Post-Soviet studies by Ilya Kalinin
Опираясь на понятие смеховой культуры, статья раскрывает эволюцию жанров политического юмора в Ро... more Опираясь на понятие смеховой культуры, статья раскрывает эволюцию жанров политического юмора в России и Украине после распада Советского Союза. Постсоветские рынки развлекательной медиапродукции в России и Украине были тесно связаны между собой до 2014 года.После аннексии Крыма Россией на украинском языке стали развиваться собственные модусы политического юмора. Сериал "Слуга народа" (2016) стал наиболее ярким примером политической сатиры, раскрыв ее критический социальный потенциал и конвертировав развлекательный контент в политическую власть.
Вдохновленные успехом только что актуализированного жанра, аналогичные комедийные сериалы были сняты и в России. Однако, несмотря на большую популярность и сатирическую направленность на политические темы, рассматриваемые в статье российские комедийные сериалы "Домашний арест" (2018) и "Год культуры" (2018) демонстрируют полное отсутствие подрывного потенциала, работая как своеобразная форма аффирмации подвергаемых осмеянию явлений.
Противоречивая политическая природа СССР, не без труда втискивающаяся в нормативные рамки описани... more Противоречивая политическая природа СССР, не без труда втискивающаяся в нормативные рамки описания классических империй, сказывается и на судьбе развивающихся на постсоветском пространстве постколониальных исследований (и шире — региональных исследований, которые пытаются утвердить собственную локальную позицию, балансируя между использованием авторитетной теоретической оптики, заимствованной у западной академии, и неотрефлексированным «влипанием» в материал, некритическим воспроизводством языка изучаемой традиции). В результате во все более тугой узел стягиваются принципиально отличающиеся друг от друга политические установки и эпистемологические основания: критика гегемонии и утверждение морального авторитета, методологический конструктивизм и традиционалистский примордиализм, чуткость к подвижной игре различий и логика бинарных оппозиций. В свою очередь, на все это накладывается историческая и культурная политика Российского государства, стремящаяся усилить перечисленные выше сдвиги и смешения для достижения постимперского патриотического консенсуса. Данная статья является попыткой хотя бы отчасти обозначить траектории и механизмы данных диффузий и подмен, вписав их в актуальный трагический контекст, имеющий среди прочего и постколониальное/постимперское измерение.
Историческая политика // Дубина В., Завадский А. Все в прошлом: теория и практика публичной истории. М.: Новое издательство, 2021
Историческая политика, являясь формой политической инструментализации прошлого, в то же время ста... more Историческая политика, являясь формой политической инструментализации прошлого, в то же время становится и формой исторической легитимации настоящего, закрепления существующего status quo. Она работает как фигура двойной нейтрализации (культурных различий и социальных антагонизмов): историческая политика нейтрализует историю, политически дистиллированная история нейтрализует политическое как таковое.
Память о прошлом редуцируется к императиву «укреплять наше „историческое государство“, доставшееся нам от предков» (Путин). Выполняя эту задачу, историческая политика, отстаивая интересы России на внешних рубежах, делает прошлое «ареной битв», тогда как ее внутренняя повестка делает его «местом отдыха». В то же время публичная история, не отождествляя историческую память
с историей государства и не ставя перед собой единственную цель его укрепления, может предложить и иные практики взаимодействия с прошлым.
Политическая риторика будет рассматриваться не столько как своего рода символическая надстройка, ... more Политическая риторика будет рассматриваться не столько как своего рода символическая надстройка, детерминированная характером политического базиса (специфического политического порядка), сколько как организационная структура самого политического порядка. Благодаря такой аналитической оптике можно не только описывать риторику политического дискурса, который использует тот или иной режим власти, но и диагностировать риторическую доминанту, которая определяет политический порядок как таковой, – его символическое и функциональное ядро. Таким образом, предметом этой оптики становится не столько политическая риторика, которая служит здесь в качестве дискурсивного симптома, указывающего на стоящую за ним социальную реальность, сколько риторика политики.
On the Cape of Tarkhankut on the western shores of Crimea lies an underwater 'graveyard' of statu... more On the Cape of Tarkhankut on the western shores of Crimea lies an underwater 'graveyard' of statues from the Soviet past. The museum is a metaphor for how cultural memories are formed in a shared unconscious traumatized by loss and unable to adjust to the new order of things
Подобная постановка вопроса может показаться даже не столько провокативной, сколько попросту пре... more Подобная постановка вопроса может показаться даже не столько провокативной, сколько попросту претенциозной, опирающейся на уже сложившуюся конъюнктуру интеллектуального рынка, овладевшего искусством привлекать внимание за счет неожиданно го столкновения метода и предмета. Однако воздействие, которое нефть как ключевой для последнего столетия источник энергии и бесчисленного множества синтетических производств накладывает на саму форму отношений между человеком и миром, делает необходимым очертить некий общий эпистемологический и даже экзистенциальный горизонт мышления о нефти, опыта взаимодействия с нефтью. Иными словами, поверх предметного обращения к нефти, которым занят все более расширяющийся круг конкретных дисциплин (монополию истории, экономики и политических наук на разработку нефтяных полей в последнее время все чаще нарушают социальная и культурная антропология, cultural studies, филология и даже арткритика), может/должен быть выстроен подход, стремящийся увидеть целое там, где любая наука, по своему определению, видит лишь часть.
Став основным энергетическим ресурсом мировой экономики XX–XXI веков, нефть оказалась и одним из ... more Став основным энергетическим ресурсом мировой экономики XX–XXI веков, нефть оказалась и одним из значимых объектов культурной рефлексии. Но если материальная основа добычи
и технологической переработки нефти носит относительно общий характер (отличия в данном случае связаны не с национальными или культурно-историческими контекстами, а с географическими условиями и химическими данными добываемой нефти), то специфика ее культурной переработки значительно более разнообразна, так что ее продукты могут отличаться друг от друга вплоть до полной противоположности.
Die Satten und der Pöbel Traditionen der russischen Intelligencija und das Scheitern der Protestb... more Die Satten und der Pöbel Traditionen der russischen Intelligencija und das Scheitern der Protestbewegung 2011/2012 Russlands Protestbewegung ist an sich selbst gescheitert. Die führenden Repräsentanten der Demonstrationen gegen das Regime präsentierten den Protest als Frage des Stils und der Selbstverwirklichung und stellten ganz in der Tradition der russischen Intelligencija die "Kultur" dem "Staat" gegenüber. Sie sahen die Forderung nach Pluralismus, Transparenz und ehrlichen Wahlen als Frage des guten Geschmacks, den jeder, der "euro-päisch", "zivilisiert", "kreativ", "modern", "urban", kurzum: "normal" sein wolle, einfach haben müsse. Zwar beanspruchten sie, für das ganze Volk zu sprechen, implizit grenzten sie sich aber von genau jenem Volk ab. Für sie ist das Volk eine dumpfe Masse und Pöbel, seine sozialen Nöte ignorier-ten sie. Hatte die russische Intelligencija sich einst zum "Gang ins Volk" aufgemacht, ist sie heute von diesem angewidert. Damit war der Propaganda des Regimes Tür und Tor geöffnet: Es diskreditierte die gesamte Bewegung als kleines Grüppchen von "Satten und Erfolgreichen", sich selbst aber stellte es als wahren Vertreter der Interessen des Volks dar. Niemand kritisierte die Sowjetunion so präzise und luzide wie Andrej Sinjavskij. Nach seiner Emigration im Jahr 1973 schrieb er in einem Essay mit dem bezeichnenden Titel "Dissidenz als persönliche Erfahrung": "Meine Differenzen mit der Sowjetmacht sind stilistischer Natur." 1 Der Titel des Texts sowie der zum Aphorismus gewordene Satz unterstreichen, dass Sinjavskij das unabhängige Denken als existentielle Erfahrung betrachtete, aus der er eher ein individuelles als ein kollektives oder sogar politisches Selbstverständnis gewann. Es hat Vorteile wie Nachteile, Widerstand gegen ein politisches Regime als Ausdruck einer individuellen stilistischen Alternative-als Kulturkritik-zu formulieren. Die Vor-teile wurden in zahlreichen Studien hervorgehoben. 2 Vergessen wird dabei, dass dieser Ansatz es nur in eingeschränktem Maße erlaubt, eine substantielle politische Kritik zu formulieren, geschweige denn, die Grundlage für politisches Handeln zu legen.-
This chapter explores the growing tendency in contemporary Russian political and public discourse... more This chapter explores the growing tendency in contemporary Russian political and public discourse to frame the struggle for discursive dominance as a struggle for symbolic resources understanding as limited and finite material ones. It has become commonplace to note the extent to which the Russian economy, and Russian political and social stability, heavily base on exploitation of the country’s natural resources. Inasmuch as culture (first of all cultural legacy) is coming to be described in the terms of natural resources it is regarded as a limited resource. So the state strives to get control under the whole variety of resources including discursive ones. And historical past became a battle field where the Russian elite presses towards a victory over all her political opponents.
Russlands Führung steht im Jahr 2017 vor einer Herausforderung: Sie
muss Erinnerung an die Oktobe... more Russlands Führung steht im Jahr 2017 vor einer Herausforderung: Sie
muss Erinnerung an die Oktoberrevolution in ein Geschichtsbild verpacken, das Revolutionen als solche ablehnt. Ihre zentrale Botschaft lautet: Versöhnung. Doch es geht nicht um den Bürgerkrieg 1917–1920. Die Vergangenheit ist nur vorgeschoben. Es geht darum, jede Form von Kritik am heutigen Regime als Bedrohung des gesellschaftlichen Friedens zu diffamieren und mit dem Stigma zerstörerischer revolutionärer Tätigkeit zu belegen. Die Oktoberrevolution soll vergessen werden, an ihre Stelle ein nationalpatriotisches Gedenken an jene Ordnung durchgesetzt werden, die im Oktober 1917 gestürzt wurde.
Статья посвящена протестному движению в России 2011-2012 годов и причинам его поражения. Культурн... more Статья посвящена протестному движению в России 2011-2012 годов и причинам его поражения. Культурно ориентированная логика протеста, возлагающая свои основные эмансипаторные надежды на создание новых форм репрезентации и художественную креативность, довольно быстро столкнулась с внутренним пределом роста. Отсутствие политически артикулированной программы (ограниченной критикой конкретной фигуры, призывом к честным выборам и борьбе с коррупцией) в итоге сделала протестное движение относительно безопасным для власти, перехватившей или лишившей актуальности (после окончания предвыборной кампании) большую часть протестной повестки. Но что еще более важно, -- стилистическая, культурная составляющая протестного движения, воспринимаемая «креативным классом» как его главное достижение на пути к собственной репрезентации, носила вполне идиосинкратический характер (как в стилистическом, так и в социальном смысле). Именно этот художественно-стилистический акцент во многом и заблокировал превращение движения в по-настоящему массовый социальный протест. Что, в свою очередь, привело к еще большему усилению той же логики культурных различий.
This article considers a political role of cultural arguments and cultural wars as an important ... more This article considers a political role of cultural arguments and cultural wars as an important part of the Protest Movement in Russia (2011-2012). The strategy of stylistic resistance makes it possible to create a distinct alternative cultural and discursive space, in so doing avoiding the pitfalls of a reflective, mimetic repetition of the hegemonic language of power. But in the same time the logic of this form of protest rather quickly confronts intrinsic limits of development. The absence of an articulated political program and social-economic agenda renders this form of protest relatively harmless for the powers. Even more importantly, the stylistic, cultural element of the protest movement, which the discursively dominant segment of the protest movement understood as the movement’s greatest achievement in the struggle for it’s political representation, was extraordinarily idiosyncratic. It was precisely this artistic-stylistic accent that, in the main, prevented the movement’s transformation into true mass protests. That’s why it must be recognized that the description of the protest movement in the language of cultural distinctions was conceived not by the regime, but by the liberal, westernized, culturally enlightened community, that preferred enunciation of the cultural division into “two Russias” to the attempt to deprive the regime of a “united Russia”—to seize hold of the truly economically and socially downtrodden majority, which is in reality in no way represented by the regime.
Пожалуй, ничто так скандально не обнажает иронию истории, как сам факт революционного юбилея. Рев... more Пожалуй, ничто так скандально не обнажает иронию истории, как сам факт революционного юбилея. Революция претендует на разрыв исторического движения, на качественное преображение мира, которое привело бы к совпадению должного и существующего. Парадная логика юбилея, напротив, состоит в том, чтобы подчеркнуть единство и количественное воспроизводство времени, за ней стоит стремление приручить историю с помощью хронологии. Юбилей революции означает торжество порядка над спонтанностью, реванш со стороны государства, которое обретает ретроспективную власть над тем, что ставит под вопрос любую государственность. Юбилейное торжество рутинизирует историческое событие революции, превращает его в тщательно разыгрываемый спектакль, канализирует ее творчески разрушительную энергию в социальные, политические, культурные ритуалы, стабилизирующие существующий порядок вещей.
The challenge posed by the Revolution’s anniversary resides in the need to dissolve the revolutio... more The challenge posed by the Revolution’s anniversary resides in the need to dissolve the revolutionary significance of the actual event into a national historical narrative that denies revolution altogether. The paradox of the upcoming anniversary lies in both acknowledging the “Great Russian Revolution of 1917” as an important part of Russia’s history, and reducing its significance to the temporary destruction of Russian statehood, societal schism and the smashing of the national cultural tradition, which later had to be restored.
Обсессивная острота восприятия российской политической элитой «цветных революций» связана не стол... more Обсессивная острота восприятия российской политической элитой «цветных революций» связана не столько с самими этими событиями в отдельных постсоветских республиках, сколько с собственной травмой рождения, уходящей в историю перестройки, распада СССР, ослабления российского государства в 1990-е и последующего выстраивания вертикали власти. За всеми этими действиями стоит вытесненный в бессознательное страх перед массовым социальным движением. Травматическим горизонтом этого страха является Перестройка, по отношению к которой нынешняя элита занимает неизбежно двойственное отношение. С одной стороны, перестройка как процесс, приведшей к дестабилизации и распаду государства, радикально не вписывается в базовый патриотический этос стабильности и порядка, декларируемый политической элитой. С другой, само ее рождение без остатка вписано в Перестройку и последующие за ней события. Эта неизбежная двойственность приводит к тревожной нехватке собственной легитимности, парадокс которой заключается в том, что дискурсивно она выстраивается на отрицании собственных оснований, стирании связи между отрицаемым историческим периодом и теми, кто, отрицая его, ему органически наследуют.
Uploads
Post-Soviet studies by Ilya Kalinin
Вдохновленные успехом только что актуализированного жанра, аналогичные комедийные сериалы были сняты и в России. Однако, несмотря на большую популярность и сатирическую направленность на политические темы, рассматриваемые в статье российские комедийные сериалы "Домашний арест" (2018) и "Год культуры" (2018) демонстрируют полное отсутствие подрывного потенциала, работая как своеобразная форма аффирмации подвергаемых осмеянию явлений.
Память о прошлом редуцируется к императиву «укреплять наше „историческое государство“, доставшееся нам от предков» (Путин). Выполняя эту задачу, историческая политика, отстаивая интересы России на внешних рубежах, делает прошлое «ареной битв», тогда как ее внутренняя повестка делает его «местом отдыха». В то же время публичная история, не отождествляя историческую память
с историей государства и не ставя перед собой единственную цель его укрепления, может предложить и иные практики взаимодействия с прошлым.
и технологической переработки нефти носит относительно общий характер (отличия в данном случае связаны не с национальными или культурно-историческими контекстами, а с географическими условиями и химическими данными добываемой нефти), то специфика ее культурной переработки значительно более разнообразна, так что ее продукты могут отличаться друг от друга вплоть до полной противоположности.
muss Erinnerung an die Oktoberrevolution in ein Geschichtsbild verpacken, das Revolutionen als solche ablehnt. Ihre zentrale Botschaft lautet: Versöhnung. Doch es geht nicht um den Bürgerkrieg 1917–1920. Die Vergangenheit ist nur vorgeschoben. Es geht darum, jede Form von Kritik am heutigen Regime als Bedrohung des gesellschaftlichen Friedens zu diffamieren und mit dem Stigma zerstörerischer revolutionärer Tätigkeit zu belegen. Die Oktoberrevolution soll vergessen werden, an ihre Stelle ein nationalpatriotisches Gedenken an jene Ordnung durchgesetzt werden, die im Oktober 1917 gestürzt wurde.
Вдохновленные успехом только что актуализированного жанра, аналогичные комедийные сериалы были сняты и в России. Однако, несмотря на большую популярность и сатирическую направленность на политические темы, рассматриваемые в статье российские комедийные сериалы "Домашний арест" (2018) и "Год культуры" (2018) демонстрируют полное отсутствие подрывного потенциала, работая как своеобразная форма аффирмации подвергаемых осмеянию явлений.
Память о прошлом редуцируется к императиву «укреплять наше „историческое государство“, доставшееся нам от предков» (Путин). Выполняя эту задачу, историческая политика, отстаивая интересы России на внешних рубежах, делает прошлое «ареной битв», тогда как ее внутренняя повестка делает его «местом отдыха». В то же время публичная история, не отождествляя историческую память
с историей государства и не ставя перед собой единственную цель его укрепления, может предложить и иные практики взаимодействия с прошлым.
и технологической переработки нефти носит относительно общий характер (отличия в данном случае связаны не с национальными или культурно-историческими контекстами, а с географическими условиями и химическими данными добываемой нефти), то специфика ее культурной переработки значительно более разнообразна, так что ее продукты могут отличаться друг от друга вплоть до полной противоположности.
muss Erinnerung an die Oktoberrevolution in ein Geschichtsbild verpacken, das Revolutionen als solche ablehnt. Ihre zentrale Botschaft lautet: Versöhnung. Doch es geht nicht um den Bürgerkrieg 1917–1920. Die Vergangenheit ist nur vorgeschoben. Es geht darum, jede Form von Kritik am heutigen Regime als Bedrohung des gesellschaftlichen Friedens zu diffamieren und mit dem Stigma zerstörerischer revolutionärer Tätigkeit zu belegen. Die Oktoberrevolution soll vergessen werden, an ihre Stelle ein nationalpatriotisches Gedenken an jene Ordnung durchgesetzt werden, die im Oktober 1917 gestürzt wurde.
Key words: Sublime, Revolution, E. Burke, V. Shklovsky, Russian Formalism
originalmente publicado en ruso, en el 2014, por el teórico contemporáneo Iliá Kalinin, dedicado a las ideas literarias y narratológicas de Víktor Shklovski. Como consta en el documento, este artículo deberá fungir como introducción a una nueva antología de ensayos críticos de Shklovski, de próxima aparición en la colección SDVIG de la editorial Ediciones Asimétricas (Madrid, España).
context of the late-Soviet space and the unofficial, uncensored culture of the underground,which permits us to correct our understanding of the unique features of the given memorial tradition. Uncovering these intersections and divergences offers insight into the way that widespread camp
experience entered the habitus of the late-Soviet underground, while simultaneously revealing how the conditions of underground existence mediated representations of camp experience.
отношений, новой культуры и нового человека, который будет эту культуру создавать. Электричество опознавалось не только как физическая разновидность энергии, не только как экономический фактор, но и как политическая сила, обладающая революционным преобразующим потенциалом. Об этом свидетельствуют и Государственный план электрификации России (ГОЭЛРО); и знаменитый ленинский лозунг («Коммунизм — это есть Советская
власть плюс электрификация всей страны»), выдвинутый им в 1920 году на VIII Всероссийском съезде Советов; и пронизанные утопическим воображением технологические проекты Андрея Платонова, в которых разрабатывались различные способы извлечения электрической энергии из света солнца, луны и звезд; и многие другие образцы ранней советской социокультуры.
completely different mode from its Western and Middle Eastern counterparts. The characteristic feature of the Russian national tradition of representing oil is its fundamentally equivocal nature—an ambivalence that
makes it possible to balance between diametrically opposed judgments
and, ultimately, to derive an internal positive effect from the resulting tension.
Russia’s oil complex simultaneously reflects a sense of superiority and
inadequacy, wealth and poverty. With respect to this last binary, Russian
oil discourse tends to camouflage the empirical reality of wealth inequality,
in many ways determined through the allocation structure for oil revenues,
beneath a patriotic rhetoric about national assets.
Soviet cultural policy in the field of nation-building, as
indicated by the well-known Stalinist formulation
“socialist in content, national in form.” In addition to
being well recognizable, there are several reason to
address this phrase: 1) an interest in the Soviet regime’s
language of self-description, which not only “conceals”
real social practices from us, but also gives us access to
them; 2) the opportunity to extend its descriptive
power not only to the culture of socialist realism but
also to the nature of production in the multinational
socialist space; and 3) the formulation is not as vague
and empty as it may seem, despite the manipulativeness
so characteristic of the language of ideology that
allows one to avoid any meaningful definition through
multi-stage rhetorical moves.
This article describes both the logical-rhetorical
effects produced by the phrase and the sociocultural
problems it was attempting to respond to. The main
material for the present analysis is the work of
Bolshevik leaders on the nationalities question and on
issues of cultural construction. Its theoretical framework
is contemporary research focused on the specific
features of the Soviet multinational political project.
Víktor Borísovich Shklovski (1893-1984) es uno de los teóricos literarios más importantes y una figura central de la cultura rusa de la primera mitad del siglo XX. En los años previos a la revolución fue el fundador y ruidoso propagandista de la escuela formalista, con artículos como “La resurrección de la palabra” (1914), “Sobre poesía y lenguaje transracional” (1916) o “El arte como procedimiento” (1917), en los que, a partir de conceptos como el de “extrañamiento”, introducía una concepción radical del arte, alineada con las tesis de sus amigos futuristas. También fue escritor de prosas incalificables, cineasta, miembro de grupos vanguardistas como Los Hermanos Serapiones y LEF, espía en Persia, soldado condecorado durante la guerra civil, activista clandestino revolucionario y contrarrevolucionario, exiliado político en el Berlín de los años veinte, escandalista y personaje literario recurrente en las novelas de otros. En la actualidad, después del derrumbe de una serie de concepciones desafortunadas que han condicionado la recepción de sus propuestas, las ideas estéticas de Shklovski están dando lugar a una serie de relecturas que lo sitúan como uno de los vértices indispensables en la evolución del pensamiento moderno sobre el arte.