Пятый каннибал: Психологический триллер, детектив, роман

1.

Март 2014 года, Ле-Валь-Сен-Жермен

«Останки» — мерзкое слово, а ранняя весна — самая настоящая сволочь. Заманит в ласковые объятия, зацелует, защекочет, промурлычет на ушко: «Я пришла», а потом, когда ты поверишь ей, расслабишься, скинешь толстые свитера и тяжёлые шубы, вдруг обманет, обведёт вокруг пальца, нежданно-негаданно закружит морозным снежком и дунет в лицо иголками инея.

Ещё днём казалось, что зима окончательно сдаёт вахту и хорошая погода надолго пришла в регион Иль-де-Франс. Над узкой, согретой солнцем, асфальтовой дорогой Сюёр, что в пятидесяти километрах к юго-западу от Парижа извивается змеёй по лесу между двумя департаментскими трассами Д27 и Д116, весь день клубился прозрачный влажный туман и пели ошалевшие от неожиданного тепла птицы. Но стоило игривому солнышку закатиться за верхушки голых деревьев, колючий холодный сумрак быстро сгустился над вечерним лесом, как вор, пробираясь шаловливым мартовским ветерком за воротники тёмно-синих курток.

Сырая прошлогодняя листва услужливо проминается под высокими грубыми ботинками сотрудников Национальной полиции, но не спасает от жирной липкой грязи. Мертвенно-голубые отблески полицейских мигалок скользят по разложенным на тёмном брезенте человеческим костям с рваными лоскутами кожи в трупных пятнах цвета дохлой жабы, усохшими ошмётками мяса и коричневыми горками разложившихся кишок. Унылый рядок черепов злобно скалится в фары машин мелкими пожелтевшими зубками. Свет теряется в пустых глазницах, как в мистических чёрных дырах.

Ледяному ветру надоело рвать куртки полицейских, и теперь он гоняет по лесу отвратительную смесь из запаха земли и гнилой плоти. Если зажмуриться и глубоко вдохнуть, то даже с плохим воображением сразу ощутишь себя не на свежем воздухе, а где-нибудь в фамильном, окутанном серебряной паутиной склепе.

Крепкий, лет тридцати пяти, коротко стриженный брюнет среднего роста, в сером полушерстяном пальто с отложным воротником и с застёжкой на чёрных блестящих пуговицах, задумчиво катает между ухоженными пальцами сигарету, из которой уже давно просыпался весь табак.

Терракотовый кашемировый шарф небрежно повязан свободным «французским» узлом. Грустные карие глаза, немного наивные, как у молодого телёнка или персонажа из японского аниме, делают капитана Жильбера Дюрана похожим на Пола Маккартни в лучшие годы. Облокотившись спиной на капот сине-бело-красного полицейского «Ситроена-Берлинго» и обиженно оттопырив пухлую нижнюю губу, он пустым стеклянным взглядом пялится на останки, возле которых склонился медицинский эксперт в синих перчатках из нитрильного каучука.

«Так вот где вы спрятались, мои девочки… Всего лишь час езды от Парижа… Я так вас искал… А вы всё это время лежите тут, в чавкающей мокрой жиже. Обидно так убого закончить жизнь, не начав её… Теперь вас точат черви и полевые мыши, а меня — совесть. Полиция, называется… Хоть в сторожа уходи».

— Салех! — Жильбер окликает высокого смуглого мужчину арабской наружности в полицейской форме с четырьмя белыми полосками на погонах, помогающего молодому рыжему фотографу-криминалисту, с россыпью блёклых веснушек на лице, установить штатив для детальной макросъёмки.

Тот оставляет фотографа и, чуть не запнувшись об алюминиевый чемоданчик с объективами, разложенный прямо на земле под ногами, подходит к Дюрану.

Они знают друг друга давно, ещё со времён восемнадцатимесячного обучения в Канн-Эклюз. Именно Салех Бастиен, получивший после окончания Высшей школы инспекторов Национальной полиции назначение на родину — в Территориальное управление полиции Эсона — и уже дослужившийся до почётного майорского звания, позвонил сегодня Жильберу в Региональное управление Судебной полиции Парижа и сообщил о страшной находке.

Дюран бросил всё и хотел сразу мчаться на место, но мудрый начальник следственного отдела Салех, зная о ревностном отношении местных полицейских к столичным выскочкам, попросил сначала заехать за ним в управление на Бульвар-де-Франс в Эври. Они и поговорить толком ещё не успели, Салех лишь вкратце изложил ситуацию, пока ехали на место.

— Как семья, Сале? — Дюран проглотил букву «х». Он сунул в карман пальто мятую сигарету, от которой остались лишь фильтр и бумага, вытащил из синей пачки вторую и, наконец, закурил. — В мечеть ходишь? Она ведь в Эври вроде как самая большая в стране?

Салеху сейчас не до шуток. Обычно весёлое жизнерадостное лицо друга окаменело и стало серее брезента под черепами. Египетские мумии и те выглядят оптимистичными живчиками по сравнению с ним сегодняшним. Отвечает он отрывисто, будто лает:

— Фатима третьим беременна. Мальчик! Не хожу, пора в атеисты записываться с такими делами, — он кивает на груду костей. — Что это, как думаешь? У нас такого отродясь не случалось… Даже в последние годы… Считаешь, твои?

Дюран пожимает плечами и, глубоко затянувшись, с шумом выпускает дым сквозь сжатые губы, словно курит не сигарету, а косячок травки.

— Кто нашёл?

— Электрики местные. Тут через лес, вдоль дороги, их линия проходит по опорам. Прошило высоким напряжением изолятор — выезжали менять. Один взял свою собачку, вот она трупы и нанюхала. Убежала в лес и лаяла над оврагом, пока рабочие не подошли.

— Молодец какая! Оказалась умнее многих двуногих. Хм… Что-то я в рифму заговорил… Скелеты что, даже землёй не были присыпаны?

— Как видишь. Просто были свалены в кучу, что удивительно. Видно, не очень-то убийцу волновало, найдут их или нет. Только листьями кости засыпало немного и землёй припорошило. От асфальта до овражка легко на машине доехать, может их прямо из багажника тут и выбрасывали.

Салех задумывается и ещё больше мрачнеет.

— Теперь на мой отдел всех собак навешают.

— Не грусти, нам пока лучше, чем им, — Дюран повёл огоньком сигареты в сторону черепов.

Ему кажется, что он может узнать каждый из них. Вот тот, покрупнее, наверняка принадлежит тринадцатилетней Шанталь Якубу, пропавшей три месяца назад из десятого округа Парижа. Мать послала её за молоком и не дождалась обратно. Затем идёт Карима Томи — ей только исполнилось одиннадцать, но в школу она не ходила: отец считал, что учить женщин — баловство. Её похитили полтора месяца назад недалеко от выхода станции метро «Бельвилль», она — самая последняя жертва.

Остальные пропали гораздо раньше: семилетние Йоханна Одетт из Сен-Дени и Нсия Зонго из Монтрёя; Субира Эрмуэ, шести лет, из Бобиньи; восьмилетняя Эндене Амант из Аржантея. Самой младшей, Элоди Жорж, было всего пять. Семь чернокожих девочек из неблагополучных районов и пригородов Парижа… Но черепов здесь пять, а не семь… Значит, два ребёнка ещё живы, хотя шансы на это стремятся к абсолютному нулю, либо покоятся в другом месте, что выглядит более правдоподобным.

Медик поднялся с корточек, с трудом разогнулся и размял ноги. На усталом вытянутом лице блестит пот.

— Что скажете, шеф? Всё-таки, сколько их здесь? Пять — и все дети? — Дюран бросил окурок под колесо «Ситроена».

Эксперт искоса взглянул на майора и смахнул рукавом крупные капли, выступившие на лбу. Салех кивнул ему, как бы разрешая говорить.

— Да. И подростки. Судя по размерам костей, состоянию молочных и постоянных зубов, возраст погибших — от шести до тринадцати. Погрешность в этот период роста не более одного, максимум полутора лет. Кстати, все трупы — женского пола. Девочки.

Салех, отец двух очаровательных дочурок, громко скрипнул зубами и тихо выругался. У Дюрана тоже только два месяца как родилась Люси, и он испытывает похожие чувства. Он знает, что если поймает убийцу, то может и не совладать с собой в момент задержания. Злость на изверга, не оставившего во всех похищениях ни единой зацепки, копилась весь последний год и дерёт его когтями изнутри, ухмыляется и ждёт момента, когда вырвется на свободу и превратит Дюрана из благородного героя в убийцу-преступника. Жильбер про себя перекрестился — избавь, боже! Ещё детей растить!

Эксперт продолжает:

— Мы аккуратно разобрали костные останки по группам принадлежности к каждому черепу. Пока посторонних костей не обнаружено. Наоборот, многих не хватает.

— Вот как? — Дюран оторвал зад от капота.

— Именно. У трупа номер три, — он указал на самый крупный череп, — не хватает левой кисти и лучевой кости. У четвёртого потеряна бедренная кость, тоже левая, и часть рёбер в районе правой грудины. У пятого — обе берцовые кости и кости стоп. К тому же соединения между большинством крупных костей и конгломератов отсутствуют, имеются многочисленные повреждения суставных хрящей. Ощущение, что их выкручивали или выламывали. Такого массового захоронения при мне ещё не находили, а я уже двадцать третий год работаю. Ни одежды, ни обуви. Никакой мешковины, полиэтилена, верёвок, проволоки — ничего. Только кости…

— А их одновременно сюда свезли, как считаешь, Люк? — подключается к разговору майор.

— Ну уж нет. Судя по цвету костей, состоянию эмали зубов, сохранившихся остатков кожных покровов, мягких тканей и волос, размеру участков плесени на коже, трупы свозили сюда с большими интервалами. Об этом свидетельствует также перегной между костями и остатки растительности, проросшей сквозь них. Убийце, видимо, понравилось это место, либо он часто мотается по этой дороге. Самые «свежие» — останки первого трупа. Видите, как они по цвету сильно отличаются? И лежали поверх остальных костей. Похоже, что ублюдок просто вытряхивал их из мешка или ящика.

— И как давно… он их сюда свозит?

— Ну, последний здесь лежит не больше месяца. Сохранность вполне удовлетворительная. По остальным всё сложнее. Мы же не волшебники… Первый — около года назад на первый взгляд. Трупы скелетированные, подвергшиеся значительным гнилостным изменениям, но мы отправили на анализ ногти, волосы, кусочки тканей. Сделали скребки с остатков головного мозга, собрали для лаборатории личинок и куколок насекомых. Делаем всё что надо, не беспокойтесь. И ещё, если это важно, то все девочки — негроидной расы. Это даже по волосам заметно, не то что по форме черепа.

— Этого ещё не хватало, — простонал майор, — нам только убийств на расовой почве недостаёт для местного армагеддона! Теперь меня только безногие пинать не станут…

— Они будут бить тебя палками по башке, — фыркает Дюран, — руки-то у них целы…

Салех не оценил полёта полицейского юмора товарища, и его глаза мечут молнии.

— Вот что… Я думаю, мы заберём дело в наше управление, — успокаивает его капитан. — Скорее всего, это те пропавшие парижские дети, которых мы давно ищем. Причина смерти установлена?

Люк помолчал и облизнул влажные губы.

— Рано говорить до результатов экспертизы… Могу только сказать, что лежит на поверхности, но лучше бы мне этого не видеть. Говорил мне покойный отец: «Иди в гинекологи!»

— Возможно, ваш папа был прав, — Жильбер вытряхнул очередную сигарету. — Ну, так что?

— Обратите внимание, — медик указал синим пальцем на ближайший череп, — трупы имеют многочисленные повреждения рубящим предметом. Например, все головы были отсечены.

Майор и капитан придвинулись ближе.

— Удары наносились как перпендикулярно, так и под углом, — медик показал ребром ладони направление ударов, — орудием типа сабли или палаша. Но не это меня смущает…

— А что? — хором спрашивают полицейские.

— Взгляните. Помимо рубленых ран можно увидеть траектории скольжения лезвия вдоль кости. По пути продвижения, кстати, отсутствуют зазубрины и бороздки, что говорит о качественно заточенном орудии. Но это не случайные промахи: их много и они расположены не только со стороны нанесения рубящих ударов. Вот в этом месте, например. Присмотритесь, видно хорошо. Это орудие намного меньше по размерам, чем то, которым рубили кости.

Салех и Жильбер переглянулись, наступила тишина. По серым лицам пробегает свет от мигалок.

— Да выключите кто-нибудь эту долбаную иллюминацию! Устроили цирк! — орёт Салех на сотрудников. Мигалки мгновенно гаснут — начальство лучше не злить.

Незажжённая сигарета повисла в уголке рта Дюрана. Он нарушает молчание:

— М-м… Но это значит, что…

— Вот именно. С костей девочек кто-то аккуратно снял ножом всё мясо…

***

Май 2014 года, Париж

В могиле не должно шуметь. Не слышно даже дыхания. Толстые кирпичные стены, дополнительно покрытые панелями звукоизоляционного материала, не позволяют посторонним звукам проникать внутрь. Хозяин большой уютной квартиры в шестнадцатом округе любит тишину. Ценит её настолько, что когда-то всерьёз задумывался о том, чтобы проколоть барабанные перепонки и навсегда погрузиться в мир, где ему не придётся больше слышать голоса.

Он всегда завидовал глухонемым. Их не раздражает тупой дребезжащий мусор звуков «современной цивилизации». Именно в кавычках — и никак иначе. Такими витиеватыми научными терминами это жрущее и гадящее стадо оправдывает себя за бессмысленное существование.

Нет, он не сумасшедший и не слышит ничего потустороннего. Совсем ничего… И сны ему снятся скучные, бледные — вспомнить нечего… Не сны, а обрывки туалетной бумаги. И в бога не верит. Нет его, да и быть не может. Сколько раз подмывало зайти в храм и заорать что есть силы, распугивая прихожан, — да так, чтобы своды дрогнули: «Нет тебя! Не-е-э-т! Ты химера! Жалкая выдумка для доверчивых дураков! Ну убей меня! Убей сейчас! Пусть эти идиоты уверуют в твоё всемогущество! И пусть наступит вечная тишина!»

Да уж… Фантазии… Впрочем, если бы он поступил так, то никакая молния не пронзила бы его за святотатство. Ну, может, полицию бы вызвали, выписали штраф. И всё… Нет никакой высшей справедливости, никакого страшного суда, ни ада, ни рая — только мёртвая холодная пустота за порогом глупой суеты, принимаемой большинством за настоящую жизнь. Раз! И провалился в яму! А как ты влачил существование на белом свете, касается только тебя и никого больше. Сумел выгрызть себе кусок достатка и комфорта, присосаться к молочному вымени удачи — молодец! Второго шанса не предусмотрено. И тут все средства хороши.

Вот такая правда жизни, скучная и противная… Монастырь тайных неудовлетворённых желаний, тюрьма свободного разума. Единственное, что утешает, так это то, что у него есть достаточно средств, чтобы купить в ней отдельную, прилично обустроенную камеру и оплачивать мелкие удовольствия.

Он ценит темноту не меньше тишины. Для него — это Темнота и Тишина, как девиз на украшенном бронзовыми вензелями гербе. Ещё лучше Темноту превратить в Тьму, а Тишину — в Покой: звучит глубже, мощнее. Свет уличных фонарей и автомобильных фар надёжно отсекается глухими рулонными шторами. Пусть хоть здесь, в дорогостоящей келье, по вечерам будет тихо и темно.

Это — его время, и каждый, кто посмеет потревожить господина, подлежит наказанию… Такому суровому, что четвертование покажется нарушителю покоя милостью… Он представил себя римлянином в тоге небесного цвета, расшитой золотом, опускающим большой палец правой руки вниз. Смерть! И слуги волокут виновного в подвал… Девиз нужно дописать: «…и никакой пощады!» Именно так! Пусть трепещут… «Тьма, Покой — и никакой пощады!» Ну, а завтра он в очередной, стотысячный раз вынырнет из логова в свет, осклабится в фальшивой улыбке, а эти кретины снова будут принимать монстра за порядочного человека. И никто не назовёт его настоящим именем… Ха-ме-ле-он…

Он знает, что ждёт. Никаких действий не требуется. Секунды осыпаются чистым кварцевым песком, бездушные микросхемы таймера дают обратный отсчёт. Уже скоро… Три, два, один, зеро!

Мрак всколыхнулся, вспыхнул экран огромного, на полстены, телевизора, выхватил из темноты грубые, будто рубленые топором, черты лица человека в глубоком кожаном кресле напротив. В углу сияющего прямоугольника переливается, вращаясь, эмблема кабельного телеканала. Начинается прогноз погоды.

На экране появляется ведущая — стройная девушка с ниспадающими почти до половины открытой спины каштановыми волосами и прямой чёлкой. Широко улыбаясь, она мило здоровается со зрителями и называет спонсора сегодняшнего выпуска. За её спиной возникает карта Франции, по которой медленно перемещаются концентрические атмосферные фронты и ползут нарисованные облачка со струйками дождя.

«На западе страны в первую половину недели будет преобладать неустойчивая погода, тепло понедельника будет вытесняться прохладой во вторник и среду. В середине недели в Бретани, долине Луары и в Нижней Нормандии пройдут дожди…»

Человек в кресле превратился в каменное изваяние, лишь двигающиеся зрачки немигающих глаз подают признаки жизни.

«В Пикардии и в Шампань — Арденнах преимущественно без осадков, днём — плюс шестнадцать, вечером — плюс одиннадцать».

Глядя на безукоризненный носик, густые ресницы, длина которых, правда, заставляет усомниться в их естественном происхождении, её можно назвать красивой.

«В Аквитании пройдут ливневые дожди, повеет прохладой…»

Настоящие ценители утончённой женской красоты предпочли бы немного уменьшить большой, очерченный плотной линией помады рот, будоражащий самые животные инстинкты в мужской половине человечества.

«В Бургундии и в регионе Иль-де-Франс будет облачно, температура ночью опустится до плюс девяти градусов…»

Её фигура в коротком обтягивающем жёлто-оранжевом платье из эластичной бандажной ткани позволяет оценить все плавные заманчивые изгибы молодого тела. Должно быть, её почтовый ящик пухнет от телефонов студий эротических фильмов.

«В Центре господствует атлантический антициклон».

Балансирующий на грани приличия и самых грязных фантазий, гигантский вырез декольте выставляет напоказ всю прелесть крепкой округлой груди без всякого намёка на бюстгальтер.

«Южные Пиренеи — во власти холодного воздуха…»

Можно только догадываться, сколько онанистов всех возрастов прилипли сейчас к экранам телевизоров и мечтают, чтобы она зачитывала погоду на всю Европу, а также Ближний и Дальний Восток.

«В Париже всю неделю ожидается тёплая погода без осадков. Температура в дневное время будет подниматься до плюс девятнадцати градусов, ночью опустится до четырнадцати, давление — семьсот пятьдесят четыре миллиметра ртутного столба, скорость ветра — пять метров в секунду. Неблагоприятный по геомагнитным факторам день выпадет на четверг. Возможны техногенные аварии и дорожно-транспортные происшествия…»

Далее девушка скороговоркой зачитывает рекламное объявление, восхваляющее качество резиновых покрышек известной фирмы, и делает ручкой на прощанье. Она лукаво улыбнулась, будто невзначай пригладила платье на идеальных бёдрах и, продемонстрировав умопомрачительный контур тугих ягодиц, уплыла за сцену под воображаемые стоны мастурбирующих поклонников. Пошла завершающая заставка метеобюро.

Человек в кресле устало опустил веки. За всё время передачи он даже не шевельнулся. Телевизор выключился, и снова стало тихо и темно. Мрак поглотил комнату, словно чёрный дракон сожрал солнце.

***

Июнь 2014 года, Лондон

Чистилище существует. За пять часов работы он отсидел всю задницу. Феликс Дэймон поёрзал на стуле, сделал над собой усилие и подавил зевок. За окном светит яркое июньское солнце, а ему приходится заниматься в офисе проблемами переселенцев из Северной Африки. Начальство посчитало, что ему нужна передышка, чтобы прийти в себя после дела Крысиного Короля. Спасибо, конечно…

Феликс окидывает взглядом длинную очередь. Большинство здоровых мужиков, отирающихся тут, искренне считают, что главное их занятие в Англии — это в лучшем случае обеспечивать перманентную беременность своих жён для выбивания всё большего пособия от государства. И «Содействие» они рассматривают как очередную тропинку к денежному корыту. На одного нормального беженца, готового работать в приютившей его стране, жить по её законам и стараться следовать принципам чужой культуры, приходится несколько таких, что шепчутся сейчас на стульях в коридоре офиса.

Чёртова конспирация Фонда! Не могли вместо «правозащитного центра» организовать какой-нибудь Комитет по борьбе за всеобщее вегетарианство или Перинатальный центр для больших панд… Панды меланхоличны и спокойны — жуют себе побеги бамбука и не требуют денег.

— Я верю, что в пункте временного содержания жить было некомфортно, господин Айад. Пришлось приложить немало усилий, чтобы вытащить вас оттуда. Если Хоум Офис[1] отправляет кого-то в лагерь в Хитроу, то это значит, что получен отказ в предоставлении убежища. С того момента человек находится на территории Соединённого Королевства нелегально. Поверьте, юристам пришлось потрудиться, чтобы избежать депортации. Мы не рассчитываем на благодарность, но ждём хотя бы разумного понимания. Чем не устраивает то жильё, которое вам подыскали? Наши возможности не столь велики, как может показаться. И, если честно, квартира вполне приличная: Редбридж — неплохой район.

Посетитель, сидящий напротив, нависает над столом так, что Августу инстинктивно хочется отодвинуться назад или двинуть в челюсть за такое панибратство. Вытаращенные недовольные глаза усатого упитанного ливийца в лиловом спортивном костюме и белых кроссовках на высокой подошве говорят о чём угодно, только не о сочувствии проблемам центра «Содействие». Разговаривая с восточной эмоциональностью, он то и дело обдаёт Феликса парами чесночного соуса и мелкими брызгами слюны.

— Дрюг, ти дольжен давать мне харошый квартыр, где я быть адын! Адын! Андестанд? А там живёт два вонючий сомалиец!

Боже, кто вбивает людям в голову, что в Европе с неба сыплется манна небесная?

— Наш центр не может пока обеспечить вас персональной квартирой в Лондоне. Оглянитесь в коридор! К тому же вы оставили семью в Триполи. Максимум постараемся подыскать соседей из Ливии. Согласен, что с соплеменниками жить будет легче, мы учтём это на будущее. Кстати, есть неплохая работа в Визбиче. Требуются рабочие и техники для сельского хозяйства. Если согласны на переезд, то после оформления нужных документов можно будет обговорить предоставление там отдельного жиль…

Вид Осамы Айада заставляет Феликса оборвать речь на полуслове. От возмущения тот так надувается и багровеет, что становится похожим на красный воздушный шар: того и гляди взовьётся под потолок и лопнет. Предложение Августа вызывает вместо радостного энтузиазма очередной чесночный воздушно-капельный залп.

Айад просто вне себя! Он рассчитывал совсем на другое… Что несёт этот английский урод? Депортация? Ну уж нет… Ради этого потрачены шесть тысяч долларов, чтобы перебраться в Англию? Отданы этим скотам перевозчикам! Такие же твари, как этот баран. Могут и убить, если начнёшь возмущаться: скинут в море и нет проблем! И тогда — прощай, Европа… Надежды обустроиться поприличней тают на глазах. Прошлый менеджер был посговорчивей… А ведь он ещё хотел выбить денег, чтобы регулярно отправлять их родне в Триполи! Ай-ай-ай… Не раз ещё вспомнишь добрым словом родную Джамахирию и «тирана» Каддафи…

После долгих препирательств Осама соглашается ещё неделю пожить с сомалийцами. Избавившись, наконец, от горячего ливийского мужчины, Август опять с тоской посмотрел в окно. Солнечные лучи защекотали ему ноздри, и жертва офисного произвола отвернулся, чтобы не чихнуть. Всё, что ему нужно для отдыха, — это не скучное протирание штанов в конторе, а солидный приличный маньяк — родная душа, которую и убить приятно… Противостояние интеллектов давало ему ощущение жизни и выполнения нужной, хоть и противозаконной, с точки зрения нынешних правительств, работы. Без неё он чах и хандрил. Так чувствуют себя доноры, для которых сдача крови превращается в физическую зависимость.

Он полез в ящик, достал влажные салфетки и тщательно вытер лицо. Маленькая стрелка на квадратных настенных часах медленно подползала к цифре три. До конца пытки оставалось ещё два часа. Август выдохнул, собрал в кулак волю и выкрикнул в коридор: «Прошу, следующий!»

***

Июнь 2014 года, пригород Парижа

Интересно, в каком виде за ним придёт смерть? Ведь она обязательно придёт и поманит тощей костлявой рукой. Его возраст не оставляет надежд на будущее, а средство Макропулоса всё ещё остаётся литературной фантазией…

Он возбужденно поёрзал в дорогом дизайнерском кресле из шкуры голубой антилопы гну. Пожилой худощавый, но ещё в силе, человек в белой сорочке с подвёрнутыми рукавами задумчиво поглаживает небольшую седую бородку. Голая, словно очищенная луковица, голова, усыпанная старческими пигментными пятнами, покрылась испариной. Большие, но не оттопыренные уши, которые, как известно, растут до последних дней человека, немного загибаются в стороны в своей верхней части. Он по-младенчески поморгал потухшими от возраста карими глазами, опутанными сеткой глубоких морщин, и промокнул салфеткой набухшие веки — от очков у него постоянно текут слёзы.

Дорогой английский костюм, сшитый на заказ профессиональным портным со знаменитой Сэвил-Роу, небрежно брошен на спинку пузатого дивана с гнутыми, в стиле барокко, буковыми ножками. Тихая клавесинная музыка семнадцатого века едва доносится из динамиков, скрытых в пёстрых деревянных стеновых панелях буазери из редкого африканского ядовитого зингано.

В каком-то журнале он читал об одном учёном-футурологе из Америки. Тот якобы рассчитал появление средства для неограниченного продления жизни уже через двадцать лет. Самое главное, что, по его предсказаниям, станет возможным не просто остановить старость — это лишь треть дела…

В самом деле, кому нужны бесчисленные орды морщинистых старух с дряблыми телесами и выживших из ума богатых пердунов-маразматиков? Таких, как он сам, например, с давно утерянным вкусом к жизни и поселившейся в душе кладбищенской скукой… Нет, через двадцать лет наука достигнет таких высот, что сможет повернуть время вспять! Люди получат не только возможность не умирать, но смогут омолаживаться! Отмотать время от восьмидесяти лет до тридцати пяти, например!

Ну-ну… От таких мыслей он стал нервно и ритмично пристукивать по паркету кожаной подошвой остроносой чёрной туфли. Хотя заманчиво, чёрт возьми… Дожить бы… Протянет ли он ещё двадцать лет? Ему тогда будет уже далеко за девяносто…

Нет, сказки — это интересно, но лучше начать готовиться к встрече с Великой Владычицей Времени. Придёт, родная, небось уже в календаре пометила дату. А может, это будет не классическая тётка с косой, а мужчина в образе прокурора с толстой папкой под мышкой? Эдакий потусторонний судья? Начнет, сука, слюнявить страницы, листать описание твоей жизни, выискивать все тёмные делишки и промахи, гундеть и недоумённо причмокивать: «Ах, как же так можно было жить-то! Аж читать противно…»

Но всё-таки дочитает, падла, помолчит многозначительно, чтобы ты проникся важностью момента. Подышит на очки, протрёт их не спеша платочком, посмотрит сурово — так, что душа в пятки уйдёт от неизвестности. А потом как гаркнет трубой иерихонской, что с таким досье — сразу в ад! И закипят, забулькают котлы геенны огненной… Страшно, однако: в смолу-то — как в воду!

Человек отбросил в сторону вилку и брезгливо отодвинул от себя тонкое фарфоровое блюдо с брюссельской капустой, приготовленной на пару. Настроение испорчено безвозвратно. Он несколько раз, слегка прихрамывая, прошёлся по кабинету, потом опять сел за стол и сделал глоток воды без газа.

Высокие напольные часы с механическим заводом на восемь дней умиротворяюще пробили час дня английской мелодией Вестминстерского аббатства. Он подумал и тихо звякнул латунным колокольчиком на длинной ручке.

Дверь, как по мановению волшебной палочки, тихо отворилась, и в кабинет проскользнул человек лет пятидесяти в элегантном чёрном однотонном костюме-тройке. Ощущение такое, что он словно ждал сигнала. Бледное, с налётом аристократичности, лицо вошедшего, тонкие пальцы спокойных рук наводят на воспоминания о золотом девятнадцатом веке, когда господа годами добивались благосклонности дам, целовали им руки и стрелялись на дуэлях.

Выразительные и внимательные серые глаза, от которых не ускользнёт ни одна деталь, сдержанная почтительность и вышколенная горделивая осанка позволяют определить в нем настоящего, старой школы, управляющего — дворецкого, умеющего служить и хранить тайны своих хозяев. Ну, и знающего себе цену, разумеется.

Человек в кресле жестом пригласил вошедшего присесть. Тот приблизился к столу, но остался на ногах.

— Давно хотел выразить вам признательность, Эмиль. Мы не ошиблись в выборе. Хочу порадовать: со следующего месяца ваше жалованье будет увеличено на десять процентов, хотя вы и так не в обиде, не так ли? — старик кинул острый, как стилет, взгляд на управляющего.

Человек, которого назвали Эмилем, прикрыл глаза и едва заметно поклонился.

— Благодарю, месье Монжо. У меня прекрасная работа, и я стараюсь не подвести вас.

— Чудесно, чудесно… Именно такого управляющего мы и искали. Как у нас вообще дела? С персоналом, охраной? Нет ничего вызывающего беспокойство?

Эмиль отрицательно покачал головой.

— Всё в порядке, месье Монжо. Благодаря господину Тома у нас нет проблем с безопасностью. Из приходящих — только сотрудники клининговой компании и садовник, но они работают под присмотром и никогда не остаются вне поля зрения. Бельё в прачечную мы сдаём сами. Неделю назад вызывали сантехника — устранили засор в помещении охраны. Ежемесячный финансовый отчёт…

Месье Монжо равнодушно махнул рукой.

— Всё в порядке, Эмиль, не напрягайтесь. Ну, хорошо… Что у нас с каталогом? Поддерживается?

Управляющий утвердительно склонил голову.

— Принесите, пожалуйста.

Эмиль удалился и через минуту появился с тонкой, по виду напоминающей меню в дорогом ресторане, папкой из тёмно-вишнёвой кожи с тиснением. Золотые виноградные лозы переплетали большие широкие буквы DB. Старик надел очки и долго листал, с интересом всматриваясь в содержимое.

— Ага… Неплохо, неплохо… Ну-у-у… Ах, даже так? Хм… Великолепно, Эмиль, великолепно… — он пожевал тонкими губами и показал управляющему какой-то пункт в меню: — Через неделю успеете?

Эмиль заглянул в каталог и уверенно кивнул.

— Да, месье Монжо.

Старик захлопнул каталог.

— Тогда медальоны из седла барашка по-нормандски. И… сначала на моё одобрение. Вы свободны, Эмиль. Да, я пообедал.

Управляющий волшебным движением материализовал серебряный круглый поднос, с мастерством профессионального официанта убрал блюдо с остывшей капустой и бокал, смахнул со стола крошки и удалился с поклоном.

Дверь бесшумно закрылась, а месье Монжо возвратился к размышлениям о бессмертии.

***

Внешность обманчива. Иногда лишь вскрытие может показать, что за ангельской оболочкой всегда скрывался демон. А когда тебе патологически не везёт, то в демона превратиться очень легко.

В маленькой арендованной телевизионной студии на улице Балар, в паре шагов от центрального офиса «Канал плюс», царит такая мёртвая гнетущая тишина, какая бывает только перед началом сильнейшей грозы.

Телевизионный режиссёр Арсен Лефевр молчит, словно в рот воды набрал, и всем видом походит на мрачный кладбищенский обелиск. Сдерживаясь из последних сил, он борется с яростью, клокочущей внутри. Хотя, по личной статистике, в этой борьбе Арсен всегда проигрывает. Вот и сейчас Лефевр практически сдался… Демон зла уже выбирается наружу из разорванной плоти режиссёра, ему лишь осталось выбрать жертву и сожрать, унизить, растоптать её! Это ничего не изменит, но на душе станет немного легче. Жаль, ненадолго…

Отталкиваясь от пола то левой, то правой ногами, обутыми в рыжие велюровые туфли с толстой шнуровкой, худой и горбоносый Арсен в синей джинсовой куртке «Версаче» спокойно вращается на стуле перед однотонным зелёным тканевым экраном. Монотонные движения напоминают танец кобры и завораживают сотрудников. Закинув костлявые руки за сорокалетнюю голову, укрытую копной мелкокурчавых волос цвета вороного крыла, он скользит притворно-равнодушным взглядом по окружающей обстановке. Вышитый над левым нагрудным карманом полосатый оранжевый тигр хищно скалится на окружающих.

На что он, выпускник Высшей национальной школы аудиовизуальных искусств La Femis, растрачивает талант? На жалкие выпуски прогнозов погоды? На эти никчёмные трёхминутные ролики, вся популярность которых держится на смазливых фигуристых ведущих и полушарлатанских расчётах синоптиков? А где его режиссёрские находки, фирменный почерк, узнаваемый зрителями? Нет, лучше честно снимать порнографические фильмы, а не заниматься эквилибристикой между нормами приличия и высоким рейтингом программы. С такой карьерой в Канны не позовут… Разве этого он хотел в жизни? Тоже мне, высокое искусство… О такой карьере мечтал ночами? Жан-Люк Годар, Ингмар Бергман, Дэвид Кроненберг — вот его кумиры — недостижимый идеал мастерства режиссуры! А Люк Бессон, которого он боготворит? Да что там говорить…

Молчание режиссёра не предвещает ничего хорошего. Зная тяжёлый вспыльчивый характер Лефевра, сотрудники съёмочной группы попрятались кто куда, словно крысы, бегущие с корабля.

Выпускающий редактор ещё полчаса назад горделиво, как напыщенный индюк, носился с гениальным, по его мнению, текстом прогноза для завтрашнего утреннего блока. Теперь он почуял неладное и затих, чтобы не попасть под раздачу. Оператор в сотый раз делает вид, что занят настройкой камеры и для чего-то постоянно передвигает тёмный монитор телесуфлёра. Звукорежиссёр распластался камбалой по микшерному пульту и медленно двигает туда-сюда ползунок фейдера, стараясь не встретиться взглядом с Лефевром. Осветитель и вовсе прячет лицо за раскрытыми шторками операторского прожектора и мечтает слиться со штативом, чему препятствует упитанное брюшко любителя пива.

Вырвавшийся на свободу демон осмотрелся и определился с жертвой.

— Мари, — потусторонне проскрипел Лефевр, — нужно поговорить.

Как по взмаху волшебной палочки, группа облегчённо вздохнула и наперегонки рванула из помещения. На месте осталась лишь Мари Рошетт — ассистент режиссёра. Та растерянно проводила взглядом довольные рожи коллег, как утренний туман, испаряющихся из студии, и приготовилась положить голову на плаху.

Лефевр помолчал, а потом, как обычно, начал издалека. Он вскочил и стал нервно прохаживаться перед зелёным хромакеем.

— Мари… Ты же давно меня знаешь.

Мари вздохнула. Она работает с Арсеном уже пятый год и хорошо осведомлена о всех проявлениях взрывной творческой натуры режиссёра.

Для Лефевра тридцатидвухлетняя помощница служит громоотводом. Внешностью она не блещет, и никто не рискнул бы назвать её красавицей. Узкие худые бёдра и плоская грудь никогда не вызывали заинтересованности у мужчин. Жиденькие осветлённые волосы, острые скулы и тонкие, вытянутые в горизонтальную линию губы гарантировали полное отсутствие поклонников и заставляли Мари уделять больше внимания работе, чем личной жизни. Однако она была ответственна и стоически терпела все его нервные выходки.

— Я обожаю женщин, Мари… Честно, я искренне люблю и уважаю вас как личности. Ценю вашу первостепенную роль в природе и в съёмочном процессе… Серьёзно! Многие тут, — Лефевр кивнул на дверь в коридор, — я знаю, считают меня извергом и самодуром, но разве можно лепить ярлык садиста на человека, который просто хочет, чтобы на площадке был порядок и некое подобие дисциплины?

Мари категорично замотала головой. Лефевр сделал невинное выражение лица и приложил руку туда, где у обычных людей находится сердце.

— У меня жена, дочка. Скажу больше, зайка моя, у меня две любовницы. Две! Ты слышишь меня?! — Лефевр завёлся и стал повышать голос. Точнее, он так орёт, что его визги долетают и до соседней улицы.

— Я не глухая, Арсен! Не забывай, сколько раз я выгораживала тебя перед супругой! Не далее как позавчера последний раз. И мне уже стыдно врать Даниэль про твои выездные съемки! — отрезала Мари срывающимся от обиды голосом.

Ответ отрезвляюще подействовал на режиссёра. Он скривился и сбавил обороты, но ненадолго.

— Да, да, спасибо. Не надо тыкать меня носом, я и так несчастный человек… —Лефевр сделал вид, что не заметил, как презрительно фыркнула Мари. — Как считаешь, окружённый таким… курятником, я могу быть объективным к женскому полу?

— Не знаю, мне всё равно!

— А я знаю! Могу! И имею право! У меня ваши выкрутасы и капризы уже вот где! — он схватил себя костлявыми пальцами за горло.

— Мои?! Я-то тут при чём?

— При том! Ты её притащила сюда, ты и отвечай! — Лефевр склонился к лицу Мари и медленно, но чётко отчеканил: — Где Жанна? — и в сердцах сорвался на фальцет: — Где эта сисястая дура?!

Мари закрыла глаза от возмущения. Спокойно… Не дай себя вывести из равновесия… Один, два, три… Ну конечно! Теперь все шишки посыпятся на неё! Два месяца назад она имела неосторожность приволочь на кастинг ведущих далёкую, как Огненная Земля, родственницу — та давно надоедала просьбами свести её с каким-нибудь режиссёром.

Она последний раз видела Жанну лет двенадцать тому назад, ещё совсем девочкой, и, по наивности, поддалась на уговоры. Лучше бы она этого не делала! Когда та приехала в студию, то Мари чуть не хватил удар. Жанна заявилась на кастинг в пушистом розовом жилете из страусиных перьев и обтягивающей полиуретановой юбке — такой короткой, что светлые трусики то и дело проблёскивали в мелких перфорированных отверстиях.

Проститутки с бульвара Клиши по сравнению с ней выглядели монашками строгого послушания… Это удивительно, но Жанна сразу настолько понравилась Арсену (где мозги у этих мужчин?), что тот так и вился вокруг, моргая масляными глазками и стараясь сунуть нос, больше походивший на флюгер, в бесстыдный вырез её кофточки, с трудом сходившейся на пышной груди.

Первый шар попал в лузу! Потом последовали «углублённые натурные пробы», как Арсен называл уединённые встречи с претенденткой. Вся группа тогда посмеивалась над Лефевром! Видимо, испытания удались на славу, так как Жанна победила без контрольного выстрела — её утвердили быстро и без проволочек. Арсен всех убедил, что у неё настоящий дар телеведущей: безупречная внешность, великолепное чувство юмора, глубокое знание жизни, находчивость и энтузиазм, прилежание, а также безграничное терпение, развитое воображение и скромность (!).

Действительно, с первых же выпусков, где Жанна «блистала» умом и прочими достоинствами, отдавая предпочтение именно «прочим достоинствам», рейтинг программы взлетел, как температура у больного. Заказы на рекламу