыганов. Саранск: Мордовское кн. изд-во, 1964. С. 55–67. (Сборник студенческих работ / Мордовский государственный университет; Вып. 4). 78. Ишмухаметов З. К. Подражательные слова башкирского языка: автореф. дис. 190 … канд. филол. наук. Уфа, 1970. 20 с. 79. Казакевич О. А. Использование ЭВМ для исследования бесписьменных и младописьменных языков: (На материале селькупского яз.): учеб.-метод. пособие / Под ред. Н. В. Павлович. М.: Изд-во МГУ, 1990. 132, [1] с. 80. Казакевич О. А., Кузнецова А. И., Хелимский Е .А. Очерки по селькупскому языку: Тазовский диалект. Т. 3: Русско-селькупский словарь. Разнопрофильные селькупские словари / Под ред. А. И. Кузнецовой. М.: Издво Московского ун-та, 2002. 219 с. 81. Кандакова Е. Н. Подзывные слова как особая функционально- грамматическая группа: На примере ярославских говоров: дис. … канд. филол. наук. Ярославль, 2003. 193 с. 82. Карцевский С. Введение в изучение междометий // Вопросы языкознания. 1984. № 6. С. 127–137. 83. Кашкин Е. В. Языковая категоризация фактуры поверхностей (типологическое исследование наименований качественных признаков в уральских языках): дис. … канд. филол. наук. М., 2013. 329 с. 84. Кашкин Е. В., Никифорова С. О. Глаголы звука // Элементы мокшанского языка в типологическом освещении / Отв. ред. С. Ю. Толдова, М. А. Холодилова. М.: Буки Веди, 2018. С. 836–862. 85. Кашкин Е. В., Плешак П. С. семантические наблюдения Идеофонические и перспективы глаголы типологии падения: (корпусное исследование) // Вестник ВГУ. Сер. Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2015. № 3. С. 137–142. 86. Кибрик А. Е. Методика полевых исследований: к постановке проблемы. М.: Изд-во Московского ун-та, 1972. 182 с. 87. Кибрик А. Е. Родственные языки как объект типологии // Константы и переменные языка / А. Е. Кибрик. СПб.: Алетейя, 2003. C. 191–195. 88. Киле Н. Б. Образные слова нанайского языка. Л.: Наука, 1973. 189 с. 89. Козлов А. А. Мокшанский результатив и диахрония результативной конструкции // Вопросы языкознания. 2016. № 1. С. 51–75. 191 90. Коми-пермяцкий язык: введение, фонетика, лексика и морфология: Учебник для высш. учеб. заведений / Под ред. В. И. Лыткина. Кудымкар: КомиПермяцкое кн. изд-во, 1962. 340 с. 91. Кор Шаин И. Плюх! → плюх → плюхнуть(ся): к вопросу об эволюции нарративных предикативов в свете корпусных данных // Инструментарий русистики: корпусные подходы / Под ред. А. Мустайоки и др. Хельсинки: Ун-т Хельсинки, 2008. С. 152–162. (Slavica Helsingiensia Series; вып. 34). 92. Кривощекова-Гантман А. С. Изобразительные слова // В помощь учителю: сб. ст. Кудымкар: Коми-пермяцкое кн. изд-во, 1962. С. 44–70. 93. Кривощекова-Гантман А. С. Изобразительные слова // Собрание сочинений: в 2 т. Т. 1: Грамматика, диалектология, лексика и фразеология, проблемы развития языка / А. С. Кривощекова-Гантман. Пермь: Ред.-изд. отд. Пермского гос. пед. ун-та, 2006. С. 39–56. (Труды Института языка, истории и традиционной культуры коми-пермяцкого народа; Вып. 3). 94. Кривощекова-Гантман А. С. Место изобразительных слов в системе частей речи коми-пермяцкого языка // Тезисы докладов. Всесоюзное совещание по вопросам финно-угорской филологии. 26–30 июня 1961 г. Петрозаводск, 1961. С. 20–22. 95. Кривощекова-Гантман А. С. Место изобразительных слов в системе частей речи коми-пермяцкого языка // Вопросы финно-угорского языкознания / Отв. ред. Б.А. Серебренников. [Вып. 2]: Грамматика и лексикология: Материалы совещания 26–30 июля 1961 г. в г. Петрозаводске. М.; Л.: Наука, 1964. С. 112–121. 96. Кручинина И. Н. Междометия // Лингвистический энциклопедический словарь / Гл. ред. В. Н. Ярцева. М.: Большая Рос. энцикл., 2002. С. 290–291. 97. Кудайбергенов С. Подражательные слова в киргизском языке. Фрунзе: Киргизучпедгиз, 1957. 108 с. 98. Кузнецова А. И. С чего начинается полевая работа и какова ее роль в лингвистических исследованиях (на примере коми языка) // III Международная конференция по полевой лингвистике: тезисы и материалы. 192 М.: Тезаурус, 2009. С. 104–107. 99. Кузнецова Ю. Л., Рахилина Е. В. Депиктивы оказались удивительными // Acta Linguistica Petropolitana. Труды Института лингвистических исследований РАН. 2014. Т. 10. Ч. 2: Русский язык: грамматика конструкций и лексикосемантические подходы / Ред. тома С. С. Сай, М. А. Овсянникова, С. А. Оскольская. СПб.: Наука, 2014. С. 180–218. 100. Кунгуров Р. Изобразительные слова в современном узбекском литературном языке: автореф. дис. … канд. филол. наук. Ташкент, 1962. 25 с. 101. Куратов И. А. [Произведения.] Т. II. Лингвистические работы. Сыктывкар: Комигиз, 1939. 136 с. 102. Лапкина Л. З. Английские и башкирские акустические ономатопы: (Опыт типологического исследования): автореф. дис. … канд. филол. наук. Л., 1979. 23 с. 103. Левицкий В. В. Звуковой символизм: Мифы и реальность: монография Черновцы: Черновицкий нац. ун-т, 2009. 263 с. 104. Левицкий В. В. Семантика и фонетика: Пособие, подгот. на материале эксперим. исследований. Черновцы, 1973. 103 с. 105. Лепская Н. И. Язык ребенка: (Онтогенез речевой коммуникации). М., 1997. 151 с. 106. Ломоносов М. В. Российская грамматика Михайла Ломоносова. СПб.: Печ. при Имп. Акад. наук, 1755. 216 с. 107. Лудыкова В. М. Изобразительные конструкции в коми языке // Пермистика [3]: Диалекты и история пермских языков: сб. ст. / Отв. ред. Г. В. Федюнева. Сыктывкар, 1992. С. 92–100. 108. Лудыкова В. М. Синтаксические способы выражения степеней качества прилагательного в диалектах коми языка // Пермистика 8: Диалекты и история пермских языков во взаимодействии с другими языками: сб. ст. / Отв. ред. В. М. Лудыкова. Сыктывкар: Изд-во Сыктывкарского ун-та, 2001. С. 159–170. 109. Люкина Н. М. Особенности языка балезинских и юкаменских бесермян 193 (сравнительная характеристика): дисс. … канд. филол. наук. Ижевск, 2008. 249 с. 110. Люкина Н. М. Фонетико-морфологические особенности языка лекминских и юндинских бесермян: монография. Ижевск: Институт компьютерных исследований, 2016. 199 с. 111. Майтинская К. Е. Повторение как изобразительное средство усиления дистрибутивности и видовых значений в финно-угорских языках // Тезисы докладов. Всесоюзное совещание по вопросам финно-угорской филологии. 26–30 июня 1961 г. Петрозаводск, 1961. С. 10–12. 112. Майтинская К. Е. Структурные типы удвоений (повторений) в финноугорских языках // Вопросы финно-угорского языкознания / Отв. ред. Б.А. Серебренников. [Вып. 2]: Грамматика и лексикология: Материалы совещания 26–30 июля 1961 г. в г. Петрозаводске. М.; Л.: Наука, 1964. С. 122–135. 113. Максимов С. А. О наречно-изобразительных словах с конечным -ы в северном наречии // Вестник Удмуртского университета. 1994. № 7. С. 22–25. 114. Мельников Г. П. Почему не во всех языках есть идеофоны? // Материалы Семинара по проблеме мотивированности языкового знака. Л.: Наука, 1969. С. 60–63. 115. Моськина С. И. Глаголы, производящими основами которых являются наречийные и ономатопоэтические слова // Вестник угроведения. 2014. № 3 (18). С. 55–58. 116. Мхитарьян Г. С., Кичева И. В. Семантические особенности глагольномеждометных форм в русской языковой картине мира // Научный диалог. 2016. № 2 (50). С. 102–113. 117. Олыкайнен В. М. Описательные глаголы в финских диалектах в аспекте лексикологии // Вопросы лексикологии и лексикографии: сб. ст. / Отв. ред. Г. М. Керт, М. И. Зайцева. М.: Наука, 1981. С. 13–16. (Прибалтийско-финское языкознание; Вып. 6). 118. Основы финно-угорского языкознания: Марийский, пермские и угорские 194 языки / Отв. ред. В. И. Лыткин, К. Е. Майтинская, Карой Редеи. М.: Наука, 1976. 464 с. 119. Основы финно-угорского языкознания: Прибалтийско-финские, саамский и мордовские языки / Отв. ред. В. И. Лыткин, К. Е. Майтинская, Карой Редеи. М.: Наука, 1975. 347 с. 120. Падучева Е. В. Высказывание и его соотнесенность с действительностью: (Референциальные аспекты семантики местоимений) / Отв. ред. В. А. Успенский. М.: Наука, 1985. 271 с. 121. Падучева Е. В. Имплицитное отрицание и местоимения с отрицательной поляризацией // Вопросы языкознания. 2011. № 1. С. 3–18. 122. Падучева Е. В. Снятая утвердительность и неверидикативность // Компьютерная лингвистика и интеллектуальные технологии: По материалам ежегодной Международной конференции «Диалог» (Бекасово, 4–8 июня 2014 г.). Вып. 13 (20). М.: Изд-во РГГУ, 2014. С. 489–505. 123. Пешковский А. М. Русский синтаксис в научном освещении: Учпедгиз. М., 1956. 511 с. 124. Пирс Ч. С. Что такое знак? / пер. с англ. А. А. Аргамаковой // Вестник Томского гос. ун-та. Сер. Философия. Социология. Политология. 2009. № 3 (7). С. 88–95. 125. Попова Е. В. Бесермяне: проблемы статистического учета // Этнологический мониторинг переписи населения / Под ред. В. В. Степанова. М.: ИЭА РАН, 2011. С. 275–282. 126. Прокопович Е. Н. Стилистика частей речи: (Глагольные словоформы). М.: Просвещение, 1969. 143 с. 127. Пылма В. А. Звукоизобразительные глаголы в эстонском литературном языке: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Таллин, 1967. 45 с. 128. Реформатский А. А. Глагольные формы типа «хлоп» // Известия АН СССР. Сер. литературы и языка. 1963. Т. 22. Вып. 2. С. 127–129. 129. Реформатский А. А. Неканоническая фонетика // Развитие современного русского языка. М.: Наука, 1966. С. 96–109. фонетики 195 130. Рожанский Ф. И. О некоторых особенностях редуплицированных идеофонов в коми языке // Acta Linguistica Petropolitana. Труды Института лингвистических исследований РАН. Т. 11. Ч. 2: Языковое разнообразие в Российской Федерации / Ред. Е. В. Головко, М. З. Муслимов, С. А. Оскольская, А. М. Певнов. СПб.: Наука, 2015. С. 496–519. 131. Рожанский Ф. И. Редупликация в марийском языке // Лингвистический беспредел: Сб. ст. к 70-летию А. И. Кузнецовой / Сост. Т. Б. Агранат, О. А. Казакевич. М.: Изд-во Московского ун-та, 2002. С. 75–94. 132. Рожанский Ф. И. Редупликация: Опыт типологического исследования. М.: Знак, 2011. 256 с. 133. Русская грамматика: В 2 т. / Гл. ред. Н. Ю. Шведова. М.: Наука, 1980. 134. Саваткова А. А. Горное наречие марийского языка. Szombathely, 2002. 292 с. (Bibliotheca Ceremissica; T. 5). 135. Сажина С. А. Интенсив прилагательных в коми диалектах // Вестник Воронежского государственного университета. Сер. Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2016. № 1. С. 64–68. 136. Самородов К. Т. Мордовские загадки / Сост., запись большинства текстов и их перевод на рус. яз., систем. обраб., предислов. и послесл. К. Т. Самородова. Саранск: Мордов. кн. изд-во, 1987. 286, [1] с. 137. Сахарова М. А. Изобразительные слова в коми языке // Советское финноугроведение. Т. 4 / Под ред. Д. В. Бубриха, П. Н. Перевощикова. Ижевск: Удмуртгосиздат, 1949. С. 33–42. 138. Сахарова М. А., Сельков Н. Н. Некоторые особенности говора кольских коми // Историко-филологический сборник. Вып. 6. Сыктывкар, 1960. С. 130–151. 139. Сенкевич-Гудкова В. В. Проблема звуковой изобразительности саамского слова // Ученые записки Карельского пед. ин-та. 1962. Т. 13. Гуманитарные науки. Петрозаводск: Карельское кн. изд-во, 1963. С. 131–143. 140. Серебренников Б. А. Miscellanea // Советское финно-угроведение. 1976. № 4. С. 237–244. 196 141. Сибатрова С. С. К истории марийских обращений-междометий к лошадям и жеребятам: заимствования из русского языка // Историко-культурное наследие народов Урало-Поволжья. 2018. № 2 (5). С. 110–119. (а) 142. Сибатрова С. С. О заимствованных из русского языка марийских словахобращениях к собакам и кошкам // Ежегодник финно-угорских исследований. 2019. Т. 13. № 3. С. 412–419. (а) 143. Сибатрова С. С. О марийских обращениях-междометиях к овцам и ягнятам, заимствованных из русского языка // Филологические исследования — 2017. Фольклор, литературы и языки народов Европейской части России: формы, модели, механизмы взаимодействия: Сб. ст. по итогам Всероссийской научной конференции, Сыктывкар, 09–13 октября 2017 года. Сыктывкар: Инт языка, литературы и истории Коми НЦ УрО РАН, 2017. С. 134–140. 144. Сибатрова С. С. О пополнении состава марийских междометий, обращенных к птицам, за счет русских заимствований // Финно-угроведение. 2016. № 2 (56). С. 3–13. (а) 145. Сибатрова С. С. О происхождении марийских обращений-междометий к свиньям и поросятам: заимствования из русского языка // Вестник угроведения. 2018. Т. 8. № 1. С. 61–68. (б) 146. Сибатрова С. С. О русских заимствованиях в системе марийских подражательных слов // Проблемы марийской и сравнительной филологии: сб. ст. / Отв. ред. Р. А. Кудрявцева. Йошкар-Ола, 2016. С. 84–98. (б) 147. Сибатрова С. С. О тюркизмах в системе марийских обращений-междометий к животным // Чуваши и марийцы — соседи по «общему дому»: материалы Межрегиональной научно-практической конференции , Большой Сундырь, Кулаково, 17 мая 2019 года. Чебоксары: Чувашский гос. ин-т гуманитарных наук, 2019. С. 298–308. (б) 148. Скаличка В. Исследование венгерских звукоподражаний // Пражский лингвистический кружок: сб. ст. / Сост., ред. и предисл. Н. А. Кондрашова. М.: Прогресс, 1967. С. 277–316. 149. Слюсарева Н. А. Функции языка // Лингвистический энциклопедический 197 словарь / Гл. ред. В. Н. Ярцева. М.: Большая Рос. энцикл., 2002. С. 564–565. 150. Современный коми язык: Учебник для высш. учеб. заведений. Ч. 1: Фонетика, лексика, морфология / Под ред. В. И. Лыткина. Сыктывкар: Коми кн. изд-во, 1955. 312 с 151. Современный марийский язык. [В 4-х ч.] Ч. 3: Морфология. Йошкар-Ола, 1961. 324 с. 152. Соколов С. В. Пышкылон (звукоподражательные) кылъёс но междометиос [= Звукоподражательные слова и междометия] // Вордскем кыл. 1996. № 4. С. 69–73. 153. Соссюр Ф. де. Труды по языкознанию. М.: Прогресс, 1977. 695 с. 154. Срезневский И. И. Глагольные частицы // Материалы для сравнительного и объяснительного словаря русского языка и других славянских наречий. Тетрадь 2. / И. И. Срезневский (ред.) СПб., 1853. Столбцы 334–336. (Прибавления к Известиям Отделения русского языка и словесности; т. 1) 155. Тараканов И. В. Аналитические и глагольные образования в пермских и марийском языках // Исследования и размышления об удмуртском языке: сб. ст. / И. В. Тараканов. Ижевск: Удмуртия, 1998. С. 194–199. (а) 156. Тараканов И. В. Изобразительные и подражательные глаголы в удмуртском языке // Congressus Septimus Internationalis Fenno-Ugristarum. 1B: Sessiones plenares et symposia. Debrecen, 1990. С. 209–214. (а) 157. Тараканов И. В. Изобразительные и подражательные глаголы в удмуртском языке // Исследования и размышления об удмуртском языке: сб. ст. / И. В. Тараканов. Ижевск: Удмуртия, 1998. С. 188–193. (б) 158. Тараканов И. В. Подражательные и изобразительные глаголы в пермских и волжских финно-угорских языках // Congressus Septimus Internationalis Fenno-Ugristarum. 2A: Summaria dissertationum: Linguistica. Debrecen, 1990. С. 254. (б) 159. Тепляшина Т. И. Язык бесермян. М.: Наука, 1970. 287 с. 160. Тимерханова Н. Н. (ред.). Удмурт кыллэн кылкабтодосэз (морфологиез) [= Морфология удмуртского языка]: тодослыко-дышетскон издание [= научно- 198 учебное издание] / Ред. Н. Н. Тимерханова. Ижевск: Удмурт университет, 2011. 408 б. 161. Тираспольский Г. И. В куратоведческой лаборатории Е. С. Гуляева // Пермистика [7]: Диалекты и история пермских языков во взаимодействии с другими языками: (сб. ст.) / Отв. ред. А. Н. Ракин. Сыктывкар, 1999. С. 21– 29. 162. Толстая С. М. Фонетические наблюдения над ономатопеическими образованиями с суффиксом -ot в верхнелужицком // Исследования по славянскому языкознанию: Сборник в честь шестидесятилетия проф. С. Б. Бернштейна / Отв. ред. Е. В. Чешко. М.: Наука, 1971. С. 272–280. 163. Трубецкой Н. С. Основы фонологии. М: Изд-во иностр. лит., 1960. 372 с. 164. Учаев З. В. Оҥартыш мут [= Подражательные слова]. Йошкар-Ола, 1983. 92 с. 165. Федюнева Г. В. Коми вербальные имитативы в восточных северорусских говорах: вопросы идентификации // Пермистика 15: Диалекты и история пермских языков во взаимодействии с другими языками: сб. ст. / Отв. ред. О. В. Титова. Ижевск, 2015. С. 320–328. 166. Флаксман М. А. Диахроническое развитие звукоизобразительной лексики английского языка: дис. … канд. филол. наук. СПб., 2015. 253 с. 167. Флаксман М. А. Словарь английской звукоизобразительной лексики в диахроническом освещении. СПб.: Изд-во христианской гуманитарной академии, 2016. 200, [1] с. 168. Фрейденберг О. М. (ред.) Античные теории языка и стиля / Под общ. ред. О. М. Фрейденберг. М.; Л.: Соцэкгиз, 1936. 341, [1] с. 169. Хайду П. Уральские языки и народы. М.: Прогресс, 1985. 429, [1] с. 170. Хакулинен Л. Развитие и структура финского языка / Ред., предисл. и примеч. П. А. Аристэ. Ч. 2: Лексикология и синтаксис. М.: Изд-во иностр. лит., 1955. 292 c. 171. Хвостунова Т. И. Функционирование глагольно-междометных форм в современном русском литературном языке: дис. … канд. филол. наук. 199 Саранск, 2000. 247 с. 172. Хусаинов К. Ш. Звукоизобразительность в казахском языке. Алма-Ата, 1988. 228 с. 173. Хусаинов К. Ш. О звукоизобразительных причинах слов в количественного разносистемных различия языках // Проблемы этимологии тюркских языков. Алма-Ата: Гылым, 1990. С. 158–163. 174. Цыганов Н. Ф. Опыт работы над словарями // Язык и литература: сб. ст. / Редкол.: Н. Цыганов, М. Коляденков, А. Маскаев. Саранск: Мордов. гос. издво, 1947. 96, [2] с. (Записки / Научно-исследовательский институт при Совете министров Мордовской АССР; 7). 175. Чернышев В. А. Звукоподражательные глаголы хинди // Индийская и иранская филология: Вопросы диалектологии: сб. ст. / Отв. ред. Н. А. Дворянков. М.: Наука, 1964. С. 254–261. 176. Чхаидзе М. П. О междометиях звукоподражательной теории в марийском Н. И. Ашмарина) // языке Памяти (по поводу академика Н. Я. Марра (1864–1934): сб. ст. / Отв. ред. И. И. Мещанинов. М.; Л.: Изд-во Акад. наук СССР, 1938. С. 275–292. 177. Шаронов И. А. Междометия в языке, в тексте и в коммуникации: дис. … д-ра филол. наук. М., 2009. 320 с. 178. Шаронов И. А. Назад к междометиям // Материалы международного семинара «Диалог 2004» по компьютерной лингвистике и ее приложениям. М., 2004. С. 660–665. 179. Шахматов А. А. Синтаксис русского языка. М.: УРСС, 2001. 620 с. 180. Швец Р. Д. Грамматическая характеристика глагольно-междометных форм в современном русском и украинском языке: автореф. … канд. филол. наук. Л., 1954. 12 с. 181. Шибанов А. А. О функционировании некоторых наречно-изобразительных и звукоподражательных слов северного диалекта удмуртского языка // Русский Север и восточные финно-угры: Проблемы пространственно-временного фольклорного диалога: Материалы I Межрегиональной конференции и VII 200 Международной школы молодого фольклориста, Ижевск, 23–26 октября 2005 года / Отв. ред.: В. М. Гацак, Т. Г. Владыкина. Ижевск: Ассоциация Научная книга, 2006. С. 390–393. (б) 182. Шибанов А. А. Значения изобразительных слов (на материале северных диалектов удмуртского языка) // Материальная и духовная культура народов Урала и Поволжья: история и современность: материалы Всероссийской научно-практической конференции (г. Глазов, 13 декабря 2012 г.): сб. ст. / Отв. ред. Л. Н. Бехтерева. Ижевск: УИИЯЛ УрО РАН, 2013. С. 165–171. 183. Шибанов А. А. Изобразительные слова в пермских языках // Пермистика 11: диалекты и история пермских языков во взаимодействии с другими языками: Материалы XI Международного симпозиума, Пермь, 30–31 марта 2006 года / Отв. ред. Л. Г. Пономарева. Пермь: Пермский государственный гуманитарно-педагогический университет, 2006. С. 265–270. (а) 184. Шибанов А. А. История изучения подражательных слов в удмуртском языке // Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2020. Т. 13. № 12. С. 105–108. (а) 185. Шибанов А. А. Наречия и подражательные слова в удмуртском языке // Вестник Челябинского государственного университета. 2010. № 34 (215). Филология. Искусствоведение. Вып. 49. С. 133–136. 186. Шибанов А. А. О значении изобразительных слов в удмуртском языке // Linguistica Uralica. 2003. Т. 39. № 1. С. 20–23. (а) 187. Шибанов А. А. Об изученности изобразительных слов в северном наречии удмуртского языка // Пермистика 10: Вопросы пермской и финно-угорской филологии: Материалы X Международного симпозиума «Диалекты и история пермских языков во взаимодействии с другими языками», Ижевск, 24–25 марта 2004 г. Ижевск: Издательский дом «Удмуртский университет», 2009. С. 383–389. 188. Шибанов А. А. Об изученности изобразительных слов в удмуртском языке // Вестник Удмуртского университета. 2002. № 7. С. 171–174. 189. Шибанов А. А. Образование звукоподражательных глаголов в удмуртском 201 языке // Восточно-Европейский научный вестник. 2018. № 2 (14). С. 79–83. (а) 190. Шибанов А. А. Подражательные слова в удмуртском языке. Ижевск: ООО «Издательство «Шелест», 2017. 201 с. (а) 191. Шибанов А. А. Редуплицированные подражательные слова в удмуртском языке // Восточно-Европейский научный вестник. 2017. № 4 (12). С. 85–88. (б) 192. Шибанов А. А. Способы перевода подражательных слов с удмуртского языка на русский // Историко-культурное наследие народов Урало-Поволжья. 2020. № 2 (9). С. 123–131. (б) 193. Шибанов А. А. Структурные типы наречно-изобразительных и звукоподражательных слов // Вордскем кыл. 2003. № 5–6. С. 39–44. (б) 194. Шибанов А. А. Удмуртские подражательные слова в предложении // Историко-культурное наследие народов Урало-Поволжья. 2018. № 2 (5). С. 130–135. (б) 195. Шибанов А. А. Функционирование звукоподражательных слов в стихах и поэмах Кузебая Герда // Кузебай Герд и современность: материалы международной научно-практической конференции, Ижевск, 31 марта — 2 апреля 2008 г. Ижевск: Бон Анца, 2008. С. 119–122. 196. Шибанов А. А. Частеречный статус подражательных слов в удмуртском языке // Финно-угроведение. 2021. № 1 (62). С. 71–79. 197. Шибасова Н. Л. Типология парных слов (на материале некоторых финноугорских языков): дис. … канд. филол. наук. М., 2006. 198. Широбокова С. Н. Грамматический статус междометий и звукоподражательных слов в удмуртском языке // Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2013. № 9 (27): в 2 ч. Ч. 1. C. 198–200. (а) 199. Широбокова С. Н. Междометия как часть речи, их функционирование в удмуртском языке // Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2013. № 10 (28). C. 201–204. (б) 200. Шлуинский А. Б. Внутригенетическая типология: методологические 202 заметки // Язык. Константы. Переменные: памяти Александра Евгеньевича Кибрика / Гл. ред. В. А. Плунгян. СПб: Алетейя, 2014. С. 127–139. (Историческая книга). 201. Шляхова С. С. «Другой» язык: Опыт маргинальной лингвистики: монография. Пермь, 2005. 350 с. 202. Шляхова С. С. Звуковой символизм в коми-пермяцком языке: фонестема, морфема, слово. Часть 1 // Вестник удмуртского университета. Серия История и филология. 2013. № 2. С. 39–46. 203. Шляхова С. С. Звуковой символизм в коми-пермяцком языке: фонестема, морфема, слово. Статья вторая // Вестник удмуртского университета. Серия История и филология. 2014. № 2. С. 19–28. 204. Шляхова С. С. Звуковой символизм в коми-пермяцком языке: фонестема, морфема, слово. Статья третья // Вестник удмуртского университета. Серия История и филология. 2016. Т. 26. № 2. С. 143–152. 205. Шляхова С. С. Исследование звукоизобразительности в пермских языках: проблемы и перспективы. Статья первая // Вестник Пермского университета. Российская и зарубежная филология. 2011. Вып. 3 (15). С. 7–16. (а) 206. Шляхова С. С. Исследование звукоизобразительности в пермских языках: проблемы и перспективы. Статья вторая // Вестник Пермского университета. Российская и зарубежная филология. 2011. Вып. 4 (16). С. 9–17. (б) 207. Шляхова С. С. Исследование звукоизобразительности в пермских языках: проблемы и перспективы. Статья третья // Вестник Пермского университета. Российская и зарубежная филология. 2011. Вып. 1 (17). С. 90–16. (в) 208. Шляхова С. С. Тень смысла в звуке: введение в русскую фоносемантику: учебное пособие. Пермь: Перм. гос. пед. ун-т, 2003. 217 с. 209. Шляхова С. С. Типы и функции ономатопов в русской речи: автореф. дис. … канд. филол. наук. Л., 1991. 24 с. 210. Шляхова С. С., Лобанова А. С. Звукоизобразительность в коми-пермяцком языке: монография. Пермь: ПГГПУ, 2012. 297 с. 211. Шляхова С. С., Петрова С. Коми-пермяцкие акустические ономатопы 203 (материалы к универсальной классификации ономатопов) // Коми-пермяцкий язык и литература во взаимодействии с другими языками, обновление методики их преподавания. Кудымкар, 2000. С. 58–60. 212. Щерба Л. В. О «диффузных» звуках // Языковая система и речевая деятельность / Л. В. Щерба. М.: Наука, 1974. С. 147–149. 213. Юнусалиев Б. М. Киргизская лексикология: Учеб. пособие по кирг. яз. для студентов филол. фак. вузов. Ч. 1: Развитие корневых слов. Фрунзе: Киргизучпедгиз, 1959. 248 с. 214. Allport G. Phonetic symbolism in Hungarian words. Cambridge: Harvard University, 1935. 215. Ameka F. K. Ideophones and the nature of the adjective word class in Ewe // Ideophones / F. K. E. Voeltz, C. Kilian-Hatz (eds.). Amsterdam; Philadelphia: John Benjamins, 2001. (Typological studies in language; vol. 44). Р. 25–48. 216. Anderson E. R. A grammar of iconism. London: Associated University Press, 1988. 399 p. 217. Anttila R. Affective vocabulary in Finnish: an(other) invitation // Ural-Altaische Jahrbucher. 1975. Vol. 47. Р. 10–19 218. Austerlitz R. Finnish and Gilyak sound symbolism — an interplay between system and history // Sound symbolism / L. Hinton, J. Nichols, J. Ohala (eds.). Cambridge: Cambridge University Press, 2004. Р. 249–260. 219. Bartens A. Ideophones and sound symbolism in Atlantic creoles. Helsinki: Finn. acad. of science a. letters, 2000. 198 p. (Suomalaisen tiedeakatemian toimituksia. Sarja Humaniora = Annales Academiæ scientiarum fennicæ. Ser. Humaniora; 304). (а) 220. Bartens R. Permiläisten kielten rakenne ja kehitys [= Структура и развитие пермских языков]. Helsinki: Suomalais-ugrilaisen seura, 2000. 372 s. (Suomalaisugrilaisen seuran toimituksia; 238). (б) 221. Bátori I. Wortzusammensetzung und Stammformverbindung im Syrjänischen mit Berücksichtigung des Wotjakischen. Wiesbaden: Harrassowitz, 1969. XVIII, 170 S. (Ural-altaische Bibliothek; 17). 204 222. Baydullina A. Татышлинский говор удмуртского языка: фонетика и морфология: magistrikraad [= магистерская работа]. Tartu, 2003. 160 l. 223. Bencze L. 1991. Iconicity in Hungarian grammar // Proceedings of LP '90. Linguistics and phonetics: prospects and applications / B. Palek, P. Janota (eds.). Prague: Charles University Press. P. 157–162. 224. Bereczki G. A cseremisz nyelv tӧrténeti alaktana [= Историческая морфология марийского языка]. Debrecen: University of Debrecen Supplementum, 2002. 290 o. 225. Bowler M., Gluckman J. Intensifying ideophones in three Luhya languages [Электронный ресурс] // Proceedings of Triple A4 / V. Hohaus, W. Rothe (eds.). 2017. URL: https://linguistics.ucla.edu/people/grads/margitbowler/Bowler &Gluckman-2017-Intensifying ideophones in three Luhya languages-Paper.pdf (дата обращения: 10.02.2022). 226. Childs G. T. African ideophones // Sound symbolism / L. Hinton, J. Nichols, J. Ohala (eds.). Cambridge: Cambridge University Press, 2004. Р. 178–204. 227. Clark H. H., Gerrig R. J. Quotations as demonstrations // Language. 1990. Vol. 66. № 4. P. 764–805. 228. Diffloth G. Notes on expressive meaning // Papers from the Eighth Regional Meeting of the Chicago Linguistic Society / P. M. Peranteau, J. N. Levi (eds.). 1972. P. 440–447. 229. Dingemanse M. “Ideophone” as a comparative concept // Ideophones, Mimetics, Expressives / K. Akita, P. Pardeshi (eds.). Amsterdam; Philadelphia: John Benjamins, 2019. P. 13–33. (Iconicity in Language and Literature; 16). 230. Dingemanse M. Advances in the cross-linguistic study of ideophones // Language and Linguistics Compass. 2012. Vol. 6. Iss. 10. P. 654–672. 231. Dingemanse M. Ideophones // The Oxford handbook of word classes / E. van Lier (ed.). Oxford: Oxford University Press, 2021. 232. Dingemanse M. Ideophones and reduplication: Depiction, description, and the interpretation of repeated talk in discourse. Studies in Language. 2015. 39 (4). P. 946–970. 205 233. Dingemanse M. The meaning and use of ideophones in Siwu: PhD dissertation. Nijmegen: Radboud University, 2011. 425 p. 234. Doke C. M. Bantu linguistic terminology. London: Longmans, 1935. 237 p. 235. Dwyer D., Moshi L. Primary and grammaticalized ideophones // The linguistic typology and representation of African languages: Acal #5 / J. Mugane (ed). Trenton: Africa World Press, 2003. P. 173–185. 236. Erelt M. Intensifying reduplication in Estonian // Linguistica Uralica. 2008. Vol. 44. Iss. 4. P. 268–277. 237. Flaksman M. Pathways of de-iconization: How borrowing, semantic evolution, and regular sound changes obscure iconicity // Operationalizing iconicity / P. Perniss, O. Fischer, C. Ljunberg (eds.). Amsterdam; Philadelphia: John Benjamins, 2020. P. 75–104. (Iconicity in Language and Literature; 17). 238. Güldemann T. Quotative indexes in African languages: a synchronic and diachronic survey. Berlin, 2008. 239. Haspelmath M. Indefinite pronouns. Oxford: Clarendon Press, 1997. XVI, 364 p. (Oxford Studies in Typology and Linguistic Theory). 240. Hinton L., Nichols J., Ohala J. Introduction: Sound-symbolic processes // Sound Symbolism / L. Hinton, J. Nichols, J. Ohala (eds.). Cambridge: Cambridge University Press, 2004. Р. 107–113. 241. Ideophones / F. K. E. Voeltz, C. Kilian-Hatz (eds.). Amsterdam; Philadelphia: John Benjamins, 2001. 443 p. (Typological studies in language; 44). 242. Jääskeläinen A. Todisteena äänen kuva: Suomen kielen imitatiivikonstruktiot: [= Imitations of sounds as evidence: the constructions of imitatives in the Finnish language]: väitöskirjatutkimus [= doctoral thesis]. Helsinki: Helsingin yliopisto, 2013. 361 s. 243. Jarva V. Some expressive and borrowed elements in the lexicon of Finnish dialects // Ideophones / F. K. E. Voeltz, C. Kilian-Hatz (eds.). Amsterdam; Philadelphia: John Benjamins, 2001. Р. 111–120. (Typological studies in language; 44). 244. Kakehi H. Onomatopoeic expressions in Japanese and English // Proceedings of 206 the 13th international Congress of Linguistics, Tokyo, Aug. 29 —Sept. 4, 1982, Tokyo / S. Hattori, K. Inoue (eds.). Tokyo, 1983. P. 913–918. 245. Kanerva O. A. Correlation between expressiveness and syntactic independence of Russian onomatopoeic verbal interjections // Poljarnyj vestnik. 2018. Vol. 21. P. 15–30. 246. Kanerva O. A. Russian onomatopoeic verbal interjections. Why use ‘non-words’ instead of ordinary ones? // Вестник РГГУ: Литературоведение. Языкознание. Культурология. 2020. № 7. С. 130–146. 247. Kilian-Hatz C. Ideophone: Eine typologische Untersuchung unter besonderer Berücksichtigung afrikanischer Sprachen: Habilitationsschrift. Köln: Universität zu Köln, 1999. 252 S. 248. Kiss J. Gedanken über die Onomatopoesieforschung in einigen finnisch-ugrischen Sprachen // Studien zur Wortbildung und Etymologie der finnisch-ugrischen Sprachen / J. Kiss. Szeged, 1976. S. 73–111. (Studia Uralo-altaica; 9). 249. Klamer M. Expressives and iconicity in the lexicon // Ideophones / F. K. E. Voeltz, C. Kilian-Hatz (eds.). Amsterdam; Philadelphia: John Benjamins, 2001. Р. 165– 181. (Typological studies in language; 44). 250. Klumpp G. Ideophonische Prädikation im Komi // Juuret marin murteissa, latvus yltää Uraliin. Juhlakirja Sirkka Saarisen 60-vuotispäiväksi 21.12.2014 / N. Inaba et al. (eds.). S. 151−162. Helsinki: Suomalais-ugrilainen seura, 2014. (SuomalaisUgrilaisen Seuran Toimituksia; 270). 251. Körtvélyessy L. Evaluative morphology and language universals // Edinburgh handbook of evaluative morphology / N. Grandi, L. Körtvélyessy (eds.). Edinburgh: Edinburgh University Press, 2015. P. 61–73. 252. Kulemeka A. T. Sound symbolic and grammatical frameworks: a typology of ideophones in Asian and African languages // South African Journal of African Languages (Suid-Afrikaanse Tydskrif vir Afrikatale). 1995. Vol. 15. Iss. 2. P. 73– 84. 253. Mikone E. Ideophones in the Balto-Finnic languages // Ideophones / F. K. E. Voeltz, C. Kilian-Hatz (eds.). Amsterdam; Philadelphia: John Benjamins, 207 2001. Р. 223–234. (Typological studies in language; 44). 254. Mithun M. The synchronic and diachronic behavior of plops, squeaks, croaks, sighs, and moans // International Journal of American Linguistics. 1982. Vol. 48. P. 49–58. 255. Newman P. Are ideophones really as weird and extra-systematic as linguists make them out to be? // Ideophones / F. K. E. Voeltz, C. Kilian-Hatz (eds.). Amsterdam; Philadelphia: John Benjamins, 2001. Р. 251–258. (Typological studies in language; 44). 256. Newman P. Ideophones from a syntactic point of view // The Journal of West African Languages. 1968. Vol. 5. Iss. 2. P. 107–117. 257. Nikitina T. Russian verboids: A case study in expressive vocabulary // Linguistics. 2012. Vol. 50. Iss. 2. P. 165–189. 258. Pāṇini. The Ashṭádhyáyí of Páṇini / translated into English by Śríśa Chandra Vasu. Allahabad: Indian press, 1891–1898. 259. Rytkönen A. Deskriptivisistä sanoista [= Об описательных словах] // Virittäjä. Helsinki, 1935. P. 95–104. 260. Saarinen S. Marilaisen arvoituksen kielioppi [= Грамматика марийской загадки]. Helsinki: Suomalais-ugrilaisen seura, 1991. 184 s. (Suomalais-ugrilaisen seuran toimituksia; 210). 261. Samarin W. J. Perspective on African ideophones // African studies. 1965. Vol. 24. P. 117–121. 262. Sapir E. Nootka baby words // International Journal of American Linguistics. 1929. Vol. 5. No. 1. P. 118–119. 263. Skalička V. Studie o mad'arskych vyrazech onomatopoickych // Sbornich filologicky. 1935. Vol. XI. Р. 75–101. 264. Smoll L. Me:ruru, ɸoku and tʃitowiʃ: An analysis of ideophones in Katuena (Tunayana): MA thesis / Rijksuniversiteit te Leiden. Leiden, 2014. 119 p. 265. Tolskaya M. Ideophones as positive polarity items: A thesis in the field of linguistics for the degree of Master of Liberal Arts in extension studies / Harvard University. Cambridge, 2011. VII, 139 p. 208 266. Tolskaya M. The morphology of Udihe ideophones // Recent advances in Tungusic linguistics / A. L. Malchukov, L. J. Whaley (eds.). Wiesbaden: Harrassowitz Verlag, 2012. P. 87–121. 267. Usacheva M. Expression of emotionality in Beserman Udmurt: babytalk, obscene words, and ideophones: report at the Conference on Typology and Grammar for Young Scholars (22–24 November 2018, Saint-Petersburg, Russia) [Электронный ресурс]. URL: https://www.youngconfspb.com/application/files/4815/4327/5901/ Usacheva.pptx (дата обращения: 10.02.2022). 268. Veldi E. Lexicography of onomatopoeic words // Estonian: typological studies III / M. Erelt (ed.). Tartu, 1999. P. 204–230. (Publications of the department of Estonian of the University of Tartu; 11). 269. Veldi E. Onomatopoeic words in bilingual dictionaries (with focus on EnglishEstonian and Estonian-English). Dictionaries // Dictionaries: Journal of the Dictionary Society of North America. 1994. Vol. 15. P. 74−85. 270. Veldi E. Some typological characteristics of Estonian onomatopoetic formations // Estonian: typological studies II / M. Erelt (ed.). P. 220–238. Tartu, 1997. (Publications of the department of Estonian of the University of Tartu; 8). 271. Voeltz F. K. E., Kilian-Hatz C. Introduction // Ideophones / F. K. E. Voeltz, C. Kilian-Hatz (eds.). Amsterdam; Philadelphia: John Benjamins, 2001. P. 1–8. (Typological studies in language; 44). 272. Voronin S. V. The iconic theory of language origin // Вопросы психолингвистики. 2003. № 1. С. 5–12. 273. Voronin S. V. Towards a phonosemantic typology of RL-multiplicatives (a case study of iconicity in grammar) // 40 лет Санкт-Петербургской типологической школе / В. С. Храковский, А. Л. Мальчуков, С. Ю. Дмитренко (ред.). М.: Знак, 2004. С. 97–110. 274. Wälchli B. Co-compounds and natural coordination. New York: Oxford University Press, 2005. 334 p. (Oxford Studies in Typology and Linguistic Theory). 275. Wälchli B. Ko-Komposita (in Vergleich mit Parallelismus und Reduplikation) // Wiederholung, Parallelismus, Reduplikation. Strategien der multiplen 209 Strukturanwendung / A. Ammann, A. Urdze (eds.). Bochum: Brockmeyer, 2007. S. 81–107. (Diversitas Linguarum; 16). 276. Watson R. L. A comparison of some Southeast Asian ideophones with some African ideophones // Ideophones / F. K. E. Voeltz, C. Kilian-Hatz (eds.). Amsterdam; Philadelphia: John Benjamins, 2001. P. 385–405. (Typological studies in language; 44). 277. Webster A. K. “To give an imagination to the listener”: The neglected poetics of Navajo ideophony // Semiotica. 2008. Vol. 171. P. 343–365. 278. Weinreich U. On the semantic structure of language // Universals of language / J. H. Greenberg (ed.). Cambridge: M.I.T. Press, 1963. P. 114—171. 279. Westermann D. H. Grammatik der Ewe-Sprache. Berlin: D. Reimer (E. Vohsen), 1907. 158 S. 280. Zwicky A., Pullum G. Plain morphology and expressive morphology // Berkeley Linguistics Society Papers. 1987. Vol. 13. P. 339–342. Список использованных словарей 281. Баталова Р. М., Кривощекова-Гантман А. С. Коми-пермяцко-русский словарь: Ок. 27000 слов. М.: Рус. яз., 1985. 621 с. 282. Башкирско-русский словарь: 32000 слов / отв. ред. З. Г. Ураксин. М.: Дигора: Рус. яз., 1996. 863, [2] с. 283. Безносикова Л. М., Айбабина Е. А., Коснырева Р. И. Коми-русский словарь = Коми-роч кывчукор: Ок. 31000 слов. Сыктывкар: Коми кн. изд-во, 2000. 814, [1] с. 284. Васильев В. М. Марий мутэр [= Марийский словарь] / Ӱпӹмарий (В. М. Васильев). М., 1926 (обл. 1928). XIII, 347 с. 285. Жилина Т. И., Сахарова М. А., Сорвачева В. А. Сравнительный словарь коми-зырянских диалектов: Около 25000 слов. Сыктывкар: Коми кн. изд-во, 1961. 490 с. 286. Кузнецова А. И. (ред.). Словарь мужевского говора ижемского диалекта 210 коми-зырянского языка / О. Л. Бирюк, Е. В. Кашкин, А. И. Кузнецова, М. Н. Усачева; под общ. ред. А. И. Кузнецовой. Екатеринбург: Баско, 2010. 319 с. 287. Мокшанско-русский словарь: 41000 слов / Под ред. Б. А. Серебренникова, А. П. Феоктистова, О. Е. Полякова. М.: Рус. яз.: Дигора, 1998. 919, [1] с. 288. Саваткова А. А. Словарь горномарийского языка. Йошкар-Ола: Марийское кн. изд-во, 2008. 404 с. 289. Словарь марийского языка = Марий мутер / Мар. НИИ яз., лит. и истории им. В. М. Васильева. В 10 т. Йошкар-Ола: Мар. кн. изд-во, 1990–2005. 290. Татарско-русский словарь = Татарча-русча сузлек: около 56000 слов, 7400 фразеологических единиц: в 2 т / Редкол.: Ш. Н. Асылгараев и др. Казань: Магариф, 2007. 291. Удмурт-ӟуч кыллюкам = Удмуртско-русский словарь: около 50000 слов / отв. ред. Л. Е. Кириллова. Ижевск: УИИЯЛ УрО РАН, 2008. 922, [2] с. 292. Усачёва М. Н. (ред.). Тезаурус бесермянского наречия: Имена и служебные части речи (говор деревни Шамардан) / М. Н. Усачёва, Т. А. Архангельский, О. Л. Бирюк, В. А. Иванов, Р. И. Идрисов; гл. ред. М. Н. Усачёва. М.: Издательские решения, 2017. 540 с. 293. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: в 4 т. / Пер. с нем. и доп. О. Н. Трубачева. М.: Прогресс, 1986–1987. 294. Чувашско-русский словарь: Ок. 40000 слов / под ред. М. И. Скворцова. М.: Рус. яз., 1985. 712 с. 295. Шляхова С. С. Дребезги языка. Словарь русских фоносемантических аномалий. Пермь: Перм. гос. пед. ун-т, 2004. 225 с. 296. Эрзянско-русский словарь: Ок. 27000 слов / Под ред. Б. А. Серебренникова, Р. Н. Бузаковой, М. В. Мосина. М.: Рус. яз.: Дигора, 1993. 804, [1] с.